Светлана Тулина - Колбаса Страница 5

Впрочем, давно бы стоило понять, что нет ничего более постоянного, чем временные меры. Наладить дополнительные очереди системы жизнеобеспечения никак не удаётся — да что там! На это просто нет ни времени, ни сил, починить бы то, что ломается чуть ли не каждый день и чуть ли не на каждом шагу. Не удаётся и набрать скорость, мы ещё даже пояса астероидов не преодолели, хотя по всем расчётам должны уже быть за пределами орбиты Юпитера.

А вот сегодня еще и Саныч…

Я не видел его несколько дней, и уже успел встревожиться. Тем более, что неизвестный шутник прошлой ночью вылил банку какой-то красной гадости прямо перед моей дверью и размазал её, словно шваброй, протянув бурый прерывистый след вдоль всего коридора к лестнице. Я, конечно, ни на секунду не поверил, что это кровь, но всё равно было неприятно и тревожно. Тем более, что у Саныча вот уже несколько дней заперта дверь и на вопросительный стук в переборку ответом служит лишь полное молчание.

Он ввалился ко мне сегодня, грязный и страшный. Выхлебал почти полную бутылку воды, а потом разразился самой длинной речью, которую я от него когда-либо слышал.

— Это твои сволочи виноваты! — кричал он. — Они грызут переборки! Как крысы! Им тесно, понимаешь?! Простора не хватает! Вот и ломают стенки… и плевать им, что в стенках проходят кабели! Они так привыкли, ломать всё, что им дают. Всё равно ведь дадут новенькое, так почему бы не сломать то, что уже дадено? Просто так, потому что за это не убивают.

Он крутанул выпученными глазами и схватил меня за плечо. Лицо его было безумным.

— Так вот, запомни, — сказал он мне почти тихо. — И передай. Я. Буду. За это. Убивать. Так и передай. Понял? Троих уже замочил, и это только начало.

Отпустил моё плечо и вышел.

Конечно, я никому ничего не сказал.

Он совершенно обезумел, но он мой друг, и кому будет лучше, если его запрут в изоляторе?..

Я не уверен, стоит ли записывать то, что сегодня со мною было. Я не уверен даже, что это было на самом деле. Я ни в чём не уверен…

Только в том, что как следует набрался — в столовой никого не было, и работал автомат псевдоалкогольной стимуляции. Обычно его включают только по праздникам, а тут такая удача… Я прижал электроды к вискам и набрался по полной.

А потом вдруг погас свет.

Я хихикнул и на ощупь стал выбираться из столовой. Я думал, что это удачная шутка такая, погасить свет, как раз, когда я набрался. И тут в коридоре кто-то закричал, скорее удивлённо, чем испуганно. Крик смолк, но был явственно слышен лёгкий и быстрый топоток.

Продолжая хихикать, я пошёл на звук, всё ещё полагая, что это шутка.

Уже в коридоре поскользнулся на чём-то липком и упал. Шутка резко перестала мне нравиться. Рядом раздавались странные звуки, какая-то возня и деловитое хлюпанье. Я нащупал в кармане фонарик, зачем-то взял его в зубы и включил.

Никогда не забуду того, что увидел — или того, что мне привиделось в узком луче портативного фонаря…

Три окровавленных человеческих морды — именно морды, лицами такое не назвать, — смотрят на свет, щурятся, изо рта одной свисает кусок чего-то чёрно-красного, быстро двигаются челюсти, дожёвывая, втягивая с уже знакомым хлюпаньем…

Фонарик упал и погас.

Как оказался в каюте — не помню. Вроде бы, бежал в полной темноте, не рискуя больше включить фонарик даже на миг. Как я умудрился его схватить, почему не потерял — не понимаю. Но фонарик вот он, лежит на койке… значит, я всё-таки добежал, и фонарик не потерял, и сам никуда не сверзился…

Возможно ли такое?

Не уверен. Ковчег огромен, в нём полно закоулков и ловушек, в темноте куда проще споткнуться и свернуть шею, чем добраться до нужного места, даже в трезвом виде, а я был далеко не трезв, киловольт триста засандалил, да на нервах, что усиливает эффект.

Было ли всё привидевшееся пьяным бредом?

Не уверен.

Нос разбит, на руке глубокий порез, лицо и рубашка залиты кровью. Моя ли это кровь?

Не уверен…

Когда погас свет, я был на второй палубе.

Шёл заниматься с мелкими, но встретил знакомого и задержался. Стыдно признаться, но в последнее время занятия не доставляют уже мне такого светлого удовольствия, как ранее. Я зарёкся употреблять электростимуляторы после того кошмара, но всё равно никак не могу отделаться от воспоминаний. Понимаю, что виноват сам, нафантазировал всяких ужасов, да ещё Саныча наслушался, вот всё и сложилось. Но ничего не могу поделать — каждый раз, когда они мне улыбаются, меня пробирает дрожь.

