Владимир Ильин - Один плюс один не равняется двум Страница 7

– Мне кажется, это каждый человек должен знать и без чьей-то подсказки, – жестко сказал Уланов. – И потом… Не все так просто, как вам сейчас кажется. Понимаете, в той ситуации, из которой мы вас взяли, вам будет непросто отказаться от намерения убить друг друга…

– Да ну, ерунда! – отмахнулся Другой. – Что ж мы – звери, что ли? Раз надо – так надо!

– К тому же, как я понимаю, это в наших же интересах, – задумчиво произнес Один. – Ведь если мы нарушим свое слово, то…

– То погибнете оба, – сказал Сергей. – Это однозначно. Это уже было… Именно к такому выводу мы и подводили вас в этой Зоне, не заметили? Помните об этом, прошу вас!

– Ладно, – решительно сказал Другой. – Лично я обещаю не поднимать руку на ближнего своего… По рукам, что ли, Один?

Один помедлил. Видно, тон Другого ему совсем не понравился. Но потом он резко протянул руку, и они с Другим обменялись рукопожатием.

– Мне пора возвращаться, – сказал, вставая, Сергей.

Что бы им еще сказать, лихорадочно думал он. Ведь что-то я должен им сказать еще, но что именно?..

Другой истолковал его молчание по-своему.

– Не боись, парень, – подмигнул он юноше. – Все будет, как надо… Ты лучше вот что… Распорядись-ка ты, брат, чтобы нам пожевать что-нибудь подбросили, а? Жрать что-то хочется, будто век во рту крошки не было…

Один бросил на своего напарника косой взгляд, и Сергей внутренне похолодел.

"Ничего у меня не вышло", обреченно подумал он, пробираясь сквозь туман ко входу в Зону, Рано я обрадовался, значит… Они может быть, и осознали необходимость примирения, но эта необходимость идет не изнутри них, а навязана им нами извне, вот в чем дело… В глубине души они по-прежнему ненавидят друг друга, так можно ли считать, что мы одержали победу?.. Неужели эта взаимная вражда, это зло природы человеческой, сидит в людях на уровне генов? И неужели его нельзя вытравить из людей? Неужели нам так и не удастся ничего изменить?.. "Будущее человечества"… "Судьбы цивилизации"… Зря я на это делал ударение в разговоре с ними. При чем здесь все это? Вот что мне надо было им сказать… Самое главное. Чтобы они остались живы… Как же я сразу не додумался? Н еще… Что бы ни случилось, каковы бы ни были обстоятельства – не смейте поднимать руку на человека, и не из любви к нему даже, а, прежде всего, из любви к себе самому! Ведь человек, убивший другого человека, – уже больше не человек! Вы считаете, что в ваших условиях это невозможно, но ведь это так просто!.. Или я сам чего-то до конца не понимаю?..

Еще секунду назад вокруг был туман Зоны, а секунду спустя оказалось, что никакого тумана и никакой Зоны уже нет, а есть предрассветные, на глазах рассеивающиеся сумерки, в которых виднеется уходящая во все стороны широкая, плоская равнина, покрытая сухой, шелестящей под порывами ветерка травой. Степь да степь кругом была этим ранним летним утром. Было еще прохладно, но чувствовалось, что через несколько часов взошедшее солнце приступит к своему ежедневному, унылому занятию – испепелять поверхность Земли своими раскаленными лучами…

Еще секунду назад человек в пропитавшейся насквозь потом и пылью военной форме осознавал себя Другим, и вдруг память мгновенно вернулась к нему, и он вспомнил, кто он такой и что с ним происходит. Будто очнулся после кратковременной, но сильной контузии…

Человек этот был Михаилом Беловым, числившимся в списках второй разведроты сто пятьдесят девятого отдельного пехотного полка Красной Армии, и шел одна тысяча девятьсот сорок третий год, и степь вокруг была изрыта разрывами снарядов, а вдалеке виднелся остов давным-давно сожженного тонка, и казалось, что вся степь пропитана запахом того железа и свинца, которыми она засеивалась в течение последнего года.

Михаил лежал за еле заметным бугорком, уткнувшись небритой щекой в жесткую, не успевшую остыть за ночь землю и сжимал одной рукой автомат, в котором оставалось не больше десятка патронов.

Он лежал так со вчерашней ночи, уже больше суток. За все это время, чтобы утолить жажду, он мог только жевать траву. Трава была горькой и вряд ли питательной, от нее только еще больше хотелось пить, но пить было нечего, и оставалось лишь время от времени разрывать руками, сбивая в кровь пальцы, сухой грунт, чтобы добраться до чуть влажного глинозема, а затем часами перекатывать во рту отдающие ковылем и солью комочки земли, но это лишь раздразнивало того зверя жажды, который сидел внутри Белова…

Но хуже всего было то, что Михаил не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Бугорок скрывал его, лишь когда он лежал, полностью распластавшись… Поэтому все тело, руки и ноги сильно затекли и одеревенели, как это бывает при сильной контузии.

