Иван Андрощук - Анатомия абсурда Страница 6

Только в машине, отъехав километра полтора, Ухов перевёл дыхание. Элита сидела, забившись в угол, и всхлипывала.

– Успокойся. Ты даже не представляешь, откуда я тебя вытащил.

– Могу я хоть иногда поступать, как хочу?! – гневно воскликнула Элита.

– В любое время. Но сегодня ты едва не угодила в западню.

– Всё вы врёте. Боитесь нас, оттого и врёте, – мстительным тоном произнесла девушка.

– Ты думаешь? Что ж – давай проверим, – пожал плечами Ухов и на ближайшем перекрёстке развернул машину.

Они проехали мимо Лунного поля, не снижая скорости. Там уже всё кончалось – солдаты запихивали в крытые грузовики последних митинговавших, а оратор, невозмутимо посасывая сигарету, беседовал с невысоким грушеобразным бородачом.

Ухов протянул Элите листовку. Девушка прочла, затем вопросительно взглянула на шефа. Шеф уныло молчал. Лицо Элиты стало растерянным, затем побледнело.

– Самуил Манойлович, – робко сказала она. – Если вас интересует моё мнение, то я предпочла бы, чтобы вы сами меня у… уничтожили, а не сдавали.

Лицо товарища Ухова стало ещё мрачнее, однако он не проронил ни слова.

– Самуил Манойлович, товарищ Ухов, я… – Элита чуть не плакала. – Я даже в магазин вернусь, только не отдавайте меня этим людям.

– Магазин – это не выход, – с мрачной задумчивостью в голосе сказал товарищ Ухов. Затем свернул в неширокую, обсаженную старыми липами, аллею. В конце аллеи, у здания с гербовой доской, затормозил. Вынул сигарету, закурил. Когда обожгло губы, выплюнул сигарету в закрытое окно. Глухо спросил, показав глазами:

– Ты не возражаешь?

На гербовой доске была надпись золотыми литерами:

"ЗАПИСЬ АКТОВ ГРАЖДАНСКОГО СОСТОЯНИЯ".

Читателю может показаться маловероятным, что госучреждение просто так, ни с бухты-барахты пошло на подписание такого важного документа, как брачный контракт. Но товарищ Ухов был лицом достаточно известным, чтобы такое оказалось возможным. У молодожёнов даже не спросили паспорта невесты – который, кстати, она имела при себе. Правда, это был технический паспорт.

24

Как установило вскрытие, из семисот семидесяти семи арестованных в предыдущей главе шестьсот шестьдесят шесть были людьми.

ГБ признала свою ошибку: тела врачей, производивших вскрытие, вскрывать запретили.

25

Если читатель полагает, что деятельность наших психиатрических лечебниц в те годы сводилась исключительно к изоляции инакомыслящих, то он глубоко ошибается. Конечно, не без этого – но были в работе этих всё-таки лечебных учреждений и светлые моменты. И то, что Осман Аллахвердиев, не успев прижиться в клинике, уже бодро шагал домой, лишь один из таких моментов. Османа излечили от навязчивого страха перед закрытой посудой. Правда, возможен был рецидив – но его предупредили об этом и строго-настрого посоветовали от прежней работы покамест воздержаться.

Пока излеченный кастрюлефоб шагал домой, его красавица-жена Фатима мылась под душем. Дабы не испортить при этом причёску, она надела на голову целлофановый пакет. Фатима купалась, напевая. Ту же песню, только повеселее, напевал в это время и Осман.

По дороге он купил большой букет роз, и теперь имел вид счастливого влюблённого. Фатима допела песню, перекрыла воду и начала вытираться. Осман допел песню, поправил галстук и начал отпирать дверь. Возвращение мужа было для Фатимы приятной неожиданностью. Она, как была, с воплем радости бросилась ему на шею. Счастливые супруги обнялись и слились в нежном поцелуе. Но в этот момент Осман вдруг почувствовал какой-то смутный дискомфорт. Он скосил глаза и увидел зажатым в руке, которая его обнимала, целлофановый пакет.

– Этот пакет… из-под чего? – в вопросе Османа прозвучала зарождающаяся тревога.

– Какой? – рассеянно спросила жена, и только тут заметила, что продолжает держать в руке пакет, которым предохраняла от воды волосы. – А, этот! – Фатима рассмеялась. – Из-под головы.

Лучше бы она этого не говорила.

26

Редкий смельчак в одиночку и без противогаза решался пересечь пустырь, начинавшийся за тыльной стороной Киряйгородского металлургического комбината. Такой смельчак уже через две минуты начинал кашлять, задыхался, его глаза слезились и лезли на лоб, и, если он не падал замертво, то жить ему после этой вылазки оставалось уже недолго. Во всяком случае, на пустыре не раз находили закоченевшие трупы бомжей и пьяниц, причём без признаков насильственной смерти.

