Роберт Хайнлайн - Чужак в стране чужой Страница 5

Смиту никак не хотелось, чтобы это существо сию же секунду умерло, хотя, конечно же, это его полное право, а возможно — в сложившейся ситуации — и обязанность. Резкий переход от близкого контакта, порожденного ритуалом воды, к положению, когда вновь обретенный брат по воде близок — нет, не наверняка, но вполне возможно — близок к уходу или даже развоплощению; не сделай Смит над собой усилия, он мог бы впасть в панику. Ну а если существо женщина все-таки сейчас умрет, он умрет следом; иных выходов не огрокивалось, во всяком случае, после недавнего причастия водой.

Вторая группа состояла из знакомых символов. Смысл огрокивался далеко не во всей полноте, но тут, похоже, намечался путь к разрешению кризиса — нужно просто подтвердить свое отсутствующее, но предположенное желание. Возможно, если женщина снимет одежду, никому из них не придется развоплощаться. Смит радостно улыбнулся.

— Да, разденься, пожалуйста.

Джилл открыла рот, закрыла его. А потом раскрыла снова.

— Ну ни фига себе!

Значит, догадки были неверными, а ответ неправильным, ведь при всей непонятности употребленной существом формулы в ней чувствовался резкий эмоциональный отпор. Смит начал готовиться к развоплощению, с благодарностью и восторгом вспоминая все, чем он был, воздавая хвалу всему, что он видел, а особенно — этому новому существу, женщине. Затем он заметил, что женщина склонилось над ним и непонятным для себя самого способом огрокал, что умирать вроде бы не потребуется. Существо заглядывало ему в лицо.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — сказало оно, — но не попросили ли вы только что, чтобы я сняла одежду?

Мнимое отрицание, сослагательная форма — все это требовало крайне внимательного перевода, но Смит в конце концов справился.

— Да, — сказал он в отчаянной надежде, что новое «да» не приведет к новому кризису.

— Так мне и показалось. Да ты же, братец ты мой, совсем здоров.

Ключевое слово — «братец»; очевидным образом, женщина напоминает, что теперь они братья по воде. Нужно соответствовать всем пожеланиям нового брата, но хватит ли на это сил? Смит воззвал о помощи к своим согнездникам.

— Да, — согласился он вслух. — Я совсем здоров.

— Что-то с тобой определенно не так, только чтоб я понимала, что именно. Ну, ладно. Стриптиза не будет, перетопчешься. И вообще мне пора бежать.

Загадочное существо выпрямилось, направилось к боковой двери, но затем остановилось и обернулось.

— А ты попроси меня еще раз, — сказало оно с улыбкой (насмешливой?) — Хорошенько и в другой обстановке. Мне и самой интересно, что из этого получится.

Оставшись в одиночестве, Смит расслабился и отключил сознание от окружающей обстановки. Он ощущал сдержанное ликование — чудом или еще как, но удалось же ему так построить свое поведение, что никому не пришлось умирать… но сколько же нужно еще огрокать. Вот, скажем, последние фразы женщины, в них содержались и совершенно незнакомые символы, и знакомые, но расположенные в порядке, сильно затруднявшем понимание. Интонации, общий дух — вполне подходящие для общения братьев по воде, правда, с привкусом чего-то тревожного и, одновременно, ошеломительно приятного. Мысли об этом новом брате, женщине, вызывали странное, по всему телу распространявшееся покалывание. Ощущение напоминало Смиту тот первый раз, когда ему разрешили присутствовать при развоплощении и его охватил непонятный счастливый восторг.

Жаль, что здесь нет брата Махмуда. Как много еще неогроканного и как мало твердых, надежных основ для гроканья.

Остаток смены прошел для Джилл как в тумане. Перед ее глазами неотвязно стояло лицо этого марсианина, в голове снова и снова крутились дикие, бредовые вещи, которые он говорил. Да нет, никак не бредовые — медсестра Бордман отработала обязательный после училища срок в психушке, психов насмотрелась и потому хорошо понимала, что Смит к ним не относится. Так что, не «бредовые», а скорее невинные. Да нет, и это слово не годится. Лицо у него, конечно же, невиннейшее, но это, если не считать глаз. Что же это за существо такое — с таким-то лицом?

Одно время Джилл работала в католической больнице, и вот сейчас словно въявь увидела лицо Смита в клобуке, какие носили там медсестры-монахини. А вот это уж полный бред, выругала она себя. В нем нет ни на грош женственности, мужик себе как мужик.

Не успела Джилл переодеться из больничного в свое, как в раздевалку просунулась голова одной из сестричек.

— Джилл, тебя к телефону.

Вызов оказался чисто звуковым, без изображения, так что можно было и говорить и, переодеваться одновременно.

