Александр Полещук - Звездный человек Страница 5

— Вот он, охотник, — сказал Борис Федорович, рассматривая одну из рентгенограмм. — Вы как раз ушли в отпуск, когда к нам его на самолете доставили.

— Медведь, говорят? — спросил Григорий Матвеевич. — Да… Ружье осечку дало, медведь его и подмял. Снял скальп, а потом руку правую стал жевать. Пока жевал, наш-то левой рукой нож вынул и вспорол мишке брюхо снизу вверх. Убить — убил, а вылезть из-под него не смог: сил не хватило… Двое суток пролежал под ним один в тайге, пока не нашли.

— Рука как?

— Кисть отняли. И челюсть дьявол мохнатый прихватил. Вот рентгенограмма, видите?

— Отохотился… Ну, Борис Федорович, можно приступать.

Григорий Матвеевич включил аппарат, и снова корона искр окружила трубку.

— Миша, — сказал после некоторого раздумья Григорий Матвеевич, — отнесем-ка больного в сторону. Аппарат сразу стал работать нормально. — Есть, — сказал Григорий Матвеевич. — Работает… Теперь больного на место.

Миша и Борис Федорович поставили столик с Человеком на прежнее место. Григорий Матвеевич включил аппарат, и сразу же раздались частые хлопки разрядов, а внутри пульта управления включился аварийный звонок.

— Рентгенограмму этого больного получить нельзя! — уверенно сказал Григорий Матвеевич, вытаскивая из-под головы Человека кассету с пленкой. — Может быть, дело в его странной одежде, а может быть… — Он не договорил. (Человек медленно открыл глаза. В полутемном кабинете они светились двумя яркими зелеными огнями, далекими и загадочными.) — Э, нет, это в нем самом дело!

— Но что же происходит с установкой? — спросил Борис Федорович.

— Воздух становится электропроводящим, ионизируется, что ли, — в раздумье проговорил Григорий Матвеевич. — Боюсь, что ему не врач нужен, а хороший слесарь…

Борис Федорович резко, повернулся и пошел к двери.

— А как же спирт? — спросил Григорий Матвеевич. Борис Федорович не ответил.

«ТАКОМУ ТАК И ГОВОРИТЬ!»

Наконец наступил долгожданный день — день последнего экзамена. С утра настроение Коли было омрачено.

— Тетя Фиса, — спросил он, проснувшись, — а где все-таки мой камень, что под кроватью лежал?

— Какой? — ответила, гремя умывальником, Анфиса Тимофеевна. — Тот, красный?

— Ну да, красный.

— Вставай скорее, поздно уж! Ишь, разоспался! По воду бы сходил, а то все я да я.

— Вы его взяли, да?

— Ну взяла, подумаешь! Будто твой камень денег стоит! Я тебе другой такой найду.

— Я из-за него, может, жизнью рисковал. Честное слово!

— Да разве я нарочно? Понимаешь, Коля, я им бочку парила…

— Бочку?

— Ну да, чтобы рыбий запах перебить. Раскалила и бросила в воду. Потом, когда ты стал его искать, посмотрела я туда-сюда, а камня и след простыл. Наверно, рассыпался или тот, зеленоглазый, забросил его куда-нибудь.

— Тетя Фиса, тетя Фиса, что вы наделали?!

— А сейчас что я могу сделать?… Я не думала…

Так и окончился ничем этот разговор, который Коле пришлось вспомнить при самых невероятных обстоятельствах.

Коля экзаменовался во второй подгруппе, с двенадцати часов дня. Экзамен был по химии — предмету, который в классе любили и знали. Все тревоги и опасения были связаны с ассистенткой, преподавательницей химии из другого класса, молодой, энергичной и решительной. Вопросы, которые она задавала, не были сложными, но в накаленной атмосфере экзамена они звучали, как выстрелы в пустой комнате.

Вторая подгруппа, которой стало известно, что «молодая химичка режет», долго рассаживалась за сдвинутыми в угол лабораторными столами.

— Ну, кто первый? — спросила «страшная» ассистентка. — Кто самый смелый?

— Можно мне? — тихо спросил Коля. Он подошел к столу, на котором были разложены маленькие квадратики — билеты последнего экзамена.

— Пустых билетов нет, — сказал второй ассистент, преподаватель физики, повторяя древнюю, как мир, остроту.

Все заулыбались, а Коля, взглянув на билет с круглой школьной печатью, радостно сказал:

— Двадцать второй!

Этот билет Коля повторил последним и хорошо помнил его. Он вышел к доске и стал рисовать точки — ядра с бегущими вокруг них такими же точками — электронами. Бойко ответил и на все другие вопросы, краем уха услышал: «Можно поставить „четыре“», и вышел. Это сказала его учительница по химии, у которой Коля был «четверочником», правда твердым, но «четверочником».

«Ну, „четыре“ так „четыре“», — подумал Коля. О медали не могло быть и речи: подводили другие предметы, в основном за девятый класс.

