Вячеслав Рыбаков - Доверие Страница 7

— Дурачок… — медленно прошептал Ринальдо.

— Так было всегда, Ринальдо. Ты помнишь…

— Да… к сожалению — всегда, — Ринальдо встал на слабых, сведенных судорогой горя ногах. — Ты не понимаешь… всегда… Наверно, будет тоже всегда… Проклятый мир, если в нем так всегда!

Всегда.

— Коммунисты — вперед, — просто сказал Дахр. — Молодежь мне верит. Я не могу…

— А Ирма? Дахр обмяк.

— Прилетит потом… Когда подойдет очередь…

— А если не успеет?

— Я твой сын, — сказал Дахр, и опять распрямился, словно часовой у московского Мавзолея. — Сколько пар мы раздираем… Я не хочу быть исключением.

— У тебя вредная привычка говорить красивые слова даже в кулуарных беседах, малыш, — сказал Ринальдо. Его голос дрожал. — Это всё не совсем так. Ты — сын Чанаргвана и моей жены…

— Я — человек человечества, — ответил Дахр. — Им там будет очень трудно. Я полечу. Ты согласен?

— Нет. — ответил Ринальдо, как и четверть часа назад. — Что дальше?

Поле космодрома до самого горизонта было загромождено тушами катеров. Играла какая-то ненавязчивая героическая музыка, реяли флаги.

Ринальдо с последнего этажа здания капитаната смотрел на чуть дрожащую кашу голов, медленно ползущую к катерам и всасывающуюся в раздвинутые люки — нескончаемую, шумную… Впрочем, о шуме он мог лишь догадываться — в диспетчерской было тихо. Ринальдо стоял у стеклянной стены и все надеялся разглядеть там, в двухстах метрах внизу, в толпе, чужого сына, но это было невозможно. И когда первые катера беззвучно и легко поплыли к синеве, к розовым перистым облакам, а поток людей стал наконец редеть, Ринальдо вдруг понял, что плачет. Последний близкий человек покидал его, покидал планету — несчастную, исстрадавшуюся планету, которой снова фатально не везло… Ринальдо оставался совершенно один. Он отвернулся от космодрома и стал смотреть на противоположную стену: на лес, великолепный и земной, в котором так, наверно, хорошо бродить одному, или с сыном… или с женой и сыном… Когда я в последний раз бродил по лесу? — подумал Ринальдо и попытался вспомнить, но выходило так давно, что он опять повернулся к космодрому. Катера, словно воздушные шары, продолжали быстро всплывать, Ринальдо уставился на один и провожал его взглядом, пока тот не пропал из виду. Тогда он отошел к столу, сел и стал просто ждать.

— …Мой отец улетел вчера, — оживленно говорила Галка, оглядываясь по сторонам. — Мы прилетим, а он уже меня ждет, представляешь, думает, я одна! Мы подойдем, и я скажу: это мой муж…

Гжесь вымученно улыбнулся. Ему было ни до чего после прощания с родителями. Галка оторвалась от созерцания салона и коридоров лайнера и взглянула на него.

— Ой, прости, — упавшим голосом прошептала она, мгновенно сникнув.

— Ничего, ничего, я слушаю… — Рука Гжеся, окутывавшая ее ладонь, была сейчас мягкой и безвольной, будто мертвой. Галка провела большим пальцем по тыльной стороне его ладони, и он ответил тем же, — но автоматически, дрябло, не жарко. Галка тихонечко вздохнула.

Они вошли в ее каюту, Гжесь поставил в углу небольшой Галкин саквояж и замер в нерешительности, продолжая рассеянно держать ее руку в своей. Галка молчала.

— Ты… — сказал Гжесь. Она сразу напряглась, но больше он ничего не успел сказать.

— Внимание, внимание! — раздалось с потолка. — Просьба ко всем пассажирам приготовиться к переходу в надпространство. В центральных салонах ваших секторов найдите нейтрализационную камеру, совпадающую по номеру с вашим жетоном, и будьте готовы занять положение. Переход будет осуществляться ровно в 19.00 по бортовому времени. Уважаемые пассажиры! Экипаж настоятельно просит вас вовремя и правильно занять положение в камерах. При возникновении каких-либо вопросов просим обращаться в диспетчерские секторов.

— Идем? — спросил Гжесь. Она кивнула. Несмело поглядела ему в лицо.

— Когда закончится переход, нам недели три в гипере… Давай жить здесь, ведь поместимся? — Ее щеки, лоб, шея стали пунцовыми. — Я сегодня… на острове… струсила, но ведь это первый раз, и уж теперь…

И тогда рука его, большая, горячая и удивительно нежная вдруг ожила, и ради этого мига стоило жить и терпеть все, даже те минуты, часы и, быть может, даже дни, когда она становится почему-то чужой, и бессильной, и бескорыстной…

— …Ой, мама! — Гжесь остановился на полушаге, и Галка, вцепившаяся в его руку, чуть не упала. — Смотри!.. Это же Дикки!

