Томас Диш - Эхо плоти моей Страница 7

Хэнзард выставил из пола голову. Остальное тело, погруженное в плотную материю, кажется, не собиралось ни тонуть, ни всплывать.

Он боялся, что громкое дыхание выдаст его… кому? Кто они такие — заговорщики?.. привидения?..

Или, может быть, плод его взбунтовавшейся фантазии, результат овладевшей им паранойи?

Но теперь он был уверен, что не сошел с ума. К тому же он знал, что даже если и начнет сходить, то паранойя ему все равно не грозит. Совсем недавно, в декабре, он проходил психиатрическое обследо­вание, и генерал Питман показывал ему заключение. Трудно было представить человека психически более здорового, нежели Натан Хэнзард.

При слабом свете, просачивавшемся в чулан через щель под дверью, Хэнзард различал пылинки, толкущиеся в воздухе. Он по­дул, но это никак не отразилось на их броуновской пляске. А в то же время кончики его пальцев ощутили движение воздуха.

Из происходящего можно было сделать только один вывод: он сам и его рота, столь кровожадно его преследующая, состоит из иной субстанции, чем остальной физический мир. Короче говоря, он стал духом или, если угодно, призраком.

Но значит ли это, что он мертв? С такой мыслью Хэнзард был решительно не согласен, ибо давно решил для себя, что смерть — это просто неодушевленность и бесчувствие. Но даже если он дей­ствительно умер внутри передатчика и теперь ведет посмертное существование, то брать вместо путеводителя дантовское описание ада, видимо, совершенно бесполезно.

Ясно одно: что бы там ни случилось, это произошло, пока Хэнзард был в передатчике. Из-за какой-то неисправности вместо прыжка на Марс произошел сбой, результатом которого стало его тепереш­нее состояние. Можно, конечно, предположить, что сам он остался прежним, а изменился весь мир, но, по существу, это ничего не меняло.

А как же остальные призраки — трое Уорсоу, двое Лешей, груда тел — они, что, результат таких же сбоев? Тогда бородатый Уорсоу, убитый им в камере передатчика, был продуктом предыдущего на­рушения передачи. Но откуда взялись двое других Уорсоу? Видимо, они появились при нескольких последовательных сбоях. Но это значит, что первый Уорсоу, проходивший через передатчик — на­стоящий Уорсоу — продолжал жить в реальном мире, отслужил свой срок на Марсе, вернулся на Землю и совершил еще один прыжок на Марс. Даже два прыжка, считая сегодняшний. И этот настоящий Уорсоу продолжал жить в полном неведении о существовании двой­ников, отщепившихся от него.

Если все это верно, то должен быть и другой Натан Хэнзард, стоящий сейчас на марсианском командном пункте, а Натан Хэн­зард, голова которого торчит из бетонного пола рядом со шваброй — только копия, возникшая из-за плохой работы передатчика. Хотя откуда он взял, что это плохая работа? Может, это совершенно нормальное положение вещей.

В подтверждение придуманной теории Хэнзард вспомнил, что надпись на стене будто бы на долю секунды сменилась с “Земля” на “Марс”. В таком случае получается, что он все-таки совершил пры­жок, но в то мгновение, пока щелкал тумблер передатчика, отскочил назад как резиновый мячик.

Неплохое сравнение: как резиновый мячик, или… как эхо.

Однако ни время, ни место не располагали к измышлению слож­ных теорий. Несомненно, в эту минуту Уорсоу и его дружки рыскают по зданию и всем окрестностям в поисках капитана.

Хэнзард снова нырнул в пол и начал вплавь пересекать фунда­мент, выныривая только для того, чтобы отдышаться и решить, куда двигаться дальше. Он оказывался то в канцелярии, полной занятыми работой клерками, то в длинном коридоре, то в совершенно пустой, без мебели, комнате, которыми это здание изобиловало, словно гигантский коралловый риф. Через некоторое время он оказался за пределами секретного комплекса под ярким солнцем апрельского полдня. Тут он увидел двоих бородатых товарищей Уорсоу, но те его не заметили.

Оставаться в лагере было нельзя. Он где-то потерял форменную фуражку -и был подозрительно заметен среди одетых по форме во­енных. А вот в городской толчее он будет практически невидим, если воздержится от хождения сквозь стены и других свидетельств его дематериализованного состояния.

Хэнзард стал выбирать, как ему побыстрее добраться до окраин Вашингтона. Разумеется, не вплавь. В прежней жизни он поехал бы автобусом.

