Лев Аскеров - Месть невидимки Страница 5

Сделка была выгодной: продали за сто, купили за 25 и остались при 75-ти тысячах долларов.

Глядя на разор, случайно учинённый в очередной раз, и жалкую фигурку мужа, со смиреной кротостью собиравшего разрушенную конструкцию, Инна в бессилии плюхнулась на порог и заревела. Мика подсел рядом и, ничего не говоря, ласково гладил её по голове, плечам и вспухшим от натруженности и едкого мыльного порошка пальцам. Ей было жалко себя, а ещё жальче Мику, который стойко сносил её бабьи капризы.

«Все женщины одинаковы, — думала она, — им подавай победителя…»

— Скажи, Микуля, — спросила она сквозь слёзы, — из этого что-нибудь получится?

— Обязательно! И уже скоро, — уверенно сказал он.

Правда, после этого разговора минуло еще месяца три. Но устройство он всё-таки добил. Пусть оно и не совсем походило на привычные глазу конструкции, зато оно действовало…

Изо всего этого техно-электронного хаоса — более-менее эстетично выглядела панель управления. Под никелированным тумблером с надписью «Сеть» располагалось маленькое рубиновое окошечко, которое при включении загоралось острым красным светом. Под регулятором «Поиск спирали» размещался зелёный глазок. Он должен был вспыхивать, когда сигнал находил спираль. А под кнопкой «Поиск нити» он вмонтировал синее стёклышко. Оно, по идее, могло засветиться приятной голубизной лишь в том случае, если сигнал в общем жгуте Пространства-Времени отыскивал и вычленял нить времени исследуемого человека. И последний регулятор, с надписью «Отражатель», тоже имел оконце, которое озарялось жёлтым светом, что означало — «сигнал от найденной нити аппарат принял и отразил его на ситечко-антенну», прикреплённую к подвздошью испытуемого.

Всё работало автоматически, за исключением двух антенных тарелочек, сработанных из платиновых ободков, оплетённых тончайшими золотыми проволочками, представляющими собой сплошную, с едва заметными зазорами, сеть. Одна тарелка смотрела в пустое пространство, другая — держала под прицелом испытуемого. Они друг к другу были приставлены задом, и их по центру объединял чистой воды бриллиант размером вдвое больше, чем в золотом ситечке, висящем под грудиной у исследуемого. А тарелочка, что открытым «ртом» смотрела в небо, регулировалась вручную…

Всё, в принципе, стояло в полной готовности. Караев ещё раз объяснил жене что делать и потребовал повторить, показывая пальцами все свои действия. Он остался доволен.

— Молодчина! — похвалил он, уходя в комнату — на исходную позицию.

— Мика, давай я ещё раз проверю все соединения на тебе. Может, что отошло?

Придирчиво осмотрев все контакты, Инна удовлетворённо кивнула головой: всё в порядке.

— Ну что ж, милая, начнём. Бисмиллах ир-рахман ир-рахим![1]

— Бисмиллах ир-рахман ир-рахим! — повторила Инна, встав на изготовку к аппарату.

Она стояла к нему спиной и долго не решалась протянуть руку к панели управления. Караев собрался было поторопить её, но тут она срывающимся голосом выкрикнула:

— Включаю в сеть!..

А через паузу объявила:

— Произвожу запуск луча!

…Больше Караев ничего не помнил. И, конечно же, не видел, что творилось с его женой, когда она обернулась и взгляд её упёрся в пустую стенку. На том месте, где стоял её благоверный, никого не было. Сначала она подумала, что он сбежал, чтобы подшутить над ней. А потом… Потом поняла — её Мика пропал. Какая-то неведомая сила растворила его в воздухе, рассеяла в пыль. От одной мысли, что она никогда, никогда не увидит мужа, не услышит его голоса и никому не сможет объяснить, куда он подевался, её обуял дикий ужас.

Придя в себя, Караев страшно удивился тому, что не стоит, а на карачках елозит по полу, бодая головой неизвестно откуда взявшиеся золотые букеты цветов. Второй удар головой в цветы окончательно вернул ученого в реальное мироощущение. Букеты, как он сообразил, были на обоях, а обои — на стене. А уразумев это, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, постарался сконцентрироваться на оценке своего самочувствия. Однако, это ему не удалось…

Он испугался за жену, которая, как безумная, билась в истерике и жутко голосила. Словно оплакивала покойника.

Усилием воли отодвинув выстраивающуюся в мозгу статистику своего состояния и то, что привиделось ему в беспамятстве, профессор занялся Инной.

Сейчас же, когда она успокоилась, Караеву хотелось остаться наедине с собой. Чтобы осмыслить происшедшее, а затем добросовестно записать его.