Коля разыскал Виталия и вместе с ним вышел из школы. Под баскетбольным кольцом, раз за разом забрасывая мяч в кольцо, прыгал Борис Рыбаков — комсорг их класса. Они присоединились к игре, и не прошло двадцати минут, как экзамен стал далеким; кровь стучала в висках, все трое тяжело дышали. Утомившись, они отошли в сторонку и разлеглись на траве.

— Ты куда пойдешь? — спросил Виталий Рыбакова.

— Хочу в мореходное училище.

— В Одессу?

Рыбаков кивнул.

— У него фамилия морская — Рыбаков, — лениво сказал Коля, глядя в небо и кусая травинку.

— Туда, наверно, конкурс будет огромный, — вздохнул Рыбаков.

— А если не пройдешь?

— Не пройду — все равно не вернусь. Пойду во флот, год поплаваю кем угодно, опять рискну. А вы куда, ребята?

Виталий не ответил. Коля сказал, по-прежнему глядя в небо:

— В институт попробую. Мне вот жалко как-то… Учились вместе, дружили. Мы вот с Виталькой с первого класса вместе. Шутка ли, десять лет! А теперь расходимся…

— Подумаешь, — сказал Виталий, — сегодня — со мной, завтра — с кем-нибудь другим… Друзья всегда будут. Ты это говоришь, потому что страшно одному идти в жизнь. А чего бояться? Конечно, не все будет гладко, но мы тоже не лыком шиты. Верно, Борька?

Борис открыл было рот, чтобы ответить, но тут его позвали, и он, схватив мяч, убежал… И тогда Коля сказал:

— Виталий, дело есть… Идем ко мне.

Они спустились в овраг, подошли к дому, Анфиса Тимофеевна в этот день не работала и с утра возилась у плиты, которую в свое время собрал Коля из обрезков железа, старой чугунной плиты и водосточных труб. Плита была похожа на катер с высокой трубой. Из трубы валил дым, сыпались искры.

— Ну, Коля, — спросила Анфиса Тимофеевна, — как твои дела?

— Наверно, «четыре», — ответил Коля.

— Почему же «четыре»?

— А я у нее никогда «пятерок» не получал. Как будто все ответил…

— Ну, а ты, Виталий? Слыхала я, медаль получишь?

— Нет, не получу, да мне она и не нужна, — ответил Виталий. — Я все равно в любой институт сдам.

— Сдаст, — подтвердил Коля, и в его голосе, может быть, только любящее сердце Анфисы Тимофеевны уловило маленькую, совсем маленькую нотку зависти. — Виталий сдаст, — продолжал Коля, — он умеет отвечать. Я тоже иногда как будто и знаю, а ответить не умею. Виталька напористый… Я тоже напористый, но по мне это как-то не видно.

Ребята вошли в дом, а Анфиса Тимофеевна тяжело опустилась на скамейку у плиты. Все, о чем она мечтала, свершилось. Она, малограмотная женщина, поставила на ноги хорошего парня, и вот он, взрослый, о чем-то своем толкует с Виталием, которого она тоже знала мальчишкой. Она видела, что мешает им, но не обижалась на них; на сердце было как-то по-особенному спокойно. На мгновение мелькнуло: «А кто ты ему?… Мать!» — уверенно ответила она сама себе.

С Виталием Коля делился всем и всегда, а Виталий, несмотря на самые убедительные доказательства, говорил только «может быть»… И это его неверие удерживало Колю от рассказа о незнакомце. Может быть, Коля так и не открыл бы Виталию свою тайну, если бы тот не предложил ему принести на выпускной вечер свой магнитофон.

— Мы здорово поем всем классом, вот ты и запишешь на память.

Коля принес магнитофон, поставил его на стол, и они, поминутно отнимая друг у друга отвертку, стали его просматривать. Коля впаял вырванное Человеком сопротивление, поправил свернутую набок головку записи-воспроизведения и включил магнитофон. Динамик спокойно гудел, лента перематывалась, но записи не было слышно. Потом раздался уже знакомый Коле гудок паровоза.

— Работает, — сказал Коля, протянув руку, чтобы выключить магнитофон.

И вдруг в динамике возник какой-то странный звук. Коля насторожился. Из динамика понеслись то гневные, то радостные звуки. Кто-то говорил на незнакомом языке. Эта гортанная, свистящая речь ничем не напоминала русскую. Вскоре она оборвалась.

Коля подождал, пока кончится пленка, потом перемотал ее и, заложив кусочком бумаги то место, с которого начиналась удивительная речь, поменял бобины местами. И снова непонятные звуки.

— Ну, я пойду, — сказал Виталий. — Понимаю, секрет-Коля догнал Виталия у шоссе.

— Ты пойми, Виталька, тут такое дело… В общем, был у нас один человек. Очень странный, такой странный, что, может быть, он из другого мира…