Андрей Ерпылев - Второй шанс Страница 52

– Не волнуйтесь, мистер, – сочувственно обратился он на вполне приличном английском к Бобу. – Тут всегда так… Они там думают, что перешагивают грань точно в намеченный срок, а здесь проходит полчаса или больше. Или меньше… Закон природы…

– Почему у вас в России даже законы природы какие-то перевернутые? – неприязненно буркнул репортер, отворачиваясь: как он в этот момент ненавидел задание телекомпании, этот параллельный мир и всю Россию заодно.

– Зря вы так… – укоризненно заметил русский за его спиной. – Законы как законы. Не хуже ваших… Хотите?

Джуллиан непроизвольно оглянулся. Русский протягивал ему металлический слегка помятый стаканчик, над которым вился парок.

– Опять водка?

– Обижаете. Чай. По бабушкиному рецепту, на травках…

Боб хотел отрицательно мотнуть головой, но вдруг против своего желания выхватил из рук доброхота сосуд и жадно припал к обжигающему краю. Волна жидкого пламени скользнула по пищеводу, и американец с изумлением ощутил, как мучительные симптомы похмелья куда-то испаряются…

«Надеюсь, – пронеслось в стремительно проясняющейся голове, – бабка этого лекаря марихуаны в свой чаек не накрошила… Чересчур уж забирает…»

– Хотя, конечно, с коньячком, – неторопливо закончил русский, вынимая из руки воскресшего к жизни репортера опустошенный колпачок термоса. – В такое собачье утро – самое то! Полегчало?

– Да, сэр… Спасибо.

Растроганный американец хотел было продолжить беседу со столь приятным человеком, но замершие мокрыми привидениями телевизионщики вдруг оживились и схватились за камеры и микрофоны. Защелкали молнии фотоблицев, понеслась со всех сторон репортерская скороговорка на разных языках.

Из вертикальной щели проема появился первый из «пионеров нового мира», поправил каску, поморщился на источающее влагу серое небо, но тут же вспомнил о сценарии и, картинно положив обе ладони на висящую поперек груди автоматическую винтовку, сверкнул в объективы фото-, видео– и кинокамер голливудской улыбкой:

– Этот маленький шаг[55]…

– Извините, вы – Варя?..

Перед девушкой неловко переминался с ноги на ногу высокий широкоплечий солдат с некрасивым и простодушным лицом, к тому же украшенным целыми россыпями веснушек пополам с юношескими прыщами.

«Ну и урод! – подумала девушка, невольно оценивая верзилу с женской точки зрения. – Где только таких делают?.. Хотя, если на лицо не смотреть… Сережка пожиже был… Смотри-ка, такие же эмблемы, как у него на той фотке, что присылал…»

Эмблемки на воротнике камуфляжной куртки с сизо-серым «меховым» воротником действительно были мотострелковыми.

– Да, Варя, – чувствуя, как сердце пропустило удар, ответила девушка, неожиданно поняв, что на улице чужого города ее вот так просто по имени, не окликнули бы. – А откуда вы…

Перед тем как ответить, парень воровато оглянулся.

– Я с Серым… с Сергеем Черниченко из одного взвода, – сообщил он, доверительно наклонясь к девичьему уху и обдавая ее запахом дешевого одеколона и мятной жвачки, призванной приглушить неистребимый никотиновый дух, но не особенно помогающей. – Узнал вот, что родичи его не уехали еще и пришел поговорить. А там матушка его… Ну, в общем, не смог я. Все равно что со стенкой разговаривать! Смотрела на меня, смотрела, а потом как заревет… Не могу я так. Вышел на улицу, дай, думаю, закурю с горя, что ли, а тут вы идете…

– Откуда…

– Да мне Серый фотку показывал вашу! – махнул солдат здоровенной, красной, как у гуся, лапищей. – Вы там красивая такая… В купальнике, на берегу озера…

– Ставкá… – машинально поправила Варя, вспоминая, как Сережа щелкал китайской «мыльницей» ее, смеющуюся и брызгающуюся водой… Сразу после выпускного…

– Чего? – не понял парень. – Какая ставка?

– На берегу ставкá. Пруда, по-вашему… Мы тогда после выпускного купались…

– А-а…

– А вы друг Сережи?

– Да нет… – замялся парень. – Так… Он все больше с Вовкой Куликом знался… Знакомый, в общем. Он тогда письмо из дому получил, а там эта фотография. Счастливый был – спасу нет! Мы и пристали с ребятами: «Покажи, мол, не жмись!..» Он и показал. Невеста, говорит, моя…

Варя почувствовала, как в груди закипают слезы, и, чтобы не расплакаться при постороннем, сменила тему:

– А что вы хотели сказать Светлане Андреевне? Ну, маме Сережи.

Солдат тут же погасил широкую улыбку, делавшую его лицо если и не красивее, то уж точно привлекательнее, и нахмурил бесцветные брови, кажущиеся на пунцовом фоне абсолютно белыми.

