Галина Тер-Микаэлян - На руинах Страница 61

– Папа, ну что ты говоришь! – Маша погладила отца по плечу. – Мне квартира не нужна, но какой же я отрезанный ломоть!

– Почему я должен отсюда уходить и оставлять эту квартиру дяде Сереже? – глаза Жени недобро сузились. – Я живу здесь и прописан здесь, а дядя Сережа прописан в той квартире – так пусть он и уходит. Почему он, когда вернулся со своей экспериментальной базы, поселился здесь да еще привез с собой свою жену и ее детей? Это мой дом, и я не хочу, чтобы мне мешали! Из-за них и их проблем я постоянно отрываюсь от работы над диссертацией.

Наступила гробовая тишина, потом Эрик свистящим шепотом сказал брату:

– Заткнись, а то я сейчас сам тебя заткну!

Не ответив, Женя выскочил из комнаты. Маша заплакала, спрятав лицо в ладонях.

– Папа, что такое случилось с Женей? Он с ума сошел? Он никогда не был таким… таким злым.

Петр Эрнестович был бледен и выглядел сильно расстроенным.

– Возможно, я должен был поговорить с вами об этом раньше, – сказал он, – но нам с мамой всегда так хотелось, чтобы вы росли свободными от бытовых мелочей! Я не думал, что из-за квартиры Женя так…

Маша начала всхлипывать, Эрнест торопливо произнес:

– Не огорчайся, папа, у Женьки иногда случаются заскоки, ты же знаешь. Помнишь, как он один раз при Тане отозвался о тете Наташе, после ее гибели? Мама тогда даже дала ему пощечину, а ведь она никогда прежде и пальцем не тронула никого из нас. Но потом Женька жутко мучился и жалел об этом, я знаю. Ну, находит на человека, что сделаешь?

Петр Эрнестович покачал головой и вздохнул.

– Ладно, не будем об этом. Что бы с вами ни случалось в жизни, мама всегда говорила мне: «Это наши дети, Петенька, ничего не попишешь». Женя – мой сын и ваш брат, чтобы он ни делал, как бы он себя ни вел.

– Машка, немедленно прекрати реветь! – строго проговорил Эрнест. – Папа, ты только не расстраивайся, я ему вправлю мозги – по-братски, не волнуйся.

Однако Женя, взяв себя в руки, вернулся минут через десять.

– Я очень извиняюсь, – весело произнес он, садясь на свое место, – кажется, наговорил нехороших вещей, прошу прощения. Папа, прости, пожалуйста, я не хотел никого обидеть, но с этой диссертацией у меня иногда ум за разум заходит.

Выражение лица Петра Эрнестовича оставалось расстроенным.

– Нет, возможно, ты и прав, – ответил он, – это моя вина. В восемьдесят девятом, когда закрылась база, у Сережи был выбор – ему предлагали возглавить кафедру на биофаке МГУ, он мог остаться в Москве и обменять квартиру Ады на московскую. Это я настоял на том, чтобы они с Халидой приехали в Ленинград. И на том, чтобы мы жили все вместе. Я чувствовал себя безумно одиноко после смерти Златушки, а тут еще Эрнест собрался в Париж на стажировку, Маша постоянно где-то носилась со своими гастролями, ты почти не бывал дома. Мне просто страшно стало остаться одному. Но я не подумал, что для тебя это создаст помехи – квартира у нас большая.

– Папа, тебе не нужно оправдываться, – нетерпеливо прервал его Женя, – я же сказал: я извиняюсь.

– Не прерывай меня, пожалуйста, я еще не все сказал, – лицо и взгляд отца внезапно стали жесткими, – так вот, хочу тебя успокоить: Халида сюда уже не вернется. Не хотел вам говорить, но врачи отводят ей еще от силы два-три месяца жизни.

– Папа! – ахнув, Маша поднесла руки к горлу.

– Подожди, дочка, я должен все объяснить твоему брату. Дальше: Рустэмчик с Юркой останутся в Москве – на этом настаивает Лиза. Она теперь единственная женщина в их семье и полагает, что братьям с ней будет лучше, а Сережа при нынешних обстоятельствах не считает себя вправе идти против ее желания. Что он сам для себя решит, я пока не знаю, и он не знает – ему сейчас очень плохо. Всем нам сейчас плохо – гибель Дианы полностью разрушила нашу жизнь. Ты, Женя, и сам за это время стал другим, разве ты не замечаешь?

От слов отца Женю внезапно замутило, он побледнел, глаза его яростно сверкнули.

– Меня это абсолютно не касается! – в голосе его звенело бешенство. – Почему я должен из-за нее переживать? Родная сестра уже обо всем забыла – замуж, видите ли, торопится! Шлюха! И та такая же была, поэтому ее и убили! Из-за этого…

Он не договорил, потому что Эрнест коротким ударом в лицо опрокинул его на пол вместе со стулом. Вскочив на ноги, Женя вцепился в отворот рубашки брата и, рванув ее, с треском разорвал пополам. Маша громко взвизгнула, еще минута, и они покатились бы по полу. Петр Эрнестович, поспешно поднявшись, вклинился между сыновьями и растолкал их в разные стороны – оба при этом с удивлением почувствовали, что руки отца, несмотря на возраст, сохранили прежнюю силу.

