Мишель Роман - Времена Бессмертных Страница 8

Огибаю ряд ржавых кабинок, на которых раньше катались по рельсам, миную наполовину ушедшее под землю колесо обозрения и оказываюсь в пятидесяти шагах от громадного костра, чье пламя угрожает поджечь небо.

Меня тут же обдает жаром, отчего лицо и руки, не спрятанные под одеждой, покрываются испариной. Я поеживаюсь от неприятного ощущения.

Гай, Филипп и Грегори — главные старейшины на данном Совете, молча, сидят по правую сторону от костра. Я с удивлением отмечаю: по ним совершенно не скажешь, будто старики испытывают дискомфорт от близкого нахождения с гигантским костром. Их покрытые морщинами, обвисшие лица задумчивы и сосредоточенны на каких-то размышлениях, но есть и еще что-то… Словно бы пожилые мужчины грустны.

Я никогда не видел ни одного члена Совета поддавшимся унынию, каждого человека на Окраине с детства учат бороться до последнего за выживание и не поддаваться разрушительной силе отрицательных эмоций. Поэтому я замедляю шаг, идя к мужчинам, надеясь прочитать чуть больше по их печальным лицам. Но как только я прохожу мимо очередного скопления народу — за мной протягивается шлейф пересудов и шепота. Старейшины поднимают на меня глаза.

Мерцающий оранжево-красный свет от огня, явственно отражает боль и отчаяние в глазах трех мужчин, призванных убеждать людей не поддаваться унынию. Даже не смотря на то, что за спиной у меня настоящий огненный исполин, внутри все холодеет. Гай, Грегори и Филипп, конечно, знают о пропажи Руфи и неужели они так отчаялись, что им больно высказывать мне советы и слова ободрения? Что известно им, чего не знаю я? Еще плохие новости?

— Я допросил одного из Бессмертных, это не принесло результатов. — на ходу сообщаю я, забыв о вежливости и не упоминая Спартака. Старейшины и другие люди с Окраины не доверяют его семье.

Филипп — наголо обритый старик, медленно поднимается со своего места и, не смотря мне в глаза, кладет руку на мое плечо, в знак поддержки. Я чувствую, как начинают дрожать мои руки; сначала кончики пальцев, затем дрожь поднимается выше, порождая слабость во всем теле.

Да что, черт возьми, стряслось?

Я не задаю вопроса вслух, уважительно жду разъяснений Старейшин, хотя сердце мое колотиться, словно в припадке.

— Леонард… — как тяжело звучит мое имя в устах Филиппа, будто сейчас слова угрожают раздавить всю мою прежнюю жизнь. — Твои мать и отец пропали… Как и остальные. Саванна в том же списке.

Я стою на своем месте, не двигаясь и не моргая, затаив дыхание перевариваю услышанное. Без паники, можно сказать расчетливо, прикидываю возможные варианты случившегося и то, что я могу сделать для близких. Моя семья… Руфь, мама, отец — все исчезли. Догадывался ли я, что такое может произойти? Да. Но ничего не мог предпринять. Шанс что-то исправить у меня появится получасом позже…

Филипп и другие не знают, что Саванна не похищена вместе с остальными Смертными, не знают, что все намного сложнее, чем они могут вообразить, НЕ ЗНАЮТ, что спокойные времена, в которых они жили раньше, больше не существуют.

Это будет война. И как же страшно стоять у ее истоков.

— Сколько приблизительно человек пропало? — холодно спрашиваю я Старейшин.

— Около тысячи в периметре Свободы… — подавленным, почти болезненным голос оглашает Грегори, чьи длинные седые волосы кажутся золотисто-русыми в свете костра.

Я давлю в себе крик отчаяния. Я не думал, что все будет так… серьезно и страшно. Тысяча человек пропали в периметре, где я вырос, где жили все, кого я знал с детства! А сколько человек пропало в других местах планеты, расположенных поблизости с бессмертными городами!?

Слишком много горя! Слишком страшно. Я многое знаю, но не смогу всего предотвратить…

— Это похоже на истребление. — горько делает собственный вывод молчаливый Гай, третий Старейшина. — У них есть все, у них есть даже вечная жизнь, а они хотят стереть нас с лица земли!

Если бы я только мог ему все объяснить, сказать как он прав и в то же время далек от истины…

— Вы приняли какое-нибудь решение? — я имею право задавать такие вопросы Старейшинам, так как мой отец должен был стать одним из них, по достижению зрелости.

Но уже не станет…? Так случится, что не будет Старейшин, некому будет давать советов.

— Единственное, что мы решили, это советовать людям бежать как можно дальше от Византии, покидать Окраину. — борясь с дрожью в голосе, а может быть и со слезами, поясняет Филипп. Тяжело видеть, как становятся мокрыми глаза стариков от слез отчаяния.

