Галина Тер-Микаэлян - Face-to-face Страница 7

– Хорошо, я немедленно все уничтожу, – тихо сказала она, – и когда опубликую свою работу…

– Подожди, я не договорил. Пятнадцать лет назад ты по своей инициативе занялась расшифровкой так называемых посланий bacteria sapiens, никто это исследование тебе в план не включал, никому о нем неизвестно. Не думаю, что тебе стоит привлекать к себе внимание и публиковать результаты – пока, во всяком случае.

– Подожди, но моя книга о дешифровке посланий внеземных цивилизаций затрагивает лишь специфические проблемы криптоанализа, случай с bacteria sapiens я привожу только, как пример.

– Твоя книга хоть и косвенно, но связана с закрытыми исследованиями bacteria sapiens, поэтому я не уверен, что Первый отдел вообще разрешит тебе ее опубликовать.

– Позволь, но ведь исследование bacteria sapiens было включено в план работы Сережи, и оно стало темой его открытой докторской диссертации.

Петр Эрнестович с досадой поморщился.

– Ада, ты как ребенок! Когда Сергей этим занимался, тема была открытой. В настоящее время она засекречена, и разглашать какую-либо информацию, с ней связанную, он не имеет права. А ты вообще сотрудник совершенно другого института, тебя эта работа никаким боком не касается. Но если хочешь всем нам крупных неприятностей – действуй.

– Не повышай на меня голос, Петя! Я знаю, что ты большой скептик и не хочешь поверить, что бактерии, с которыми мы имеем дело, – разумный мир.

– Видишь ли, мы живем в социалистическом обществе материалистов, и в зеленых человечков нам верить не положено.

Разумеется, брат, как обычно, над ней подшучивал, но Ада Эрнестовна – тоже, как обычно, – закипятилась всерьез:

– Сережа этому верит! И Сурен Вартанович тоже верит, а он – ученый с мировым именем. Кстати, он года три назад давал на эту тему интервью какому-то молодежному журналу – потом даже напечатали статью, и никого это не встревожило.

– Сурену Вартановичу за восемьдесят, – устало вздохнул ее брат, – когда старик дает интервью молодежному журналу, то имеет право немного пофантазировать, и кроме пионеров никто серьезно его слова не воспримет. Что же касается Сережи, то в своих статьях он приводил только результаты исследований свойств bacteria sapiens и нигде не упоминал, что имеет дело с разумным миром. В противном случае, думаю, ВАК не утвердил бы его докторскую – нашему брату просто рекомендовали бы лечение в психиатрической больнице.

– Я работала пятнадцать лет, разработала уникальный метод дешифровки, и теперь не имею права опубликовать результаты?!

– Можешь посвятить в свою работу людей в белых халатах. Они выслушают тебя очень внимательно и госпитализируют с диагнозом «шизофрения».

Вот теперь это было сказано не шутливым, а вполне серьезным и очень резким тоном. От гнева и обиды у Ады Эрнестовны перехватило дыхание, лицо ее стало белей снега.

– Ты… ты, мой брат, мне это говоришь?!

Петр Эрнестович испугался.

– Прости, Ада, это и вправду было грубо сказано – замотался, совсем меня задергали в эти дни. Но я ничего не могу изменить – как мы с тобой ничего не могли изменить, когда арестовали и расстреляли папу. Если бы я начал возражать… Возможно, в институт пришел бы другой директор, и тему bacteria sapiens вообще у Сережи забрали. Публиковать свои результаты тебе нельзя – пока. Отложи это на будущее, к чему лезть на рожон? Криптоаналитиков твоего уровня в Союзе нет, в мире их единицы, поэтому тебя просто не поймут. Ты ничего никому не докажешь, а если нарушишь секретность, тебя упрячут в больницу, как шизофреничку. Представь себе Эйнштейна, который излагает теорию относительности средневековым алхимикам.

Комплимент его на Аду Эрнестовну не подействовал, плечи ее поникли, лицо как-то сразу осунулось и постарело.

– Хорошо-хорошо, Петя, я пойду, уже поздно, – она потопталась, пошевелила замерзшими пальцами ног, – спасибо, что так доходчиво объяснил. Это все, что ты мне хотел сказать?

– Да. Пойдем, а то ты замерзла, да и мне пора ехать – Злата, наверное, волнуется.

Поддерживая сестру, Петр Эрнестович повел ее обратно к подъезду. Уже у самой двери она неожиданно повернулась к нему и равнодушно сказала:

– Да, Петя, я тебя попрошу: передай, пожалуйста, Наталье, что я погорячилась во время нашего последнего разговора и извиняюсь. Я, наверное, действительно максималистка.

– Хорошо, передам, – устало ответил ей брат.

Глава вторая

Научный руководитель Юрия Лузгина, профессор Григорий Моисеевич Кравчук, с самого начала сумел заразить его своим энтузиазмом.

