Иэн Бэнкс - Игрок Страница 69

— Я просто на седьмом небе, — осторожно сказал Гурдже на марейне.

Он посмотрел на маленький экран. В новостях сообщали о новых назначениях, о подавлении восстания в далекой системе, о ходе игры между Никозаром и Крово (Крово отставал от императора не так сильно, как Гурдже), о победе имперских войск над расой монстров, о повышении ставок для азадианцев, желавших поступить в армию.

— На что это вы там смотрите? — спросил он, скользнув взглядом по стенному экрану, где перед Флер-Имсахо медленно поворачивался какой-то странный тор.

— Неужели вы не узнаете? — спросил автономник высоким голосом, выражающим удивление. — Я думал, вы сразу догадаетесь. Это модель Реальности.

— Чего? Ах да. — Гурдже кивнул и снова обратился к маленькому экрану, на котором имперские линейные крейсеры, подавляя мятежников, бомбардировали скопление астероидов. — Четыре измерения и все такое.

Он переключился на игровой канал. На Эа все еще проходили несколько матчей второй серии.

— Вообще-то фактически семь измерений, если мы говорим о самой Реальности, одна из этих линий… вы слушаете?

— Гм? О да.

Игры на Эа перешли в последнюю стадию. Все еще анализировались и второстепенные игры с Эхронедала.

— …Одна из этих линий Реальности представляет всю нашу вселенную… но вас, конечно же, учили всему этому?

— Ммм, — кивнул Гурдже.

Его никогда особо не интересовала космическая теория гиперпространства, или гиперсфер, или чего-то еще. Ничто из этого, казалось, не влияло на его жизнь, так что за важность? Были игры, которые лучше всего могли быть поняты в четырех измерениях, но Гурдже интересовали лишь конкретные правила, а общие теории — только если они были применимы конкретно к данным играм. Он перевернул страницу на маленьком экране и увидел собственное изображение. Экранный Гурдже снова выражал огорчение в связи с тем, что его выбили из игр, желал всяческих благ империи Азад и благодарил всех за приглашение. Голос диктора, наложенный на приглушенный голос Гурдже, сообщал, что тот выбыл из игр второй серии на Эхронедале. Гурдже едва заметно улыбнулся, наблюдая за официальной реальностью, частью которой он согласился быть, реальностью, которая постепенно обрастала мясом и становилась общепризнанным фактом.

Он скользнул взглядом по тору на экране и вспомнил кое-что, о чем размышлял несколько лет назад.

— А в чем разница между гиперпространством и ультрапространством? — спросил он у автономника. — Корабль говорил об ультрапространстве, а я так толком и не понял, что он, черт возьми, имел в виду.

Автономник попытался объяснить, иллюстрируя рассказ голографической моделью Реальности. Как и всегда, он переусердствовал в своих объяснениях, но в общих чертах Гурдже понял.

Флер-Имсахо действовал ему на нервы этим вечером, без умолку болтая на марейне обо всем и обо всех. Хотя поначалу родной язык и показался Гурдже излишне сложным, в конце концов он стал с удовольствием прислушиваться к нему и обнаружил, что говорить на нем приятно; но высокий, скрипучий голос автономника стал его утомлять. Тот замолчал, лишь когда Гурдже приступил к традиционному и довольно утомительному анализу игры вместе с кораблем (тоже на марейне).

В эту ночь он спал так крепко, как еще не спал после охоты, и проснулся с чувством (непонятно откуда взявшимся), что все еще есть шанс повернуть игру в свою пользу.

В течение большей части утренней партии Гурдже соображал, что задумал Никозар. И когда наконец понял, дух у него перехватило.

Император вознамерился победить не просто Гурдже, а всю Культуру. Иного способа описать то, как он пользовался фигурами, территорией и картами, просто не было: свою игру он построил так, что его позиция теперь отражала империю, стала образом Азада.

Еще одно откровение потрясло Гурдже, пожалуй, с не меньшей силой. Одно из прочтений его стиля (вероятно, самое точное) состояло в том, что игра Гурдже символизировала собой Культуру. Строя свою позицию и разворачивая фигуры, он привычно воздвигал нечто вроде общества-сети: переплетение сил и отношений без видимой иерархии, изначально лишенное агрессии.

