Артем Белоглазов - Живи! Страница 64

— Для седой девушки, — ответил я, всматриваясь в прохожих. — Не трогай.

— Ммм…

— Еще хочешь?

— Уммм…

Мы выпили еще. Пена щекотала ноздри, в голове плескался мутный алкогольный туман.

— Бэ… ну т знаешь… я этой т-тряни и грююю… ну т понимашь…

Он чмокал и чмокал губами, этот Блюхер, боящийся, что я его убью, а я думал, как прекрасно будет, если синеглазка придет выпить с нами и расскажет, откуда она взялась, откуда знает меня, и что за бред насчет планеты приписки, и зачем влепила мне пощечину, когда я не смог вспомнить какую-то сову…

— Йа-а… ну и, панимаш… грю ей… и дверью — хлоп!

— Погоди. Что ты говорил о страхе жизни без игры?

— А-а?.. — В его глазах светилось непонимание.

— Ты вообще помнишь, что рассказывал?

— Ни-и-и…

— Ты счастлив сейчас?

— Т-та… — Он взмахнул руками, потерял равновесие и шлепнулся на пол. Так и сидел в луже, и хохотал, смеялся взахлеб, а мимо проходили степенные гуманитарии с пухлыми томиками под мышками. С брезгливым недоумением и затаенным страхом косились они на Блюхера — так иные дети глядят на опустившихся родителей, в глубине души осознавая, что их ждет подобное будущее.

Я поднялся на заре: расшвырял по углам палые листья, собрал мятые сигаретные пачки, полил из шланга закоченевших ангелов. Двое оттаяли и сразу полетели на юг. В шесть утра потопал домой. Ступени скрипели, нагоняя тоску. У двери лежал конверт из плотной бумаги, я поднял его и сунул за пазуху. Кожу жгло, будто под рубашку сыпанули раскаленных углей. Я разделся, кинул письмо на журнальный столик и, чтобы не было так грустно и одиноко, начал строчить ответ, не вскрывая конверта. Я не осознавал, что пишу, и имеют ли мои слова хоть какой-то смысл; возможно, смысл был в том, чтобы освободиться от условностей, от всякой системы и порядка.

Я написал: «Брыля, дорогая». Зачеркнул и написал заново.

«Марийка, родная моя, я рад бы вспомнить себя, но не могу. Не хочу. Я счастлив и желаю, чтоб счастье это длилось и длилось. Помнишь ту байку о подопытной зверюшке, которая умерла от наслаждения? Не спала, не ела, только давила на кнопку, стимулируя центр удовольствия. Я — та самая зверюшка. Я заигрался, Марийка, и единственный способ уйти от игры — забыть».

Я перечитал письмо. Так я узнал имя голубоглазой незнакомки — ее звали Марийка. Имя было смешное и милое, как она сама. Затем я вскрыл конверт, в нем лежали бумаги, заполненные ровными бездушными строчками; буковка теснилась к буковке, не оставляя свободного места. Официальные документы. Мне? Зачем?! Каждый лист проштемпелеван синим треугольником с надписью: «Бог». А я, дурак, решил, что пишет Марийка. Но Марийкой здесь и не пахло. От бумаг исходил эфемерный, но незыблемый, неподвластный даже времени запах, то, что действительно отличает людей от животных: пахло деньгами. Нет, не так. Денег здесь нет. Что-то другое, совершенно иная плата.

Сквозь дырки в небе накрапывал дождь. Кафе было закрыто на переучет официантов, и я остался на улице. Прислонившись к фонарному столбу, считал воронов, моих извечных спутников. Вóроны считали меня и других прохожих, отчего те спотыкались о заледеневших насмерть херувимчиков и разбивали в кровь носы. Те, кто не падал, показывали вóронам кулаки и ругались на санитарную службу. Подросток с куцыми, размалеванными в кислотные цвета крылышками попросил у меня сигарету.

Я достал из кармана официальные бумаги за подписью Бога. Пацан посмотрел на меня как на больного. Кришнаиты на площади взлетали к дырявому потолку неба.

— Ты не знаешь, зачем я день и ночь хожу в эту забегаловку и болтаю с мертвыми недофилософами? — спросил я.

— Чиво? — растерялся мóлодец.

— Мне что-то нужно от них, не могу понять — что именно. Кажется, я хочу, чтобы меня в чем-то переубедили.

— Дай курить, — сказал подросток.

— Всё без толку. Наверное, недостаточно умен.

— Дебил! — Парень топнул по луже, обрызгав меня. Я моргнул. Подросток ухмылялся и молча ждал моей реакции. В глазах его читалась скука беспросветных будней, похожих друг на друга, как вагоны товарняка, и злость на мир, где нечем себя занять, где можно лишь слоняться без дела, но это не приносит ничего, кроме новой порции скуки. Я улыбнулся юнцу и быстро, без замаха ударил. Он упал в лужу, хватаясь за щеку: между пальцами струилась кровь. Я вдребезги разбил ему губы. Издалека засвистели, я развернулся и быстрым шагом пошел прочь. Но меня ухватили за локоть и куда-то потащили.