«С одной стороны, у нас реформы априори считались несовместимыми с плановым социалистическим хозяйством, – говорил он Юрию, – с другой стороны, их отсутствие неизбежно должно вести к спаду в экономике»

«Почему?»

«Вспомни азы политэкономии: производственные отношения должны соответствовать производительным силам. Мы живем в эпоху научно-технического прогресса, а социалистические производственные отношения в стране остаются на уровне тридцатых годов. Какой же все-таки умница Алексей Николаевич!»

С председателем Совета Министров СССР Алексеем Николаевичем Косыгиным Кравчук знаком был лично, именно тот заразил его идеями реформ в Советском Союзе. Его аспирант-очник Юрий Лузгин, до мозга костей захваченный идеями своего шефа, выполнил намеченную научную работу на одном дыхании и точно в срок готов был представить диссертацию ученому совету.

Однако случилось так, что в одно прекрасное утро энергичный и еще относительно молодой профессор Кравчук бодрым шагом вошел в кабинет директора института и, неожиданно схватившись за сердце, упал замертво. Юрия эта смерть настолько выбила из колеи, что в течение нескольких месяцев ему даже вспоминать не хотелось о пылившихся на полке пяти экземплярах диссертации и стопке неразосланных авторефератов.

«Так нельзя, – говорила мужу Халида, – ты начал кричать во сне, мечешься всю ночь напролет. Григорий Моисеевич умер, прими это, мы ничего не сможем изменить».

Она умела найти слова, Юрий понял это много лет назад, когда после страшной катастрофы, унесшей жизнь его матери, очнулся в далеком дагестанском селении. Рядом сидела девочка удивительной красоты и смотрела на него огромными печальными глазами.

«Мама! Где моя мама? Она погибла?»

«Мы ничего не можем изменить, – тихо проговорила Халида, касаясь тоненькими пальчиками его руки. – Да, твоя мама погибла. Мой брат тоже погиб».

Два года Юрий Лузгин прожил в семье отца Халиды, Рустэма Гаджиева. В шестнадцать лет он уезжал в Москву, чтобы получить паспорт, и перед отъездом очень серьезно сказал Рустэму:

«Я люблю Халиду, и она меня тоже. Мы поженимся».

Гаджиев чуть приподнял бровь и, усмехнувшись, потрепал его по плечу.

«Поживем – увидим. Вам с Халидой еще надо подрасти, а до тех пор сотня рек в море утечет».

Никто не верил в серьезность их чувств – ни Гаджиев, ни Наташа, тетка Юрия, ни ее муж Сергей. Они поженились через три года, когда Халида приехала поступать на биофак МГУ. Поразительно, но девочка, окончившая сельскую школу в далеком дагестанском селе, сумела сдать вступительные экзамены на одни пятерки.

Через год у них родился сын Тимур, но Халида не стала брать академический отпуск. Юные родители со смехом и шутками, по очереди прогуливая лекции, возились с малышом, пока не настало время отдавать его в ясли. Близнецы Лиза и Диана появились на свет, когда Юрий уже был аспирантом, а Халида заканчивала четвертый курс – ее отправили в роддом прямо с последнего экзамена. Трое детей не помешали молодой маме окончить университет с «красным» дипломом, она осталась работать на кафедре в университете, и все вокруг удивлялись, как эта удивительной красоты юная женщина ухитряется все успевать. Сама она объясняла это тем, что дети у Лузгиных росли на редкость здоровенькими – ведь физические и душевные силы у матери забирают, главным образом, болезни ее малышей.

После аспирантуры Юрий получил распределение на работу в планово-экономический отдел одного из крупнейших в Москве заводов. Ученая степень означала бы существенную прибавку к зарплате, но, когда он пришел в себя после смерти Кравчука, один из его официальных оппонентов уехал в длительную загранкомандировку, у другого же случился инфаркт. В результате защита была отсрочена на неопределенное время.

Весной семьдесят девятого молодой многодетной семье дали квартиру в Теплом Стане, а в начале июня того же года Халида тихо и, казалось, без особых усилий защитила кандидатскую диссертацию.

В декабре приезжавший в командировку Ильдерим, брат Халиды, увидел только что присланный из ВАКа диплом кандидата наук в красной корочке и сдержанно сказал:

«Недаром наш отец всегда говорит: «Моя дочка – свет моих очей». Ты, сестра, всех нас переплюнула»

Сухость его тона была понятна, Ильдерим всегда был крайне самолюбив, и то, что младшая сестра – бесконечно любимая, но, в конце концов, всего-навсего женщина – теперь кандидат наук, а он, Ильдерим Гаджиев, лишь скромный инженер-механик, работающий на тбилисском станкостроительном заводе, не могло его не задевать.