— Ну, ты пойдешь за чаем, в конце концов?! — неожиданно для себя и для жены сорвался он.

Инна стремглав ринулась на кухню, полагая, очевидно, что чай для её Мики сейчас лучше всяких транквилизаторов и сердечных средств.

…Ни парения в бездне, ни ощущения полёта по тоннелю навстречу сияющему впереди свету, как обычно описывается людьми, пережившими клиническую смерть, Караев не испытывал. Он просто вырубился, и всё. Хотя — нет. Он был тем, кем был. Тем же Караевым — живым, вдыхающим, как и все снующие вокруг него люди, ароматизированный воздух незнакомого ему холла… Холла, который его нисколько не удивлял. Разве только вызывал естественное любопытство. Что в нём? Каков он и как оформлен? И ни одной мысли о том, каким образом он объявился вдруг здесь. Его глаза жадно бегали по зеркалам, роскошным люстрам и многочисленным указателям на английском языке, которые он прочитывал, словно слизывая языком.

А ведь только что его взгляд был устремлён в открытый проём балкона, и оттуда, из аппарата, созданного им, он ждал того самого долгожданного импульса, ради которого работал все эти последние полгода. Но эту необычность он осознал лишь сию минуту…

А в тот момент профессор Микаил Караев как ни в чём не бывало шёл по пятам двух шкафообразных молодых ребят. Он явно преследовал их. И вместе с ними встал у лифта.

Почему он увязался за этими «шкафами» и настырно, не упуская из виду, преследовал их — Караевсейчас, находясь в своей квартире, не мог дать вразумительного объяснения. Стало быть, так ему и следовало поступать. Шкафы в упор не видели его, хотя он стоял рядом с ними. Перед самым их носом. И судя по их злым репликам, между Караевым и этими двумя дебелыми парнями совсем недавно что-то произошло. Что именно — сейчас он припомнить не мог. Но ТАМ, наверняка, знал. И знал, что пузатый, цвета беж медицинский баул, трепыхавшийся в руках высокого «Угрюмого Шкафа», — его баул. И он для него, для Караева, многое значил. И, вероятно, поэтому он ни на шаг не отпускал их от себя.

С неприязнью глядя друг на друга, парни вполголоса бранились, сдабривая каждую фразу отборным русским матом. Это профессору показалось странным. Какие-то точные, но забытые им теперь детали говорили, что он находится за рубежом. Скорее всего, в Америке. Но не в Нью-Йорке и не в Вашингтоне. Какой-то другой город. Не Москва, не Ленинград и не Киев — он мог в этом поклясться. Те города он знал как свои пять пальцев. А таких гостиниц, с такими лифтами, он в них не видел.

Да, точно, это был отель. Роскошный отель. И лифт, куда они все втроём нырнули, был прозрачным, полусферической формы. В нём, человек чувствовал себя помещённым в аквариум… Интересно было смотреть оттуда на людей и на просторный холл, похожий на бакинскую площадь фонтанов. И люди, и вся площадь с диковинной зеленью и фонтанами, срываясь, летели вниз, как в пропасть, уменьшаясь в размерах. Караев смотрел бы и смотрел, да мешали Шкафы. Они, мягко говоря, очень уж горячо выясняли отношения.

— Не меня, а тебя надул черножопый, — ехидно сощурил наглые глазёнки тот, что был поменьше и покряжистей. — Тебе и отвечать перед Эмом…

«Это ж обо мне… Националист поганый!» — понял Караев, но сдержался, чтобы не выдать себя.

— Не ты ли, падло, стал крутить ему руки? — взвился Угрюмый.

— А что мне оставалось делать? Он собрался дать дёру… — нагло ухмыляясь, спокойно, словно отмахиваясь от назойливой мухи, возразил тот.

— Врёшь, гад! Я с ним только заговорил, а ты сразу полез ломать его.

— Заговорил… Заговорил… Ты его до смерти перепугал. Посмотри на своё мурло. Осатанелая, как у бугра на зоне, — с ухмылочкой и с напускной ленцой, имевшей целью вывести из себя своего товарища, ехидничал Шкаф поменьше.

И это ему удалось.

— Что-о? — взревел Угрюмый, вскинув к глазам зарвавшегося напарника два растопыренных пальца.

Малый Шкаф оказался парнем прытким. Нырнув под летевшую ему в глаза рогатинку из двух пальцев, он крякнул и резко саданул Угрюмого в корпус.

И Угрюмый, не удержавшись на ногах, отлетел к противоположной стенке лифта. Как раз туда, где стоял Караев. Профессор ни отпрянуть, ни увернуться от него не мог. Не успел бы. Да ему и незачем было это делать. Парень пролетел сквозь него и со всего размаха затылком стукнулся о стекло лифта.