Они встретились, как два вихря.

— Ты как здесь?! — кричал Гжесь, приплясывая вокруг друга.

— Дикки! — визжала Галка и чмокала его в обе щеки.

— Да тише же! — важно отвечал Дикки, не стараясь отбиться от девчонкиных поцелуев, что было в какой-то степени изменой принципам. Но в такой день можно было слегка поступиться принципами. — Я на нелегальном положении, — свистящим шепотом произнес он, и Гжесь с Галкой остолбенели.

— На чем? — Гжесь переспросил с ужасом и завистью, потому что такие слова он слышал доселе лишь в старом кино и в кино о старых временах, а вот так, чтобы можно было с полным правом применить к себе эти великолепные слова, пахнущие героизмом, гордостью, фашистским застенком и кровавой надписью на отсырелой цементной стене «Нас было четверо…» — такого ему не доводилось встречать. Ну дает этот Дикки!

— Да все в порядке, — поспешил успокоить их герой. — Пока вы миловались на бережку, я еще ночью подкопался под биоблокиратор и прошел под лучом, а потом мне зверски повезло: какая-то беременная тетка не смогла лететь, я ее приметил и выклянчил под шумок жетон…

— Ай да ты!

— Да уж, я такой, — самодовольно ответил Дикки. — Я бедовый!

— И как это я до сих пор в тебя не влюбилась?

— А вы все девчонки чувствуете, что я сам по себе. Вы ж влюбляетесь в тех, кто вам пальчиком пощелкает, а я не щелкаю, мне некогда, я дело лечу делать, а не про лирику разговаривать…

— У, Бармалей, какой!..

— Дикки, я тебя опять вызову!

— Ах. Гжесь, он ведь прав, и я его прощаю… Как же здорово всё устроилось!

— Вместе!

— Опять вместе, ребята! Меня, меня благодарите, руки мои лобызайте золотые…

— А чего, я готовая…

— Галка, не смей, возревную!

— Да тише же, тише, вон мужик какой-то приглядывается…

Мужик — осунувшийся, сгорбленный, иссиня-бледный, будто у него кто-то умер, — чуть улыбнулся.

— Простите, уважаемые спутники, — проговорил он, — я просто позволил себе слегка усомниться в вашей эрудиции относительно нейтрализационных камер. Вам приходилось уже пользоваться ими?

— Конечно! — с вызовом соврал Дикки. Гжесь и Галка притихли.

— Ну, прекрасно. Тогда вы не забудете, конечно, перед включением нейтроблоков нажать вот этот рычажок? Ничего особенного не случится и без него, разумеется, но он такой незаметный… Я подумал, что вам приятно было бы иметь возможность разговаривать друг с другом и в камерах. Вот здесь наберите номера камер друг друга…

— Где? Ага… Ну, ясное дело, мы бы не забыли, — сказал Дикки. — Но все равно вам спасибо.

— Не стоит, что вы. Простите, что помешал. Кстати, молодой человек, мы с вами соседи по каютам, так что, в случае чего, милости прошу.

— Уважаемые пассажиры! До перехода осталось десять минут. Просим вас занять места в нейтрализационных камерах.

— Спасибо за приглашение, товарищ…

— Меня зовут Бенки.

— Прямо так?

— Естественно. Мы же все коллеги теперь.

— Спасибо… Ну, пошли, что ли?

И они загерметизировались в камерах, как и остальные сто тысяч человек на колоссальном лайнере. В микрофонах слышно было взволнованное Галкино дыхание.

— Ну, с нами крестная сила, — сказал Гжесь. — Галка, слышишь?

— Угу… Я волнуюсь ужасно, ребята…

— Ерундень, — солидно сказал Дикки. — Все идет как нельзя лучше, глупая ты женщина. Мы вместе, и мы летим на Терру. Лучше просто быть не может!..

— Галка, — позвал Гжесь тихо. — Ты сейчас дрейфь, а уж после того, как вылезем из камер и пойдем к нам, не дрейфь больше…

В этот момент капитан звездолета нажал кнопку стартера, и двенадцатикилометровый корабль на несколько секунд запылал, словно маленькая звезда.

…Огромный медный диск солнца коснулся иззубренной кромки леса, стёкла диспетчерской просверкивали алыми искрами. Ринальдо сидел и смотрел на солнце. Он не мог больше пить, потому только сидел и смотрел. Глаза слезились.

Беззвучно раздвинулись двери, и голос Чжу-эра сказал:

— Радиограмма на ваше имя, товарищ заместитель председателя комиссии…

— Положите на стол, — ответил Ринальдо, не оборачиваясь. Ему было все равно. Дахр улетел, и теперь на этой планете некого было спасать.

— Есть, — Раздались осторожные шаги, шелест бумаги.

Долг пересилил. Не отрывая глаз от медленно опрокидывающегося за шипастый горизонт светила, Ринальдо спросил: