Пол Ди Филиппо - Проблемы выживания Страница 5

Что с ним сделают, когда он подаст свой доклад?

Когда однажды Камень просит отвезти его на орбитальную станцию, Джун прерывает его:

— Думаю, за одну поездку мы повидали достаточно, Камень. Давай вернемся, чтобы ты смог переварить информацию.

После этих слов на Камня внезапно накатывает глубочайшая, пробирающая до костей усталость, а маниакальная эйфория развеивается. Он молча соглашается.

В спальне Камня темно, если не считать проникающего в окно рассеянного света спящего города. Камень усилил зрение, чтобы восхищаться нагим сияющим телом Джун рядом с ним. Он уже обнаружил, что при недостатке фотонов краски становятся грязными, но вот черно-белое изображение получается очень четкое. Он чувствует себя человеком прошлого столетия, который смотрит примитивный фильм. Вот только Джун у него под руками вполне живая.

Тело Джун — переплетение сверкающих линий, точно таинственные цепи капилляров в сердце Мао/Конфуция. Отдавая дань последней моде, она имплантировала себе узор из подкожных микроканалов, заполненных синтетическим луциферином, биологическим веществом, заставляющим светиться светляков, а теперь она может вызывать такой эффект по своему желанию. В тепле, наполняющем после секса обоих, она заставила свое тело светиться. Ее груди — лучистые круги холодного огня, бритый лобок — спиральная галактика, затягивающая взгляд Камня в освещаемые глубины.

Джун рассеянно рассказывает о своей жизни до знакомства с Камнем, рассматривает потолок, пока он лениво ласкает ее.

— Моя мать — единственный уцелевший ребенок двух беженцев. Вьетнамцев. В Америку они приехали вскоре после Азиатской войны. Делали единственное, что умели, а именно — готовили рыбу. Жили в Техасе, у Залива. Мама пошла в колледж на стипендию, там познакомилась с отцом, который тоже в своем роде был беженцем. Уехал с родителями из Германии после Воссоединения. Наверное, моя семья своего рода микрокосм всевозможных кризисов нашего столетия. — Зажав руку Камня коленями, Джун крепко удерживает ее. — Но сейчас, когда ты со мной, Камень, я чувствую только покой.

И пока она продолжает рассказывать о том, что видела, о людях, которых знала, о своей карьере личного секретаря Цитрин, в душу Камня закрадывается престранное ощущение. По мере того, как ее слова встраиваются в его все разрастающуюся картину мира, он чувствует, что его мучительно затягивает в бездну, как это было, когда он узнал о существовании истории.

Не успев еще окончательно решить, хочет он это знать или нет, Камень слышит собственный голос:

— Сколько тебе лет, Джун?

Она замолкает. Камень видит, что она пытается разглядеть его в темноте, слепая — ведь у нее нет этих чертовски восприимчивых глаз.

— Больше шестидесяти, — говорит она наконец. — Это имеет значение?

Камень и сам не знает, важно это или нет, но сказать об этом не может.

Медленно Джун гасит тело.

Камень развлекается тем, что любовно называет «своим искусством».

Перекопав литературу по чипу, поселившемуся в его мозгу, он обнаружил одну неупомянутую доктором функцию. Содержание RAM может быть послано сигналом на независимый компьютер. Там собранные образы выставляют на всеобщее обозрение. Более того, оцифрованными изображениями можно манипулировать, комбинировать их друг с другом или с уже существующей в компьютере графикой, создавать совершенно жизнеподобные картинки того, что в действительности никогда не происходило и не существовало. Разумеется, их можно распечатать.

Иными словами, Камень, по сути, живая камера, а его компьютер — целая студия.

Камень уже давно работает над серией изображений Джун. Цветными распечатками завалены его комнаты, завешаны стены, устлан пол.

Голова Джун на теле Сфинкса. Джун как «La Belle Dame Sans Merci».[3] Лицо Джун, наложенное на полную луну, а сам Камень спит в поле под ее светом наподобие Эндимиона.

Портреты скорее смущают, чем успокаивают, и Камень сознает, что поступает с Джун несправедливо, но одновременно чувствует: они воздействуют на него терапевтически и с каждым днем он на толику приближается к пониманию своих истинных чувств к Джун.

Он все еще не поговорил с Элис Цитрин. И это его изводит. Когда он представит свой доклад? Что он в нем изложит?

Проблема «когда» решилась сама собой в тот же день после полудня. Он побывал в одном из частных гимнастических залов небоскреба, а когда вернулся, то обнаружил на компьютере мигающее сообщение.