— Флоренс Найтингейл?{4} — спросил знакомый баритон.

— Она самая. Это ты что ли, Бен?

— Стойкий борец за свободу слова личной своей персоной. А может, персональной личностью? Ладно, маленькая, не бери в голову, скажи лучше — ты занята?

— А что ты там задумал?

— Я задумал скормить тебе бифштекс, накачать тебя спиртным до посинения, а попутно задать некий вопрос.

— Можешь не трудиться, ответ все тот же.

— Да совсем не тот вопрос.

— Как, ты еще один придумал? Ну-ка, ну-ка, расскажи.

— Попозднее. Когда ты немного размякнешь.

— А что, настоящий бифштекс? Не синто?

— Фирма гарантирует. Ткни вилкой, и он скажет «м-му». Хорошо еще, если только тем дело и ограничится.

— Зуб даю, по счету будет платить газета.

— Низкое, недостойное тебя и незаслуженное мной подозрение, и вообще, какая тебе разница? Ну так как?

— Уговорил, речистый.

— На крыше вашего богоугодного заведения, через десять минут.

Пришлось снова переодеваться, на этот раз в платье, как раз ради таких-то вот особых случаев и содержавшееся в больничном шкафчике. Строгое и скромное, почти непрозрачное, чуть-чуть подложенное в нужных местах, оно всего лишь воссоздавало впечатление, которое Джилл произвела бы в совершенно голом виде — никак не более. Удовлетворенно взглянув на свое отражение, она вышла в коридор и открыла дверцу подъемной трубы.

Вместо ожидаемого Бена Какстона ее тронул за локоть дежурный по посадочной площадке.

— Мисс Бордман, там для вас такси. Вон тот большой «толбот».

— Спасибо, Джек. — Дверца предупредительно распахнута, взлетные сигналы уже горят. Джилл забралась в машину с твердым намерением тут же объяснить Бену, что мог бы и сам задницу от сидения оторвать, но вышеупомянутой задницы на сидении — и вообще в салоне — не оказалось. Дверца закрылась, автоматическое такси взмыло в воздух, под острым углом пересекло Потомак, зависло над Александрией, село на крышу какого-то дома, приняло на борт Бена Какстона и тут же снова взлетело.

— Надо же, какие у меня есть знакомые, важные и занятые, — с издевательской почтительностью пропела Джилл. — И с каких это, интересно бы знать, пор ты перестал лично бегать за бабами? Думаешь, у робота лучше получится?

Бен ласково похлопал ее по коленке.

— Всему своя причина, маленькая. Нельзя, чтобы нас видели вместе. И мне нельзя, а тебе уж тем более. Так что возьми на полтона ниже. Это не прихоть, а жестокая необходимость.

— Хм-м… и кто же из нас болен нехорошей болезнью?

— Оба. Не забывай, Джилл, что я — газетчик.

— Да? А то у меня уже появились сомнения.

— А ты — сестра из больницы, куда засунули Человека с Марса.

— И в результате недостойна знакомства с твоей мамой?

— Ты что, Джилл, сама не понимаешь? В этих местах водится больше тысячи репортеров, да плюс пресс-агенты, фрилэнсеры, уинчеллы, липпманы{5} и вся гопа, набежавшая в наш городишко посмотреть на возвращение «Чемпиона». И каждый сукин сын из этих сукиных детей пытается проинтервьюировать Человека с Марса, и ни одному сукину сыну это не удалось. Во всяком случае — пока. Ну и что, очень это будет разумно, если все увидят нас с тобой под ручку?

— А если бы и увидел? Я же не Человек с Марса.

— Нет. — Бен осмотрел ее с ног до головы. Ты — не Человек с Марса. Но зато ты поможешь мне с ним встретиться, именно поэтому я и не пришел сам на вашу крышу.

— Чего? Ты бы Бен головку-то все-таки поберег, солнечный удар — это очень опасно. Знаешь, какие там роскошные мальчики стоят у двери? Одни синие беретики чего стоят.

— Знаю. Стоят. Вот об этом-то мы и побеседуем.

— Не понимаю, о чем тут беседовать.

— Потом. Сперва поедим.

— Наконец-то что-то разумное. А как, оплатит газета поход в «Нью-Мэйфлауэр»?{6} Ведь платить будет газета, сознайся.

— Джилл, — нахмурился Какстон, — я бы не рискнул идти с тобой в ресторан ближе, чем в Луисвилле. Эта таратайка будет тащиться туда часа два, не меньше. А как насчет поужинать у меня?

— «Мухе говорил Паук».{7} Знаешь, Бен, я сегодня слишком устала, чтобы заниматься вольной борьбой.