Андрей Хуснутдинов - Гугенот Страница 6

Расчищенную брусчатку перед фасадом снова заметало снегом. Неподалеку от автоматических дверей под одним из пилонов портика бугрился свернутый полиэтиленовый купол Митрича. Сам Митрич что-то оживленно втолковывал лениво смеявшемуся дворнику.

Загребая ботинками снег, Подорогин пошел в обход цоколя. На боковом фасаде, который в отличие от главного был только бегло оштукатурен, лоснились пространные материки льда. В проулке между зданиями редкие снежинки перемежались каким-то серым пухом. Почему-то пахло свежевыпеченным хлебом. Во дворе Подорогин запнулся в заснеженной рытвине, упал и сильно ударился руками. На сбитой коже левой ладони выступила кровь. Он хотел идти обратно, но дорогу ему преградил малиновый фургон «кока-кола», который въезжал во двор тем же проулком. Подорогин набрал снега и сдавил его в руках. Хрипло сигналя, задним ходом фургон поднялся по бетонному пандусу к складским дверям «Нижнего». Там его ленивым матом приветствовали грузчики. В морозном воздухе глухо и отрывисто застучало железо. Петляющей Рубленой колеей от протекторов Подорогин прошел к магазину. Покрытая ледяной грязью дверь с табличкой «Служебный вход» была заперта. На стук никто не ответил.

— А ты сюда, ёп-ть, давай! — сказал ему, хохоча, кто-то из грузчиков и кивнул внутрь склада. — Вон сколько добра! Все за народный счет! Бери-бросай!

Подорогин зашел на склад. Пол у входа покрывала бурая студеная жижа. Коробки с баночным пивом, составленные штабелями неподалеку, были в инее. В углу стояла кара без задних колес. На вилочном захвате машины сушилось тряпье. Подорогин переступил жижу и направился между просевшими, грозно кренившимися ящиками с фасованной мукой к внутренним дверям. К его удивлению, их оказалось несколько. Он толкнул ближнюю. За порогом в невероятном количестве были свалены лопаты, метла, швабры, парило, с потолка капала вода. Обнаружив на следующей двери амбарный замок, а третью и вовсе заколоченной, Подорогин собрался вернуться, однако за предпоследней дверью открылся опрятный, выстеленный кафелем предбанничек. В прошлом году он лично заказывал этот кафель в Испании, образцы плитки до сих пор пылились в бухгалтерии. Из предбанничка вели еще две двери. На правой висела бумажная табличка «Вход платный», на левой отсутствовала не только ручка, но и замок — в круглом отверстии сквозило что-то желтое. Подорогин пошел налево и оказался в безлюдном зале игровых автоматов. Пол устилала кирпичная крошка. Над входом в дальнем углу тлела красная лампа сигнализации. Вместо люстры к потолку прикреплялся треснувший зеркальный шар. Осмотревшись, Подорогин испытал легкое потрясение: он впервые был в этой комнате. Он вообще не подозревал о ее существовании. Привалившись к косяку, он потолкал носком ботинка кирпичную крошку и стал разминать пораненную руку в запястье.

В бюро пропусков городской прокуратуры выяснилось, во-первых, что в кабинете номер сто располагается архив и что никакого Леонида Георгиевича Уткина в списках прокурорских работников не значится.

— Может быть, Эткинд? — уточнили у Подорогина. — Эткинд имеется. По особо важным.

Из прорези в стеклянной перегородке несло карболкой. Подорогин молчал с приоткрытым ртом. Ему выписали пропуск на прием к дежурному следователю.

Комната дежурного почему-то оказалась на седьмом, последнем, этаже. На зеркале в лифте было нацарапано: «Wanted!»

В дверях кабинета лежал старый, вздрагивающий во сне спаниель. Подорогин встал на пороге и, не решаясь зайти, разглядывал пыльную линотипию Сталина на стене. Хозяин кабинета, как две капли воды похожий на тренера ЦСКА Газзаева, стучал ребром ладони по папке с бумагами и хрипел в поджатую плечом телефонную трубку: «… жми на кражу протоколов… и на труп… и хрена ему собачьего…»

Подорогин осторожно перешагнул через спаниеля и присел на шаткий стул возле входа. Шевеля усами и не отнимая трубки от уха, следователь в упор, невидящим взглядом посмотрел на него. Подорогин поздоровался и зачем-то назвался коммерсантом. Следователь молча протянул руку и кивнул на бумажную полоску на сейфе: «Ганиев Даут Рамазанович». Ниже на металлической дверце лоснилась дописка несмываемым фломастером: «Дойч-оглы». В полной окурков пепельнице на столе разламывалась целлофановая оболочка от «Мальборо».

Прошло еще несколько минут, прежде чем следователь закончил телефонную беседу и снова взглянул на Подорогина.

— Слушаю вас.

Навалившись локтями на колени, Подорогин стал рассказывать о следователе Уткине. Дважды ему приходилось начинать заново, потому что звонил телефон и Даут Рамазанович, все более раздражаясь, снова и снова советовал кому-то жать на кражу протоколов. В конце концов Подорогин понял, что следователь не верит ни единому слову из его истории о следователе Уткине, и замолчал. Даут Рамазанович черкал карандашом по картонному клапану папки. Почувствовав прикосновение к руке чего-то холодного и влажного, Подорогин вздрогнул — спаниель обнюхивал его пораненную ладонь. Опять зазвонил телефон, однако Даут Рамазанович, подняв трубку, опустил ее обратно на рычаг.