— Отпустите! Немедленно отпустите! — возмутился я.

— Заткнись! — сказали мне. — Каждое твое слово может быть использовано против нас.

— Я оборонялся!

— Нет! — вопил подросток. — Он первый напал! Чокнутый! С-сволочь! Дрянь! Пончиков — сволочь!!

В его глазах горело несчастье.

— Откуда ты меня знаешь? — успел крикнуть я, прежде чем загремел в воронóк. Решетки на окнах сложились в кресты, напоминая о кровожадном Боге.

— Тебя все знают и ненавидят! Ты сволочь! Г-гад!

— Ты мне должен, — сказал динамик у потолка. — Посиди в тюрьме, подумай — чтó.

— Влад… Влад, очнись! Да что с тобой такое?!

В воздухе кружат черные перья — вот что со мной. В начале было слово, неважно какое — вот что со мной. Я, кажется, побывал в мире этого изначального слова — в неопределенном мире, там, где нет правил, а жизнь развивается, как ей угодно. И в то же время — мир этот зависим от нашего, он — лишь тень, населенная другими тенями, которые имитируют наши действия.

Мир по образу и подобию.

— Вла-а-ад!!!

Перья закручиваются смерчем и рассыпаются… На полу — опешивший Ленни, уставился на нас круглыми глазами.

— Кто вы такие?! Как здесь оказались?! Что происходит?!!

Иринка тащит меня к двери.

— Что случилось, Влад? Почему он не помнит нас? Откуда перья?!

Я, одолев слабость, поднимаюсь на ноги.

— Ты — целитель, Ленни, один из последних. Помнишь это?

— Я… — запинается толстяк. — Где мои товарищи?

— Они… погибли. Охотники…

— Но как?..

— Кажется, ты сам сдал их.

Он вскидывает голову:

— Я не мог! Что ты мелешь?!

— Тень проникла в вас, господин Ленни. Тень забавляется: она сдала ваших друзей, а когда наигралась, покинула ваше тело.

— Ты псих! — Он отползает к стене и, срываясь на визг, орет: — Не смей подходить!

Киваю: да, псих. В мире, где я побывал, все такие.

Мы с Иринкой сбегаем по лестнице, и я кричу на прощанье:

— Живи, Ленни! Живи и борись!

Дождь прекратился, но с крыш еще капает. Прохожих не видно; мы бредем по вздувшимся лужам, под ходулями текут грязные ручейки.

— Надо уходить из Миргорода. Здесь слишком опасно.

— Что ты говорил о тени?

— Я… — Мне страшно до жути, потому что тень, часть тени, есть и во мне. Ее иззубренный осколок прочно вцепился в душу. Пророс невидимыми корнями. Опутал тончайшей сетью. В любую минуту я могу утратить власть над собственным телом — я почти ничего не помню из жизни в Лайф-сити! В любую секунду могу затанцевать марионеткой, послушной и безвольной, связанной бесчисленными нитями с вагой кукольника. Совершить всё, что угодно! Не задумываясь.

Ведь это только игра. Представление.

Спешите видеть! Я-не-я. Я-чужой. Другой. Не-тот-кто-на-самом-деле. Сделаю всё, что захочется хозяину.

Я-тень, которой управляет незримый кукловод, чернокрылый демон.

Но отчего-то кажется, что вагу уже давно не держат ничьи руки, и мое темное я самостоятельно качает коромысло, подталкивая настоящего Влада к опасной черте, за которой — тьма. За которой бред и безумие, искаженное восприятие, выдуманный, сюрреалистический мир и больные мысли.

Чьи?

Первое антиохотничье прояснение

И ты, Брут?

Весь день, как и днем раньше, шел дождь, и нахохлившийся, похожий на вымокшую галку Йозеф сидел и сидел у окна. Дождь немузыкально стучал по подоконнику, чертил на стекле извилистые дорожки; в плотной пелене туч, что еще позавчера затянули небо, не было видно ни единого просвета. А пронизывающий северный ветер, будто неугомонный пес, трепал и лохматил кроны дубов. Побуревшие от непогоды и неожиданно нагрянувших холодов листья взвивались в воздух и стайкой рыбешек ныряли ко дну.

Йозеф наблюдал за их полетом, и ему казалось, что он посетитель гигантского океанариума: везде вода, вода, сплошные потоки воды и проплывающие там и сям рыбы…

«Точно вся земля, целиком, погрузилась в морскую пучину», — вот о чем думает Йозеф, а на чердаке, как обычно, играют в подкидного и думают только о том, с какой карты зайти. Наверху царит веселье, слышатся азартные выкрики и беззлобные подначки.

— Жульничаешь, Кори! — в запале кричит Петер. — Откуда у тебя бубновый туз? Я сам видел, как…