– Нечисто дело с его… – Он еще раз оглянулся. – Со смертью его и Володьки с тем «духом»… С Анофриевым! – выпалил он. – Не сходятся концы с концами.

– Как это? – обмерла девушка. – Их убили?

– Не знаю! – зашептал солдат, нервно оглядываясь. – Пойдемте отсюда, а то стоим на виду, как три тополя на Плющихе…

– Два… – попыталась улыбнуться Варя, но совершенно серьезный парень уже тащил ее под локоть за угол дома.

Затащив в закуток между заснеженными кустами, напоминающими заготовки для снежных баб, он, поминутно оглядываясь, начал:

– Мы тогда возле этого озера стояли…

– У какого озера?

– Не перебивайте… В общем, скукота была, не приведи Господь. Тут прибегает ко мне в каптерку Володька Кулик…

– Тот самый?..

– Ага! А сам веселый такой… Гони, говорит, два пузыря!

– Каких пузыря?

– Да бутылки! – изумился солдат такой непонятливости «барышни». – Водки!

– В общем, – продолжил он, – я уперся и говорю: «Куда тебе?» А пузыри заначены были, чтобы «черпаков» в «деды» переводить… На бухло то есть.

– Каких черпаков?

– Все равно не поймете! – отмахнулся парень. – В общем, уломал меня Володька. Пузыри… водку, надо сказать, он сам у меня заначил, так что имел право… Завернул, в общем, водяру в портянки, сунул в карманы и – ходу. Я его догнал, спрашиваю: «Куда?» Ну, с тем, мол, чтобы на хвоста упасть, если что… Ну, присоединиться к компании, – поспешил объяснить он, видя, что Варя снова открыла рот для вопроса.

– А он?

– А он говорит, мол, на ту сторону!

– Куда? За границу?

– Да вы что? – опешил рассказчик. – Телевизор не смотрите? Мы в каком городе сейчас?

– Так это…

– Во-во! Я ему: «Влетишь, Кулик!», а он: «Не сс… извиняюсь… Ростик, у меня там все схвачено! Вернусь – расскажу!..»

– И что дальше?

– А ничего. Выскочил на улицу и пропал. А утром нас всех застроили и начали гундеть: «Сбежали, мол, Куликов, Черниченко и Анофриев…». Погнали тайгу прочесывать. Неделю бродили там, двое заблудились, один – ногу подвернул и поморозился, а все без толку… Потом только объявили, что нашли их всех… Мертвых уже…

Солдат вдруг больно схватил Варю могучей пятерней за плечо и приблизил свое лицо к ее лицу так, что она легко различила рыжие крапинки в его зеленовато-прозрачных глазах:

– Не они это! – свистящим шепотом выдохнул он. – Ей-Богу, не они!.. По крайней мере – Серега твой! – от волнения он перешел на «ты».

– А ты откуда… – тоже забыла про приличия потрясенная девушка.

– Нас тоже гоняли их опознавать, – зашептал парень. – По правилам чтобы все было… А что там опознавать? Три жмура обгорелых! Из всей одежки – одни сапоги… Тем более нам все объявили, что это они, парни наши то есть… Все просто заходили и говорили – они, мол, и все. Там дух стоял такой – каждого второго блевать тянуло…

– Не тяни! – тоже схватила Варя рассказчика за рукав. – Ты опознал?

– Вот я и говорю! Я, когда зашел, тоже, было, хотел просто вякнуть: «Они, мол!» и все, а потом смотрю…

– Что «смотрю»?!!

– Сапоги!.. – бухнул Ростик.

– Какие сапоги?!!

– Да у всех троих сапоги были новенькие! Обгорели, конечно, покорежились, но подошвы – не изношенные совсем, нетоптанные!

– Что с того?

– А то, что я – каптер! – взорвался парень, стряхивая девичью ладошку с рукава. – Я эти сапоги выдаю. Всей роте, между прочим. У Володьки и у этого… у Анофриева сапоги были, конечно, новые довольно, можно было и спутать, но у Серого – стоптанные донельзя. Чуть подошвы не отваливались, одним словом. Это я точно знаю.

– Почему?

– А он набойки берег.

– Набойки?

– Да. Циркониевые. Такие, знаешь… Чиркнешь пяткой по асфальту, а из-под ноги искры веером, целый фейерверк. Вообще-то я их для Кулика доставал, а Серый прицепился, словно клещ: подари, мол… Володька, добрая душа, и подарил. Вот и таскал, ходил чуть ли не на цыпочках, чтобы стирались поменьше, на взыскания нарывался, а они все равно уже как бумажки были. Тоненькие. Но искрили. Качественная вещь, кустарная… Серый он вообще попонтовать любил…

– Да, это у него не отнять… Он и зуб из-за этого вставил…

– Во-во! А ведь коронки-то у него давно не было! Прошлый ротный заставил снять. «Зэков, говорит, в моей роте не будет!.. И приблатненных – тоже…». Так Черниченко и сверкал желтым обломком вместо зуба.