Роберт Хайнлайн - Дорога Славы Страница 53

Вскоре Стар оборвала их.

— Он прав. Вы — нет. Решить это так. Уходите.

Но я все же вознамерился тишком поставить на своем, выступив против того, чтобы она приводила “торгашей” домой.

Стар оказалась проворнее меня. Как только мы остались наедине, она сказала:

— Прости меня, любовь моя. Я согласилась выслушать эту дурацкую белиберду, а она все тянулась и тянулась, потом я подумала, что смогу закончить быстрее, если вытащу их из кресел, поставлю их здесь и ясно дам понять, что мне надоело. Мне и в голову не приходило, что они проругаются целый час, прежде чем мне удастся выдавить из них суть вопроса. К тому же я знала, что если отложу все до завтра, они затянут дело на несколько часов. А проблема стояла важная, я не могла отбросить ее. — Она вздохнула. — Нелепый этот человечек… И такие люди взбираются на высокие посты… Я было подумала, не случиться ли с ним несчастному случаю. А вместо этого я должна позволить ему исправить свою ошибку, иначе эта ситуация повторится.

Я не смог даже намекнуть, что к своему решению она пришла под влиянием раздражения; человек, которого она раскритиковала, был тем, в чью пользу она решила дело. Ну я и сказал:

— Давай-ка спать, ты устала, — и тут у меня не хватило ума удержаться от того, чтобы самому судить о ней.

ГЛАВА XIX

МЫ ЛЕГЛИ спать.

Немного погодя она сказала:

— Оскар, ты недоволен.

— Я этого не говорил.

— Я это чувствую. И не только из-за сегодняшнего вечера и этих надоедливых клоунов. Ты все время уходишь в себя, и вид у тебя несчастный.

— Пустяки.

— Оскар, все, что тебя тревожит, никогда не будет для меня “пустяком”. Хотя я и могу не осознавать этого, пока не пойму, в чем дело.

— Хм, знаешь… я чувствую себя так дьявольски бесполезно!

Она положила свою мягкую, сильную руку мне на грудь.

— Ты не бесполезен для меня. Почему ты сам считаешь себя бесполезным?

— Ну… посмотри на эту кровать!

Кровать эта была такая, о которой американцу и мечтать нечего; она делала все, только не целовала при отходе ко сну — и, так же, как город, она была красива, все было скрыто внутри.

— Этот спальник, если бы его смогли построить дома, стоил бы больше, чем самый лучший дом, в котором живала моя мать.

Она над этим подумала.

— Ты хотел бы послать матери денег?

Она знаком подозвала прикроватный коммуникатор.

— Адреса “База ВВС США в Элмендорфе” хватит?

(Не помню, чтобы говорил ей, где живет мама).

— Нет, нет! — Я махнул на говоруна, отключая его. — Я НЕ хочу посылать ей деньги. О ней заботится ее муж. От меня он денег не возьмет. Дело не в этом.

— Тогда я не понимаю, в чем же дело. Кровати значения не имеют, а вот кто находится в кровати — это важно. Любимый мой если тебе не нравится эта кровать, мы можем сменить ее. Или спать на полу. Кровати значения не имеют.

— Да нормальная эта кровать. Плохо только то, что заплатил за нее не я. А ты. И за этот дом. И за мою одежду. За пищу, которую я ем. За мои… мои ИГРУШКИ! Черт возьми, все, что у меня есть, дала мне ты. Знаешь, Стар, кто я такой? Гиголо! Ты знаешь, кто такой Гиголо? Что-то вроде мужика-проститутки.

Одной из самых невыносимых привычек моей жены было то, что иногда она отказывалась огрызаться на меня, когда знала, что мне не терпится поругаться. Она задумчиво посмотрела на меня.

— Америка — страна деловая, верно? Люди, особенно мужчины, все время работают.

— Ммм… да.

— Это даже на Земле не везде в обычае, Француз, если у него есть свободное время, не чувствует себя несчастным; он заказывает еще одно cafe au lait[83] и копит себе блюдечки. Да и я не влюблена в работу. Оскар, вечер наш пропал из-за моей лени, стремления избежать завтра переделки тяжелого дела. Этой ошибки я не повторю.

— Стар, это неважно. С этим покончено.

— Я знаю. Первый раз редко бывает самым важным. Да и второй тоже. А иногда и двадцать второй. Оскар, ты не гиголо.

— А как же ты это назовешь? Когда что-то похоже на утку, крякает, как утка, и действует, как утка, я называю его уткой. Назови его букетом роз, все равно оно крякает.

— Нет. Вот это все кругом… — она повела рукой. — Кровать. Эта прекрасная комната, пища, что мы едим. Одежда моя и твоя. Прелестные наши бассейны. Дворецкий, дежурящий ночью на тот случай, если ты или я вдруг потребуем певчую птичку или спелую дыню. Наши пленительные сады. Все, что мы видим, чего касаемся, чем пользуемся, чего желаем, и в тысячу раз больше этого в дальних местах — все это ты заработал своими сильными руками; оно твое по праву.