Голова кружилась от голода, жажды, изматывающей степной жары, а больше всего- от необходимости постоянно, днем и ночью, следить, напрягая утомленное зрение, за серым валуном метрах в двадцати пяти, за которым скрывался такой же солдат, только немецкий, ставший врагом номер один Михаила.

Прошлой ночью группа разведчиков, в которую входил и Белов, возвращалась с очередного задания из тыла противника и здесь, на ничейной полосе, встретилась – почти лицом к лицу – с немецкой разведгруппой видимо, находившейся в свободном поиске в непосредственной близости от передовых позиций полка.

Ночной бой был коротким и страшным. Все сразу смешалось, и непонятно было, где враги, а где свои. Приходилось стрелять на вспышки выстрелов, а потом открыли огонь передовые дозоры с той и с другой стороны, над степью повисли осветительные ракеты, и, падая в небольшую ложбинку, в мертвенном свете ракет Михаил увидел, что все его товарищи лежат неподвижно – видимо, убитые – и что неподалеку залег его давний друг Леха Полоз.

К утру им стало ясно, что из немцев уцелело трое, и двоих они общими усилиями "сняли" с первыми лучами солнца. С третьим дело обстояло гораздо сложнее, потому что он занимал удобную позицию за неизвестно откуда взявшимся в степи большим камнем. Оттуда его невозможно было выковырнуть: пули лишь рикошетили от гранита и с визгом улетали в степные дали… Зато сам немец не давал разведчикам и головы поднять. Видно, он тоже воевал не первый год. Стреляный воробей…

Когда стало рассветать, Леха и Михаил решили все-таки попытаться прикончить гитлеровца. В то время им еще можно было, наверное, оторваться от него и уйти к своим, прикрывая друг друга огнем, но, во-первых, оба считали ниже своего достоинства отступать, имея численное превосходство над противником, а во-вторых, – и это было, пожалуй, самое главное – у командира группы, лейтенанта Михайличенко, убитого в десятке метров от них, на карту в планшете были нанесены данные об огневых позициях немецкой артиллерии, которые группа собирала накануне почти целые сутки. Вернуться без разведданных означало не выполнить задание, а это в военное время не сулило ничего хорошего…

Поэтому Михаил и Полоз решили, что пора кончать эту канитель – в том смысле, что надо во что бы то ни стало "шлепнуть" этого сукиного сына, засевшего за валуном. На счет "три-четыре" Михаил открыл огонь длинными очередями по ненавистному камню, не заботясь о расходе патронов, а Леха пополз в сторону немца от кочки к кочке, заходя фашисту в тыл или во фланг. Он был хорошим разведчиком, Леха. Потому что ему всегда везло. А, может быть, и наоборот… Факт тот, что на этот раз ему почему-то не повезло. Видимо, немец был все же не дурак и сохранил присутствие духа. Не обращая внимания на пули, цокавшие по камню, он прицельно, словно в тире, снял Леху с первого же выстрела. Наповал… У дружка Михаила только дернулись сапоги в короткой агонии.

И вот тогда, глядя на бездыханное тело своего друга, Михаил скрипнул зубами, вспомнив, как прошлой зимой Полоз волок его, раненного в ногу, на себе с поля боя, а по ним вовсю лупили вражеские снайперы-минометчики… Именно в тот момент Белов дал себе клятву во что бы то ни стало уничтожить фрица. Это теперь уже не было бы просто исполнением своего воинского долга. Это отныне становилось мщением за погибших товарищей…

В течение суток, когда Белов и немец стерегли друг друга, в душе Михаила скапливалось все больше ненависти и страха. Порой он начинал дремать, но ему сразу же казалось, будто немец крадется к нему со "шмайсером" наперевес, и он приходил мгновенно в себя. Потом, наоборот, Михаилу чудилось, что его враг или заснул, или потерял сознание от возможного ранения, и разведчик уже готов был вскочить и броситься к валуну, чтобы расстрелять фашиста в упор, но он вовремя сдерживал свой порыв, потому что трава за камнем шевелилась, свидетельствуя о том, что враг настороже…

Так прошел день, прошла ночь, а вокруг по-прежнему было тихо и пусто. Видно, и немцы, и русские считали своих разведчиков погибшими и не хотели зря соваться на "ничейную землю"… Ни немец, ни Михаил больше не стреляли, экономя патроны. Каждый из них ждал, когда у соперника, наконец, не хватит выдержки либо сил…