— В других периметрах некоторые Старейшины подбивают народ не сдаваться и начинать восстания, но мы… не решились советовать и без того пережившим утрату людям, идти на смерть. — заканчивает дискуссию Грегори.

Трое старцев покидают свои места и направляются ближе к столпотворению людей со всего периметра Свободы. Сейчас они объявят о чрезвычайном происшествии и скажут людям собирать вещи и бежать. В неизвестность… Может быть даже к голодной смерти.

Где сейчас мой воинственный гнев? Я чувствую одно бессилие, словно вижу, как тонет в океане огромное судно, но я слишком мал и незначителен, чтобы помочь ему.

Я сажусь в Импалу и еду к пристани, в четырех кварталах от разрушенного парка развлечений. Пытаюсь думать о том, что мне предстоит сделать, но мысли упрямо возвращаются к сестре и родителям. Я готов сделать все что угодно, стать кем угодно, лишь бы Руфь осталась жива. Я даже допускаю такую мысль, что будь у меня куча денег, я бы оплатил ей эту чертову Церемонию Перехода, только знать что она в порядке.

Проезжая по дороге между двух многоквартирных домов, замечаю тут и там, людей в страхе мечущихся по улице, что-то кричащих, плачущих. У некоторых на руках маленькие дети. Теперь информация о падении Окраины распространится очень быстро, паника захлестнет многие периметры. И это лишь начало!

Бросаю машину в десяти шагах от пристани. Иду к двухпалубной яхте, выкрашенной в черный цвет, отражающей блики на воде. Судно кажется призрачным, лишенным осязаемых форм, и только шум волн разбивающихся о борта, говорит о том, что оно реально. Чем меньше шагов мне остается до мостика, перекинутого с палубы на причал, тем сильнее я ощущаю волнение.

Удивляюсь себе: вокруг меня разгорается война, мои родные похищены, а я волнуюсь из-за того, что скоро увижу девушку, в которую без ума влюблен. Или это из-за ненависти, что соседствует вместе с любовью внутри меня? Я же знаю, какая у Саванны натура, знаю, что она отнюдь не лучшая кандидатура для любви, многие, узнай они правду о ее роли в происходящем, захотели бы убить! Я и сам хочу, признаюсь, даже рисую время от времени в голове картины ее убийства но…

Она появляется на мостике, внезапно вынырнув из темноты каюты. Шагает медленно, но расстояние сокращается так быстро для меня. Мгновение и ее тонкая фигура очерчена рассеянным светом далекой луны, еще одно и Саванна уже на расстоянии вытянутой руки от меня. Знаю, что горло пересохло, я не смогу сказать ни слова.

Ее глаза… они гипнотизируют! Девушка ничего не говорит, не прикасается ко мне, только возбужденно разглядывает мое лицо.

Когда я не нахожусь с ней рядом, легко поверить, что она вовсе не существует, в такие моменты я позволяю себе плохо о ней думать, представляю, как говорю ей, глядя в глаза, сотню ругательств, которые она по праву заслуживает. Но стоит мне ее увидеть, как любые проявления ненависти гибнут.

Я словно поощрен свыше: имею честь смотреть на ее божественное тело, словно повторяющее изгибы дикой кошки. Сейчас непослушные угольно-черные волосы Саванны падают на плечи, и локоны обрамляют бледное встревоженное лицо. Большие миндалевидные глаза, словно немо задают вопрос, обращенный только ко мне: «Все в порядке? Я волновалась…» За это крохотное, почти выдуманное мною проявление заботы, я готов быть ее рабом до конца жизни.

Она отдает себе отчет в том, какой властью обладает надо мной? Я и хочу ее до безумия и ненавижу. Когда оба этих противоречивых чувства сталкиваются во мне, я превращаюсь в зверя, сам себя боюсь в такие моменты, а она если и замечает, что со мной творится, то жестоко делает вид что так и надо.

— Ты пришел… — негромко, оставаясь недвижимой, произносит она слова, будто измазанные в меду. От звука ее голоса и оттого, как она с тревогой смотрит на меня, по телу проносится волна возбуждения. Единственное, чего мне хочется в это мгновение — это сжать ее в объятиях, раздавить, причинить боль, отравиться невозможно сладким поцелуем…

— Все началось. — стараясь держать эмоции в клетке, глухо отзываюсь я. Я, как и Саванна, не делаю ни одного шага, не тяну к ней рук, хотя очень хочется. Единственное что могу себе позволить — что позволяет мне она — смотреть на ее прекрасное бледное лицо.

Сильный порыв ветра ударяет по нам со стороны океана, и длинные черные волосы девушки взметаются вверх, я затаиваю дыхание.