– Стоп! Еще драки в нашем доме не хватало! Постыдитесь, здесь ваша сестра, она ждет ребенка! А тебе, сын, – он посмотрел на слизывающего кровь с губы Женю, – я мешать в этой жизни не хочу. Поэтому решай сам: останешься здесь, а я уйду жить в квартиру Ады, или я останусь здесь, а ты уйдешь.

Женя отвел глаза и, потрогав мизинцем разбитую губу, мрачно буркнул:

– Ладно, давай ключи от квартиры тети Ады, я сам туда уйду.

Он переехал в тот же день, Маша и Эрнест улетели через неделю – даже не позвонив ему и не попрощавшись. Отец звонил только один раз – коротко сообщил, что перевел ему деньги на сберкнижку. Женей постепенно овладевало отчаяние и злость на самого себя – идиот, если начали сдавать нервы, то следовало просто отговориться головной болью и уйти. Для чего было устраивать всю эту нелепую заварушку, восстанавливать против себя отца, брата и сестру! Теперь в ближайшее время дорога к Маше в Штаты закрыта, Эрнест, если останется после стажировки работать во Франции, тоже вряд ли протянет руку помощи, а отношения с научным руководителем придется выяснять без отцовской протекции.

В начале сентября он должен был передать зарплату за два месяца кооперативу Аслана Гаджиева, но приехал в совхоз без денег и объяснил людям, что из-за августовского путча возникли проблемы с перечислением валюты из-за рубежа – пусть продолжают работать, деньги им будут полностью выплачены в ноябре или даже, может, раньше. Аслан поверил – расспрашивать и уточнять не стал, лишь кивнул.

– Хорошо, мы подождем до ноября, люди будут работать.

В действительности же, всю сумму, переданную ему Самсоновым для оплаты труда рабочих, Женя спрятал на дно платяного шкафа в квартире тетки, где теперь жил. Он рассуждал так:

«Если Самсонов об этом узнает, мне конец – внешне он человек очень интеллигентный, но с теми, кто его пробует надуть, обращается круто, я это видел. Однако в любом случае я не смогу остаться в Союзе. Защищу диссертацию, отправлю документы в ВАК, дождусь диплома – все это займет около полугода. За это время нужно успеть пощипать шефа, но пощипать так, чтобы он меня не засек. Потом уже, когда уеду, пусть все горит синим пламенем».

Вернувшись из совхоза, он засел за диссертацию, и после двадцатого позвонил Доронину.

– Марат Васильевич, я внес все исправления в соответствии с вашими указаниями, когда можно будет подвезти вам рукопись, вы будете завтра на факультете? Кстати, вчера вышел последний номер «Вестника» с нашей статьей, вы еще не смотрели?

Доронин покашлял в трубку – после отпуска, вернувшись с юга в туманный Ленинград, он сразу же простыл, и его хронический бронхит резко обострился. Меньше всего ему теперь хотелось видеть Женю и читать его исправленную диссертацию, но неудобно было перед Муромцевым-старшим – все-таки академик, ученый с мировым именем.

– Я, Женя, тут немного приболел, в ближайшие дни на работе не появлюсь. Но если ты так уж сильно торопишься, то подвези сегодня диссертацию ко мне домой – скажем, часиков в пять.

Дверь Жене открыла супруга Доронина Софья Александровна – высокая полная дама с пышными русыми волосами, кое-где серебрящимися сединой.

– Здравствуйте, Женя, Марат Васильевич вас ждет у себя в кабинете. Или, может, сначала выпьете чаю с дороги?

– Спасибо, Софья Александровна, я лучше сразу пройду к Марату Васильевичу.

– Как хотите, тогда чай с моим пирогом потом, но не вздумайте сбежать – поймаю и в наказание заставлю съесть вдвое больше.

У нее был мягкий, обволакивающий уши голос. На третьем курсе Софья Александровна вела у группы Жени философию и славилась тем, что любила по поводу и без повода покритиковать Иммануила Канта, за что получила прозвище «Антикант». Женя очаровательно улыбнулся ее милой шутке.

– Ваши пироги, Софья Александровна, я готов есть до бесконечности.

По дороге в кабинет она представила ему сидевших в столовой молодого человека и девушку:

– Вы незнакомы? Это сын Марата Васильевича Артем, а это Зоя, его невеста.

Один взмах ресниц Зои, и внезапно Жене показалось, что земля начала уходить из-под ног. Еле устояв на ногах, он с трудом сумел из себя выдавить:

– Очень приятно, рад познакомиться.

Марат Васильевич встретил его на пороге кабинета, дружески пожал руку.