Понимаю, что это слабость, недостойная настоящего психотренера, и борюсь с собою по мере сил. Не пропустил ни одного занятия. Но если по пути выпадает малейшая возможность хотя бы чуть задержаться…

Вот и сейчас — заболтался с малознакомым техником, с которым утром оказались рядом в столовской очереди.

В этот раз свет не просто погас — ещё и тряхануло крепенько так. Я упал на пол, как и техник, только вот он сразу же вскочил, чертыхаясь и громогласно требуя объяснений непонятно от кого, я же вставать и не подумал. Вжался в щель между полом и навесной консолью, и постарался не дышать, жалея лишь об одном — что щель слишком узкая, целиком не влезть, так, чуть-чуть.

И уже потом услышал лёгкий и совсем нестрашный топоток, от которого сердце моё пропустило удар, а потом забилось быстро-быстро, словно у зажатой в кулаке птицы.

Топоток стёк по лестнице единым потоком, и распался на отдельные ручейки, я слышал их все, несмотря на громогласно матерящегося рядом техника. Внезапно техник замолчал на полуфразе. Сказал словно бы удивлённо:

— Что за черт?..

Забулькал, захрипел сипло, и рухнул на пол. Пару раз еще дёрнулся, скребя ногтями пластик, но топоток уже окружил его, и дёрганья прекратились. А потом стихло и бульканье. Его сменили звуки волочения, удалившиеся в сторону лестницы.

Я ещё полежал в своём ненадёжном убежище, глядя, как медленно разгораются лампы аварийного освещения. Потом вылез из щели и сел на полу, обессилено привалившись спиной к стене и стараясь не вляпаться в тёмную лужицу, от которой тянулся длинный смазанный след в сторону лестницы. Я долго смотрел на эту лужицу, как заворожённый. Пока в неё не опустился с размаху грязный офицерский ботинок.

Подняв глаза, я понял, что окружён. Их было много, очень много. И они мне улыбались, радостно и предвкушающе, так улыбается хозяйка аппетитному куску бекона прежде, чем бросить его на сковородку. Ножи были только у четверых, но этого вполне достаточно, даже будь я вооружён — видел, с какой скоростью и мастерством они орудуют мелкими и бритвенно острыми заточками.

За углом вскрикнула женщина, крик был приглушён дверью каюты и оборвался быстро.

— Месть, — сказал один из тех, что был без ножа. — Нчего лчного. Дсять ваших за кждого ншего. Тбе не пвезло.

Двое с ножами шагнули ближе, кто-то схватил меня за волосы, запрокидывая голову. Говорят, в предсмертный момент человек видит всю свою прошлую жизнь… интересно, кто это говорит? Кто мог рассказать? Ведь оттуда не возвращаются.

— Сбачка! — вдруг закричал тот, что держал меня за волосы. — Сбачка, куси-куси! Наш чел, кажет сбачку! Дядяденс, кажи сбачку! Куси-куси!

Это был один из моих новых подопечных. Как же его зовут, не помню… Кажется, Клык. Точно, Клык — оскалился, и подпиленный острым треугольником левый хорошо заметен. Как он ест, ведь неудобно, наверняка все губы в кровь исцарапывает, господи, о чём я….

Они расступились, размазывая ботинками кровь по светлому пластику, продолжая смотреть на меня и улыбаться. Но это были уже совсем другие улыбки — детские и восторженно-просительные.

И я показывал им собачку. Прямо тут, на забрызганной кровью переборке, стараясь не вслушиваться в отчаянные крики из глубины коридора.

По счастью, крики были короткими и быстро кончились.

Полгода не брался за ежедневник. А вот взялся — и понимаю, что писать толком и не о чём.

Да и некогда.

Я был прав, хотя даже сам не понимал, насколько: быдло — наша последняя надежда. Мы, опомнившиеся потомки безумных евгенистов, оказались слишком рафинированными, слишком чистенькими, слишком зависимыми от нами же созданных приборов. Быдловане не таковы, они — плоть от плоти матери-природы, и нам бы самим стоило многому у них поучиться. Хотя бы умению выживать.

Но мы опомнились слишком поздно и уже ничего не успели.

Остаётся надеяться, что на остальных «ковчегах» догадаются раньше и сумеют перенять ценный опыт. Мне же остаётся только учиться самому — и учить, насколько хватит сил и времени. Выжить мои развивающиеся друзья сумеют и сами, но вот насколько они при этом останутся людьми — зависит целиком от меня одного.