Было очень странно и непривычно выходить из лагеря, не предъ­являя пропуска. Автобус, отправлявшийся в город, стоял на оста­новке. Хэнзард вошел в него, стараясь не провалиться сквозь пол, и занял свободное место у окна. Но почти сразу какой-то рядовой сел на то же самое место, прямиком на Хэнзарда. Потрясенный Хэнзард пересел напротив.

Автобус тронулся медленно, и Хэнзард сумел не провалиться сквозь сидение. Каждый раз, когда автобус тормозил или набирал скорость, Хэнзард рисковал вывалиться из него. У светофора перед въездом на мост через Потомак автобус неожиданно затормозил, и Хэнзард проделал сальто через кресло напротив, сквозь пол автобуса и трансмиссию и, в конце концов, глубоко вбился в дорожное по­лотно.

После этого он решил, что лучше пройдет остаток пути пешком.

Глава 4

Реальный мир

Вдумчивый читатель, анализируя изложенные выше события, мо­жет предаться размышлениям, как бы он сам поступил в таких обстоятельствах. И если читатель по своей природе скептик, он вполне мог бы поставить под сомнение достоверность столь быстрого и слишком легкого приспособления Хэнзарда к таким потрясающим изменениям окружающего мира.

Однако подобный гипотетический скептик сам каждую ночь де­монстрирует в снах столь же быструю адаптацию. Хэнзард в самые первые и опасные минуты после перехода жил как во сне, и его действия отличались той же простотой и однозначностью, что и действия, совершаемые во сне. В конце концов, что он такого сделал? Всего лишь убежал от опасности. Можно, конечно, возразить, что Хэнзард вовсе не спал, но можем ли мы сейчас быть в этом уверены? Где в повседневной жизни человек проходит через стальные стены? Только во сне. Так что не удивительно, что Хэнзард впал в состо­яние, весьма схожее со сном, и только потому так естественно вел себя в столь неестественных обстоятельствах.

Думается, наш скептически настроенный читатель имеет право допустить, что окажись он сам в подобных обстоятельствах, то не исключено, что и он поступал бы примерно так же, как. Хэнзард. Во всяком случае, не стоит совсем отбрасывать такую возможность.

Зато стряхнуть с себя ощущение ирреальности Хэнзарду удалось не сразу. Более того, едва опасность миновала и у него не осталось иных дел, чем исследовать окружающее и осмысливать происходя­щее, это ощущение стало расти. Одновременно он почувствовал появление страха, пронизывающего ужаса, худшего, чем все, что он испытал в передатчике и затем в зале. Ведь если от кошмарных видений можно бежать, то из самого кошмара нет иного выхода, чем пробуждение.

Самым ужасным было то, что никто из прохожих, заполонивших улицы города, никто из водителей автобусов, продавцов в магази­нах — вообще никто не замечал его. Они игнорировали Хэнзарда с истинно божественным безразличием.

Хэнзард встал между ювелиром и лампой, освещавшей его рабочее место, но тень призрака была столь же незаметна для ювелира, как и сам призрак. Хэнзард схватился за алмаз, бывший в руке ювелира, но мастер невозмутимо продолжал огранку камня.

Один раз, когда Хэнзард переходил улицу, из-за угла появился грузовик и промчался сквозь Хэнзарда, даже не попортив ему при­ческу.

Будь он урод или попрошайка, то и в этом случае люди хотя бы отводили глаза в сторону и тем признавали его существование. А сейчас окружающее выглядело так, словно всякий встречный гово­рил ему: “Тебя нет, ты не существуешь”,— и становилось все труднее не верить им.

Хэнзард шел по этому городу, который нельзя потрогать, городу, не обращавшему на него внимания, шел, уже не думая ни о чем, отложив на время попытки его понять. Он проходил мимо старых, незапоминающихся нагромождений белого камня, которые называ­лись зданиями столицы; мимо лишенной окон гробницы Националь­ной галереи; мимо воплощения монументальной зевоты, каковым является здание Верховного суда; мимо Большой Белой Бородавки Капитолия; мимо апофеоза скуки — памятника Вашингтону. Он никогда прежде не вглядывался в эти сооружения, хотя последние восемь лет жил в округе Колумбия и ходил здесь почти ежедневно. Он даже полагал, что восхищен ими, но взирал на них слепыми глазами, полными пиетета, какими смотрел, скажем, на националь­ный флаг.

Только теперь он увидел их такими, какие они есть: лишенными ореола банального преклонения. Должно быть, он обрел такое ви­дение оттого, что его самого никто не замечал. И теперь, хотя архитектурные изыски вряд ли относились к его первоочередным заботам, он с удивлением смотрел на торчащие повсюду дома.