Алена Дашук - Картофельная яблоня (сборник) Страница 55

Я смиренно молчала. Дура и есть. Да.

– Что ж, за встречу! – провозгласила Любка и подняла фужер с мартини. Полусухой мартини был её излюбленным напитком. – И всё же ты дура, сестрёнка! – Спустя часа два Любка была чуть-чуть пьяненькой, раскованной и разговорчивой. – Вот и все они такие. Хорошо, что я тогда отказала тебе в прописке Пашки на нашу жилплощадь. Сейчас бы ещё и полквартиры оттяпал. Разве я не права была, а?! – Любка хлопнула меня по плечу и рассмеялась. Потом внезапно стала серьёзной. Посидела секунд двадцать, и черты её ухоженного лица вдруг поползли, как блинное тесто по сковороде, губы растянулись в скорбную тетиву. Она заплакала. – Вот и мой так… Такой же… Разводимся. Думаешь, он мне квартиру оставил?! Я четыре года, как лошадь, на него пахала: стирала, готовила и что за это получила?! Вот! – сестра сунула мне под нос холёный кукиш с наращенными ногтями.

– Жаль… – что сказать ещё я не знала, поскольку с её третьим мужем никогда не была знакома. Жаль ли, что они расходятся, нет ли – не понятно.

– Да ладно! – Любка как-то моментально успокоилась, махнула рукой в перстенёчках и сунула в рот кусок сыра Ломбер, который, как и мартини, принесла с собой. – Туда ему и дорога! Ублюдок. Квартиру только жалко. Хорошая. Двушка, в центре… На две однокомнатные не потянула, правда. Гостинки предлагают. Вот я чего и говорю… Я свою долю в нашей с тобой квартире продам. Доплачу к гостинке и однокомнатную куплю. Ты мою комнату освободи от мебели, пусть покупатели видят, что она достаточно просторная, ладно?

– Хорошо, освобожу.

Квартира, в которой мы жили с Павлом, действительно, перешла к нам с Любкой по наследству от родителей. Так что часть принадлежала ей по закону. Пользуясь этим самым законом, Любка в своё время и отказалась прописать на нашу жилплощадь моего мужа. Против закона не попрёшь, владелица половины квартиры своего согласия на прописку нового члена семьи не дала, так Пашка и жил тут, на птичьих правах. Что и выносил частенько в пылу наших с ним потасовок на авансцену, приживалу, мол, сделали из меня. А я что, я ничего, я бы прописала.

– Ладненько, сестрёнка, не пропадай! – Любка почмокала напомаженными губами в воздухе, прижавшись щекой к моей щеке. Точь-в-точь, как делала Ирка. – Постарайся из дома особо не выходить, покупатели будут комнату смотреть. Ну, я побежала. Пока!

Мебель из второй комнаты я перетащила в свою. Перенесла из кухни электрический чайник и многочисленные травки и листочки, которые я заваривала вместе с терпким чаем. Перевесила из коммунальной теперь кухни свой старенький, но такой уютный абажур, который ещё мама обшивала тяжёлыми золотыми кистями, отодранными от износившейся бархатной скатерти. Вот, теперь, вроде, всё моё на месте.

Комнату купила семья: муж, постоянно уставший инженер лет сорока, его жена Зоя, женщина без возраста в вечном халате и бигуди на коротких с химической завивкой волосах, и двое их детей. Мальчику было восемь. Девочке четыре.

С момента их вселения я совсем перестала бывать на кухне. Там царила Зоя. От этой женщины веяло чем-то таким… невероятно постоянным. Казалось, могут сменяться эры и эпохи, государственный строй и климат, а Зоя всегда останется всё той же Зоей: в своём фланелевом халате, в оранжевых бигуди, грохочущая кастрюлями на кухне. Иногда они ругались с мужем. Дети на это зрелище не допускались, их родители вытуривали на кухню. Они сидели там терпеливые и смирные. А больше ничто и никогда не нарушало вялотекущий быт этой нормальной семьи.

Однажды мне позвонил Павел. Как всегда, немного заикаясь и смущаясь, попросил развод.

– Зачем тебе? – я ужасно не любила бегать по всяким чиновничьим кабинетам, писать заявления и вообще что-либо просить. Почему-то в государственных учреждениях всегда появляется чувство, что ты ПРОСИШЬ, даже если это ЧТО-ТО принадлежит тебе по закону.

– Женюсь, – коротко ответил Пашка.

– А-а-а, понятно. Хорошо… Поздравляю.

– По крайней мере, она не потребует от меня жить в прихожей на коврике!

– То есть?

– Она меня сразу пропишет, а не будет делать из меня…

– Хорошо, Паша, я всё оформлю, – я повесила трубку. Меня, меня, меня… Почему Пашка разозлился? Никому нельзя верить.

В этот вечер Зоя ругалась со своим инженером. Дети уже часа полтора торчали на кухне. Кажется, тоже ссорились. Оттуда слышались рёв девочки и душераздирающий лязг, похоже, сын моих соседей лупил чем-то железным по днищам кастрюль. За стенкой орали родители и их телевизор.

Я пыталась читать, натянув на голову одеяло и вооружившись фонариком. Ничуть ни бывало. Гром и молнии, производимые соседями, не оставляли мне ни единого шанса. Я встала и отправилась на кухню, чтобы угомонить хотя бы разбушевавшихся детей.

Не успела я отпереть свою дверь (пришлось на скорую руку приколотить к ней защёлку, когда из моей комнаты стали пропадать разные мелочи), как с треском распахнулась дверь соседней комнаты. Оттуда вылетела разъярённая Зоя. Бигуди воинственно торчали на её голове, а некоторые повисли на полураскрутившихся, пожжённых химической завивкой прядях.

– Ааааа, – ласково пропела она – На ловца и зверь бежит. Что, сука, хорошо устроилась?!

Я опешила.

– Зоя Владиславовна…

– Я тридцать шесть лет как Зоя Владиславовна!!! – ласковый голос за секунду преобразовался в неистовый вой. По крайней мере, я узнала, что ей тридцать шесть. – Своего мужика выставила, дак, на чужого влезть хочешь?!

– Спятила?! – из комнаты высунулась подвыпившая физиономия инженера – Да ничо такого не было! Совсем рехнулась, дура!

Почему-то мне стало смешно. Кажется, меня пытаются записать в разлучницы. Я повернулась и сделала шаг в свою комнату. Зоя рванулась следом. Схватилась за дверную ручку, дёрнула. Защёлка, плод моих титанических усилий, со звоном разлетающихся в разные стороны гвоздей, выскочила из дверной стружечной плиты, как пробка из шампанского. С Новым Годом!

Люблю май. Листья ещё такие молодые, ароматные, не испорченные городским смогом и пылью. Смолой пахнет. Особенно ночами… И уже тепло. Я сидела за трубой, на крыше своего дома. Когда становилось возможным по температурным соображениям, я частенько теперь забиралась сюда. Обхватишь колени руками, лицо к небу поднимешь и, кажется, попадаешь в другой мир. Крыша – очень хорошее место. Хотя бы потому. Что сюда не забираются уважающие себя обыватели. Они сидят вечерами дома, на своих семейных кухнях и пьют сладкий чай. Иногда даже с пирогами. Или смотрят телевизор.

А у меня нет телевизора. И пироги я печь не люблю. Ленюсь. А чай люблю только горький, терпкий, с ароматом пряных трав. Да и себя я не уважаю… Так что мне здесь самое место.

Мне было хорошо. Ужасно не хотелось возвращаться домой. Зоя находилась в состоянии войны со всем миром, а, главное, со мной. Дети орали, словно павианы в брачный период. Инженер пил и, видимо, в пику жене начал оказывать мне недвусмысленные «знаки внимания» в российском стиле: то в коридоре прижмёт, то на кухне в лицо перегаром дыхнёт… А тут, на крыше, было только небо, синий ночной воздух и аромат смолы.

Неожиданно я почувствовала на себе чей-то холодный взгляд. Повернула голову влево, увидела два светящихся зелёных глаза. Цепкие, гипнотизирующие и невероятно знакомые.

– Ирка? – это вырвалось у меня помимо воли. Помимо сознания и разума. С ума что ли схожу?

Темнота зашевелилась и превратилась в обычную чёрную кошку, худую и довольно облезлую. Да, Иркины глаза базировались именно на морде этого мифического животного.

– Привет, – просто сказала Кошка. Точно говорящие кошки были само собой разумеющимся событием, повседневным явлением, так сказать.

– Привет, – ответила я и почему-то успокоилась. – Ты как тут?

– Да вот так… – мне даже показалось, что Кошка наморщила лоб, совсем как моя бывшая подруга. – Ты ж знаешь, наверно, с самоубийцами у нас там круто.

– Ну, да… – я кивнула, словно всегда была жительницей инфернального ТАМ, о котором сказала Кошка-Ирка.

– Так-то ничего, – священный зверь Древнего Египта уселся рядом со мной и тоже поднял худую мордочку к небу. – Зимой, вот, только плохо. В подвале такое общество, что… сама понимаешь. К теплотрассе просто не пробиться. А так ничего, ничего… Возле ресторана сахи стоят, еды полно. Только надо смотреть, чтоб собак не было. Вчера одного нашего задрали, сволочи. А так ничего, ничего… Ты-то как?

– Да тоже нормально, – впадать в долгие рассказы о своём житье-бытье мне не хотелось. Может ли волновать кошку то, что какой-то алкаш-инженер лапает меня в когда-то моей собственной квартире за задницу? Или то, что уполномочившие меня пойти к шефу с общими требованиями коллектива коллеги вдруг сами же начали нашушукивать начальству про меня какие-то небылицы, когда начались репрессии. Вследствие чего я и вылетела с работы. Это же всё людское… Не кошачье. Никому нельзя верить.