Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд Страница 55

Всё, что он описал до того, произошло за краткие секунды. Живо и ярко промелькнуло и исчезло. Он вновь ощутил требование тела возвращаться. Пребывание одновременно в двух местах, раздвоение, делало необходимым выбор. С которой частью должен он соотнести себя? Казалось, выбор можно было произвести усилием воли.

Вместе с тем пришло осознание, что остаться «вовне» проще, чем вернуться. На этот раз труднее будет «прийти в себя».

Одной вероятности, казалось, хватило, чтобы вызвать необходимый для преодоления барьера всплеск энергии, переживание встревожило его, словно он выбирал между жизнью и смертью, уже пригубив смерть. Будто сами собой высвободившиеся силы откликнулись на призыв тела. Результат был немедленный и явный: очертания одного из Танцующих отделились от основной массы, стремительно и беззвучно приблизились, окутав на мгновение тьмой и потеряв форму, и затем впитались в него, подобно дыму в древесные поры.

Отлетавшая часть личности вернулась. Ощущение раздвоенности исчезло. Остался лишь привкус испуга слабой плоти, исторгнувшей призыв, воссоединивший их.

В тот же миг он полностью проснулся. Кругом в ночи никого, лишь серебристые грезы луны среди теней. Подле него спящая фигура проводника: башлык овечьей шерсти плотно закрывает уши и шею, а просторная черная бурка укутывает до самых пят. Чуть поодаль стоит конь и щиплет траву. О’Мэлли вновь отметил, что ветра не было и тени от деревьев на земле не колыхались. Воздух приятно пах лесом, землей и росой.

Только что пережитое, как теперь казалось, принадлежало скорее к миру сновидений, чем бодрствования, ибо ничто из окружающего не подтверждало его истинность. Оставалась лишь память – и всепоглощающее счастье. Испуг исходил лишь от плоти, ибо тело неминуемо должно было сопротивляться разделению. И счастье погасило страх.

Да, остались лишь воспоминания, и те быстро затуманивались. Но суть произошедшего впиталась ему в душу, и великолепие пережитого останется с ним на всю жизнь. В тот краткий миг расширенного сознания он делил восприятие с Космическим Существом Матери, простое, как солнечный луч, не знающее преград, как ветер, полностью насытившее его душу. Природным его выражением был ритм, чистая радость движения, что выплескивалась в жизни людей через танец и пение. И он познал такую радость вместе с сородичами…

Более того, невидимый и неслышный теперь, их танец еще продолжался поблизости. Его дружески сопровождали, не выпуская из внимания. Они чувствовали в нем своего – эти собратья, выражение космической жизни Земли, существа Прамира, в мире сегодняшнем не имеющие внешней, телесной формы. Они ждали, уверенные, что он придет к ним. И осуществление их надежд было недалеко.

XXIX

И вдруг,

Хоть сердце раза два должно было послать

Мой крови ток по беговому кругу,

Я воспарил на пике чувств над жизнью

И выпал из Времен.

Ласел Аберкромби. «Стихи и интерлюдии»[49]

Вот каков был один из «намеков», показавших О’Мэлли, что он был не один и что сознание бывшего соседа по каюте ищет его. После этого ирландец стал ощущать более определенное руководство, даже настойчивость в выборе маршрута путешествия. Поступил некий «импульс», как говорят, повернуть на север, которому он покорно повиновался. Тот «сон» посетил его на склонах Арарата, почти на границе с Турцией, и хотя всё было готово к восхождению на вершину высотой шестнадцать тысяч футов[50], О’Мэлли изменил планы, отпустил местного проводника и отправился в обратный путь к Тифлису и Центральному Кавказскому хребту.

Другой бы на его месте отмахнулся бы от такого сна или за приготовлением утреннего кофе просто запамятовал о нем, но чуткий кельт воспринял его всерьез. Инстинктивно он верил, что в снах определенного сорта бессознательной части личности могут приоткрыться силы, управляющие духом в тот или иной момент, если их здраво интерпретировать. Они проявляют себя в драматических сценах, поддающихся интуитивной интерпретации. А О’Мэлли, казалось, обладал, подобно древнееврейским пророкам, той мерой постижения, которая позволяет видеть вещи в истинном свете.

Плотно упаковав свои пожитки, пешком по Военно-грузинской дороге он дошел до Владикавказа, где нанял в качестве проводника магометанина-грузина по имени Рустем, взял лошадь и по незабываемой красоты неширокой долине вдоль Алигира и Они направился к одному маленькому селению в Имеретии, где планировалось запастись продовольствием для длительной вылазки в необитаемую часть гор.

И там произошло второе событие, о котором он рассказывал мне. Более непосредственное, чем первое, но столь же странное и неоспоримое, пришедшее вначале таинственными тропами сна – этого кратчайшего способа проникнуть в подсознание…

Они тогда остановились на ночлег в низкорослой самшитовой роще. Когда ирландец заворочался в спальном мешке и вдруг проснулся, стояла сухая жаркая ночь, дул слабый ветерок и ярко блистали звезды. На этот раз никакого сна не было, лишь уверенность, что кто-то намеренно пробудил его. Сев, он едва не крикнул в ответ. Словно кто-то позвал его по имени, причем знакомым голосом. О’Мэлли быстро огляделся. Никого, кругом виднелись лишь обступившие место стоянки самшитовые деревья – одни округлые и ветвистые, словно кусты, другие вытянутые и изломанные, – они перешептываясь в ночи. За ними вздымались уходящие далеко ввысь горные склоны, и среди звезд виднелись вершины, увенчанные снежными шапками.

По-прежнему никого. На сей раз летящие фигуры не танцевали в лунном свете. И луны тоже не было. Однако кто-то всё же подошел совсем близко и пробудил от глубоко сна уставшего после долгого перехода человека. И вновь исчез в ночи. Тем не менее сохранялась бесспорная уверенность, что пробудивший не оставил попыток пробиться к его вниманию видимым образом. Во сне он начал было получать встречное движение, но не преуспел. Ирландец просто проснулся… попытка не удалась.

Привязанная в нескольких футах лошадь беспокойно ржала и рвалась с привязи, а Рустем уже был на ногах и старался успокоить ее. Ноздрей ирландца достиг странный запах – лишь раз, потом развеялся. Точно такой же, незабываемый, он почуял несколько недель назад на пароходе. Прежде чем пышные леса заглушили этот запах более густым букетом миллионов соцветий, О’Мэлли распознал немного терпкий и пряный, как от разгоряченного коня, аромат, который почуял тогда из-за двери зачарованной каюты. На этот раз аромат был намного явственнее, тонкий и чистый, приятный, хотя и несколько тревожный.

Отбросив одеяла, ирландец присоединился к проводнику, чтобы помочь распутать лошадиную привязь. Рустем почти не говорил по-русски, а знание грузинского О’Мэлли ограничивалось единственной фразой «Гляди внимательней!»,