Цитрин желала видеть его завтра утром.

На сей раз Камень один стоит на диске перед святая святых Элис Цитрин, пока лазеры идентифицируют его личность. Он надеется, что когда машина закончит, то поделится с ним результатом, ведь он понятия не имеет, кто он.

Дверь скользит, уходит в стену, открывая манящее отверстие пещеры.

«Аверн[4]», — думает Камень и входит.

Элис Цитрин — неизменная, вечная. По трем сторонам от ее оборудованного измерительной аппаратурой кресла эпилептически мигают экраны. Но сейчас, однако, она не обращает на них внимания, ее глаза устремлены на Камня, который приближается — не без трепета.

Камень останавливается. Как непреодолимый замковый ров, их разделяет панель. И опять он со смесью недоверия и тревоги всматривается в ее черты. Теперь они пугающе схожи с его собственными. Неужели он стал походить на эту женщину только оттого, что работает на нее? Или жизнь за пределами Джункса накладывает на всех такой отпечаток, придавая жесткость чертам?

Цитрин проводит рукой по своим коленям, и Камень замечает, что в ложбинке ее бурого одеяния свернулся зверек, и в его противоестественно огромных глазах играют отражения картинок с мониторов.

— Время предварительного доклада, мистер Камень, — говорит она. — Но пульс у вас чрезмерно частый. Расслабьтесь немного. Ваша жизнь не зависит от одной нашей встречи.

Камню очень хочется расслабиться. Но никто не предлагает ему сесть, и он знает, что сейчас все зависит от того, что он скажет.

— Итак… Каким вы нашли этот наш мир, который несет на себе мой отпечаток и отпечатки подобных мне?

Самодовольное высокомерие в тоне Цитрин заставляет Камня забыть осторожность, и он почти выкрикивает: «Это несправедливо!». Потом медлит, а затем, справедливости ради, уточняет:

— Прекрасный, безвкусный, временами увлекательный… Но в основе своей несправедливый.

Цитрин как будто довольна этим вырвавшимся на волю признанием:

— Очень хорошо, мистер Камень. Вы открыли главное противоречие жизни. В куче навоза отыскиваются жемчужины, льются слезы сквозь смех, а как все это распределяется, не знает никто. Но, боюсь, я не могу взять на себя вину за несправедливость мира. Он был таким, когда я родилась, и остается таковым, что бы я ни делала. Да, возможно, я несколько увеличила пропасть между богатыми и бедными. Первые стали богаче, а вторые, по сравнению с ними, сделались еще беднее. Но тем не менее даже титанов в конце концов поджидает смерть.

— Но почему вы не постарались что-либо изменить? — вспыхивает Камень. — Это ведь, наверное, было в вашей власти.

Впервые Цитрин смеется, и Камень слышит эхо своего прежнего горького карканья.

— Мистер Камень, — говорит она, — я делаю все, чтобы остаться в живых. Речь не о теле, — его поддерживают приборы. Нет, я говорю о постоянной опасности покушения. Разве вы не уловили истинной сущности бизнеса в этом нашем мире.

Камень никак не возьмет в толк, что она имеет в виду, и в этом признается.

— Тогда позвольте мне вас просветить. Это может изменить кое-какие ваши представления. Вы уверены, что понимаете назначение Второго Конституционного Конвента? Оно было облечено в высокопарные слова: «продемонстрировать мощь американской системы ценностей», «во всеоружии встретить иностранных конкурентов» и «обеспечить победу национальной промышленности, которая проложит путь демократии во всем мире». Звучит весьма благородно. Но истинный итог был совершенно иным. Бизнес ни в одной политической системе как таковой кровно не заинтересован. Бизнес сотрудничает с ней в той мере, в какой она способствует его собственным интересам. А главный интерес бизнеса — доминирование на рынке. Как только создание Зон свободного предпринимательства освободило корпорации от всяких ограничений, они возвратились к изначальной борьбе за существование, продолжающейся по сей день.

Камень пытается все это осмыслить. В своем путешествии он не видел никакой явной борьбы. Тем не менее повсюду он смутно ощущал подспудное напряжение. Но, уж конечно, она преувеличивает. Почему она сводит цивилизованный мир к крупномасштабной версии анархии в Джунксе?

Будто прочитав его мысли, Цитрин спрашивает:

— Вам когда-нибудь приходило в голову спросить себя, почему посреди цветущего города существует Джункс — отравленный, нищий, бесчеловечный?