Этот пустырь в народе именовался Долиной Смерти. Именно сюда в безветрие стекались дымы, испускаемые предприятиями не только Мыловарен, но и всего Киряйгорода. Через эту же долину текли ручьи, уносившие в реку Маисс самое отвратительное и жуткое из того, на что была способна таблица Менделеева. Ни птица сюда не залетала, ни зверь не забегал. Только бурый изъеденный камень, скользкая глина да клочья рыжей уродливой травы тянулись почти до горизонта – близкого, вечно занавешенного дымом.

Можете себе представить удивление, недоумение и ужас рабочих, когда они, выглянув однажды утром в окна своих раздевалок, которые выходили на пустырь и поэтому всегда были задраены, увидели… настоящий курортный городок! Небольшие бунгало на сваях, горки, глиняные замки, песочницы, грибки, масса каких-то других, незнакомых устройств и приспособлений, – но это ещё куда ни шло: городок был полон людей! Причём все они – мужчины, женщины, старики, дети – не только не имели никаких воздухоочистительных приспособлений, но были совершенно обнажены! Таинственные "курортники" бегали, прыгали, играли, плескались в лужах, от одного взгляда на которые кожа отстает от мяса, а мясо – от кости и, если судить по их сияющим лицам, им было очень весело.

Ошеломлённые металлурги терялись в догадках: рабочий день был сорван. Слухи о неестественных курортниках пошли по городу. В тот же день, ещё до обеда, прибыли солдаты и вытеснили рабочих из раздевалок: им было приказано оборудовать здесь наблюдательные посты. Парни в пятнистых комбинезонах, не отрывая глаз от полевых биноклей, зорко следили за перемещениями предполагаемого противника. Смотрели в основном почему-то на женщин.

27

Великие не очень баловали Киряйгород своими посещениями. Но однажды здесь побывал один очень, очень великий человек. Настолько великий, что даже писать "один" неудобно. Ведь второго такого, почитай, и не было.

Однажды этот великий собрался куда-то ехать. Стало известно, что он поедет через Киряйгород. Само собой, собрались ликующие толпы приветствующих зевак, цветы, флаги, пионеры, девушки в национальных костюмах и всё такое. Хотя пионеров тогда ещё не было. Или были? В общем, неважно – дело не в пионерах. Этот великий человек ехал в автомобиле. Машину почти через весь город несли на руках. При других обстоятельствах великий, быть может, был бы и рад такой встрече. Но теперь ему было, мягко говоря, не до того. Припёрло его – дальше некуда. Так что наш великий, подняв руку, кивая и улыбаясь, сквозь судорожно сжатые в улыбке зубы торопил шофёра. Но куда там "быстрее", если восторженные киряйгородцы так и лезут под колёса? Хоть ты и великий, а людей давить не моги!

Наконец, едва толпа начала редеть и пошли избы с глухими заборами, великий велел остановиться, пронырнул обалдевшую от счастья толпу и юркнул в калитку ближайшей усадьбы. Прямо здесь, за забором, под бурные восторги невидимой толпы и яростный лай рвущегося с цепи пса, он сделал своё дело.

Однако все, даже самые маленькие, дела этого великого человека живут в веках.

К первой годовщине описанного события на его месте были снесены все постройки и заложена площадь. В центре площади торчал обнесённый оградкой фрагмент знаменитого забора с калиткой. К оградке была привинчена мраморная доска, на которой золотом по белому сообщалось:

"На этом месте тогда и тогда великий имярек, находившийся в Киряйгороде проездом, сходил по малой нужде. В честь этого знаменательного события площадь названа "Площадью Великого Облегчения."

Вскоре здесь был сооружен памятник. Он был ещё более чем скромен: великий был воспроизведён всего лишь в два роста, так что над забором возвышался только его торс. Но с годами грозное величие этого человека становилось всё явственней: старый памятник снесли и поставили новый, который вознёсся головой над самым высоким зданием города и соперничал высотой с заводскими трубами. Соответственно вырос и забор, достигавший, однако, лишь пояса гиганта мысли. О тех временах рассказывают грустную историю, похожую на анекдот. Так как первоначально гигант был вылеплен из гипса, то через несколько лет он изрядно обветшал и начал разрушаться. От него кое-что отвалилось и, упав, убило человека, который, кстати, зашёл за забор по той же причине, что и великий.

После этого случая монумент был спешно демонтирован и заменён каменным, рассчитанным уже не на годы, а на века. Не то чтобы опасались новых жертв – отнюдь, так ему и надо, – возмущались, – нечего осквернять святое место. Боялись, что монумент, рухнув, может поколебать в умах людей незыблемость самого великого – а заодно и нерушимость общественной системы, построенной по его заветам.