— Это — все?

— Это — все, — сказал Подорогин, разглядывая носки своих ботинок.

— Вы показываете, что человек, который представился вам следователем городской прокуратуры Уткиным, завладел вашим сотовым телефоном. — Даут Рамазанович говорил медленно, тоном разбитого усталостью волхва, отчего кавказский акцент его усиливался. — Это — все?

Подорогин покачал головой.

— Вы говорите так, будто он только и приходил за моим телефоном.

Вдали по коридору хлопнула дверь, кто-то с топотом выбежал на лестницу. Загудели перила. Спаниель сел у ног Подорогина и пристально посмотрел на Даута Рамазановича. Следователь опрокинул пепельницу в корзину для бумаг.

— Именно об этом, уважаемый, я и говорю.

— Хорошо, — выпрямился Подорогин. — Ладно. Меня наказали на мобильник. Но откуда он мог знать обо всем остальном?

— О чем?

— Об антресолях, о Штирлице, казино.

— О каких еще ант-ресолях?

— Да вы же не слушаете меня!

— Про ант-ресоли и про Штирлица я уже слышал. Не надо кричать. Я одного только не пойму — почему городская прокуратура должна заниматься этими ант-ресолями со Штирлицем?

— А почему бы городской прокуратуре не заняться… — Подорогин осекся от боли, задев раненой рукой колено.

Даут Рамазанович меланхолично вращал зажатым в пальцах карандашом.

— Ладно… — Подорогин поднялся. — На нет и суда нет.

— Вы будете писать заявление? — оживился следователь.

— Нет.

— Обождите, я подпишу пропуск. — Даут Рамазанович отложил карандаш, провел ладонью по столу, приподнял и бросил папку.

Подорогин посмотрел на спаниеля, вскочившего вслед за ним и шевелившего пушистым обмылком хвоста.

— У вас не будет ручки? — сказал Даут Рамазанович.

Подорогин полез в карман, но вместо ручки достал серый конверт с фотографиями, забытый следователем Уткиным. Конверт подмок с одного края, к оплавившемуся штампу «ДСП» присохли песчинки грязи. Подорогин извлек снимки и рассматривал их, не узнавая.

— Постойте… — выпрямился Даут Рамазанович.

— Что?

— Откуда это у вас? — Хмурясь, следователь вглядывался в фотографии с обратной стороны.

Подорогин перевернул снимки: с обратной стороны все они были промаркированы, на каждом стоял штамп учета и порядковый номер.

— Это же наша канцелярия. — Даут Рамазанович вытащил фотографии из пальцев Подорогина. — Как они к вам попали?

Подорогин пощипал бровь.

— От следователя Уткина.

— Кто это?

— Человек, завладевший моим телефоном.

Даут Рамазанович нетерпеливо повел подбородком:

— На фотографиях — кто?

— На фотографиях — человек, который звонил на мой автоответчик. — Подорогин сел обратно на стул. — Звонившая.

Следователь перетасовал фотографии, пожевал губами, свирепо сломал бровь и вдруг бросился из комнаты.

— Ждите меня здесь — никуда ни шагу! — донесся из коридора его удаляющийся вопль.

Помешкав, Подорогин выглянул за дверь, но Даута Рамазановича и след простыл. Где-то громыхало железо. Пол коридора был выложен ромбической плиткой, как в бане.

Вернувшись к столу, Подорогин раскрыл папку, на которой Даут Рамазанович рисовал карандашом.

Он ожидал увидеть исписанные протоколы, пожелтевшие справки, заявления, копии договоров, но под слоем чистой бумаги в папке оказались фотоснимки. В основном это была порнография: переплетенные потные тела, части потных тел, пламенеющие маслянистые гениталии, раскрытые в пылу страсти, освещенные до миндалин немые рты, лава семени на лбах и щеках, невинные и бессовестные детские лица, кожаные костюмы с вырезами в паху, фаллоимитаторы, наручники и тому подобный реквизит. Две фотографии оставили его в особенном замешательстве. На одной был запечатлен кабинет Даута Рамазановича, причем запечатлен из-за стола, так что помимо самого стола, заваленного порнографией, хорошо просматривались стена со Сталиным и сейфом, приоткрытая дверь и часть окна. На другой фотографии — вдвое большего формата — изображалась отрезанная голова. Подорогина слабо кольнула мысль о Штирлице, хотя с первого взгляда было ясно, что это не Штирлиц и что даже сама голова не главное на снимке. Главное — то, как мастерски и художественно этот снимок был исполнен. Багрово-мраморный фон сдабривали хищные побеги вьюна и нереально резкие, выпуклые скорлупки каких-то насекомых. На мертвом лице с полузакрытыми глазами прочитывались малейшие детали рельефа кожи, ничуть, однако, не вызывавшие отвращения, даже скрупулезно выписанная грань отсечения более походила на сказочное ожерелье, нежели на рану, — и если бы не страшный смысл основного предмета изображения, если бы не сама отрезанная голова, можно было подумать, что это вырванная страница из какого-нибудь фотографического издания.