Во всех своих играх он никогда не начинал первым враждебных действий. Весь предыдущий период он рассматривал как подготовку к сражению, но теперь понимал, что если бы присутствовал на доске один, то сделал бы приблизительно то же самое — медленно присоединял бы новые территории, укреплялся постепенно, спокойно, экономно… такого, конечно, никогда не происходило. Он всегда становился объектом атаки и, уже начав военные действия, ввязывался в драку с таким же упорством и с таким же самозабвением, с какими прежде развивал позицию, защищал фигуры, укреплял территорию.

Все остальные игроки, противостоявшие ему, невольно пытались приспособиться к этому новому стилю на его же условиях и, вполне понятно, проигрывали. Никозар не пытался делать ничего подобного. Он пошел другим путем и превратил доску в свою империю, точно повторяя все ее составляющие вплоть до структурных деталей, насколько позволял масштаб игры.

Гурдже был ошеломлен. Это понимание ослепило его, как восходящее солнце, неожиданно превратившееся в новую звезду, словно ручеек понимания стал речкой, рекой, потоком, цунами. Следующие несколько ходов он сделал машинально — ответ на действия противника, а не применение собственной стратегии, хотя он уже понял, насколько она ограничена и неадекватна. Во рту у него пересохло, руки дрожали.

Ну конечно же, именно этого ему и не хватало, вот в чем была скрытая грань, такая явная и очевидная, и тем не менее абсолютно невидимая, слишком тривиальная для слов или понимания. Все было так просто, так изящно, так поразительно амбициозно, но в то же время донельзя практично — и явно находилось в полном согласии с императорским представлением об игре.

Неудивительно, что Никозар так отчаянно хотел сыграть против культурианца, если именно такая игра с самого начала и входила в его намерения.

Тут просматривались даже подробности сведений о Культуре, ее истинных размерах и масштабах, известные только Никозару и горстке высокопоставленных чиновников. Все это присутствовало и проявлялось на доске, но, наверное, было абсолютно непонятно для непосвященных. Доска-империя Никозара была чем-то завершенным, ничуть не скрываемым, силы противника отображали нечто неизмеримо более мощное.

В том, как император относился к фигурам, своим и противника, была и некая безжалостность, даже, подумал Гурдже, почти издевка — тактика, призванная вывести инопланетянина из равновесия. Император отправлял фигуры на верную гибель с некоей веселой жестокостью, тогда как Гурдже выжидал, пытаясь подготовиться и накопить сил. Там, где Гурдже готов был уступить сопернику силы и территорию, Никозар сеял опустошение.

В некоторых аспектах различия были едва заметны (ни один хороший игрок не стал бы губить фигуры или устраивать бойню просто ради удовольствия), но идея жестокости присутствовала и висела над доской, как беззвучная дымка, как запах, как вонь.

И еще Гурдже увидел, что наносит ответные удары именно так, как, видимо, ждет этого Никозар, что он пытается спасти фигуры, делать разумные, взвешенные, консервативные ходы и в каком-то смысле не обращать внимания на то, как Никозар кидает, швыряет свои фигуры в бой и отрывает полосы территории у своего оппонента, словно куски плоти. Гурдже, можно сказать, изо всех пытался не играть с Никозаром. Император вел грубую, жестокую, властную и нередко некрасивую игру и вполне обоснованно предполагал, что какие-то качества культурианца просто не позволят ему участвовать в этом.

Гурдже начал накапливать ресурсы, оценивать возможности, сделав при этом еще несколько непоследовательных блокирующих ходов, чтобы дать себе время подумать. Смысл игры был в том, чтобы выиграть, а он забывал об этом. Ничто иное не имело значения, другого результата у игры не было. Игра была не связана ни с чем, а потому можно было позволить ей значить что угодно, и единственное препятствие, которое предстояло преодолеть Гурдже, было создано его собственными чувствами.

Он должен дать ответ. Но как? Стать Культурой? Еще одной империей?

Он уже играл от имени Культуры, и из этого ничего не получилось, но можно ли конкурировать с императором, становясь империалистом?

Он стоял на доске в своей смешной подоткнутой одежде и воспринимал все вокруг будто сквозь туман. Он попытался отвлечься на минуту от игры, оглядел огромный ребристый главный зал, высокие открытые окна и желтые кроны золоцветов снаружи, полупустые трибуны для гостей, императорских гвардейцев и арбитров, громадные черные выгнутые экраны наверху, множество людей в нарядах и в форме. Все это он видел сквозь призму игры; все это представало перед ним так, словно какой-то мощный наркотик, воздействуя на мозг, превращал картину перед глазами в искаженные аналоги дурманных видений.