Я фыркнул.

— Серьезно, — настаивала она. — Таково было наше соглашение. Я обещала тебе много приключений, еще больше наград и даже еще больше опасностей. Ты согласился. Ты сказал: “Принцесса, вы наняли себе слугу”. — Она улыбнулась. — Такого замечательного слугу. Милый, я думаю, опасности были больше, чем тебе казалось… Так что мне, до последнего времени, доставляло удовольствие то, что и награды больше, чем ты мог бы догадываться. Пожалуйста, не стесняйся принимать их. Ты заслужил это и даже больше. Все, что только ты сможешь и захочешь принять.

— Ээ… Даже если ты права, это слишком. Я тону, как в трясине!

— Но, Оскар, ты не обязан принимать ничего, чего не хочешь. Мы можем жить скромно. В одной комнате со складывающейся в стену кроватью, если тебе этого хочется.

— Это не выход.

— Может, тебе подошла бы холостяцкая берлога где-нибудь в городе?

— “Выкидываем мои башмаки”, да?

Ровным голосом она сказала:

— Муж мой, если ваши башмаки будут когда-нибудь выкинуты, то выкинуть их должны будете вы. Я перепрыгнула через вашу саблю. Обратно я не прыгну.

— Полегче! — сказал я. — Предложение-то было твое. Если я его неправильно понял, извини. Я знал, ты держишь собственное слово. Но может, ты о нем сожалеешь.

— Я не сожалею о нем. А ты?

— Нет, Стар, нет! Но…

— Что-то больно долгая пауза для такого короткого слова, — невесело сказала она. — Ты мне объяснишь?

— Хм… вот в этом-то и дело. Почему ты не объяснила мне?

— Что объяснила, Оскар? Объяснить можно так много всего.

— Ну, основное. Куда я попал. И в частности, что ты императрица всего этого… прежде чем позволять мне прыгать с тобой через саблю.

Выражение ее лица не изменилось, но по щекам покатились слезы.

— Я могла бы ответить, но ты меня и не спрашивал…

— Я не знал, о чем спрашивать!

— Это верно. Я могла бы, не греша против истины, заявить, что, если бы ты спросил, я ответила бы. Я могла бы возразить, что не “позволяла” тебе прыгать через саблю, что ты отверг мои возражения насчет того, что необязательно оказывать мне честь вступления в брак по законам твоего народа… что я просто баба, которую можно опрокинуть, когда придет охота. Я могла бы заметить, что я не императрица, не королевских кровей, а работница, дело которой не позволяет ей даже роскоши побыть благородной. Это все справедливо. Но я не стану за ним прятаться: я прямо отвечу на твой вопрос. — Она перескочила на невианский. — Милорд Герой, я панически боялась, что если не покорюсь вашей воле, вы оставите меня!

— Миледи жена, неужели вы полагали всерьез, что ваш рыцарь бросит вас в минуту опасности? — Я продолжил по-английски. — Значит, вот где собака зарыта. Ты вышла за меня замуж потому, что Яйцо должно было быть снесено любым способом, а Ваша Мудрость подсказывала тебе, что для этой работы необходим я — и что если ты за меня не выйдешь, я сломаюсь. Да, Ваша Мудрость тут дала маху; я не смываюсь. Глупо это с моей стороны, но я упрям. — Я стал вылезать из постели.

— Милорд любовь! — Она ревела в открыто.

— Извини. Надо найти пару ботинок. Посмотрим, далеко ли я смогу их зашвырнуть.

Я вел себя гнусно, как мог вести себя только мужик с раненой гордостью.

— Пожалуйста, Оскар, ну, пожалуйста! Выслушай меня сначала!

Я тяжело вздохнул.

— Говори.

Она схватила меня за руку, да так крепко, что если бы я попытался высвободиться, то потерял бы пальцы.

— Выслушай меня. Любимый мой, все было не так, Я знала, что ты не откажешься от нашего похода, пока он не кончится или пока мы не умрем. Я ЗНАЛА! У меня не только были сообщения за несколько лет до того, как я тебя вообще увидела, но мы ведь еще делили и радость, и опасность, и трудности; я знала тебе цену. Но если бы такое понадобилось, я опутала бы тебя сетью из слов, убедила бы согласиться лишь наполовину — пока не кончится поход. Ты романтик, ты согласился бы. Но милый, милый! Я ХОТЕЛА выйти за тебя замуж… связать тебя с собой по ТВОИМ правилам, так, чтобы… — она остановилась сглотнуть слезы, — так, чтобы когда ты увидел все это — и это, и то, и все, что ты зовешь “своими игрушками”, — ты ВСЕ РАВНО остался бы со мной. Это была не политика, это была любовь, любовь нерассуждающая и романтическая, любовь к самому тебе, милый.