Андрей Валентинов - Сфера Страница 8

[…………………………..]

А такого раньше не было! Или просто не замечал? Пятый этаж! Крыша рухнула, вместо квартиры, той, что точно над нашей, неровный провал, железные листы свешиваются вниз, во все стороны торчит ржавая арматура.

Уходить! Скорее! Такого еще не было, чтобы прямо на глазах, прямо сейчас… Куда угодно, только быстрее, не оглядываясь! На улицу!..

Откуда тут яма? Ее не было!

[…………………………..]

Бабочка выросла. Она очень близко, рядом. Или просто кажется? Протянуть руку — и… Нет, кажется.

Яма… Яма — глубина, тьма, хуже подвала. Давно уже не решаюсь спуститься в наш подвал, раньше было совсем просто, теперь же… Значит, через калитку не пройти. Назад к гаражам? Там, кажется, есть проход? Наверное, и он исчез, я зря не ушел сразу, зря стоял тут, у подъезда.

Но это еще не ночь! Не ночь, значит, меня не поймали — и не поймают. Главное, не смотреть по сторонам, смотреть надо только вверх, на кроны старых тополей, на нелепую пластмассовую бабочку.

…Повернулся — а она снова слева, теперь над самой крышей!

Взлететь! Руки вверх — и в стороны! Это нетрудно, совсем нетрудно, я проделывал такое много раз. Не нужно шагать вниз с неверной высоты, надо лишь видеть высоту, смотреть вверх, в самый зенит…

Первое мгновение — самое тяжелое. Земля не пускает, держит, становится болотом, топью, тянет вниз, в глубину. Главное, ни о чем не думать, только прислушиваться к себе и верить, верить, верить…

…Прислушаться! Почувствовать! Поверить!..

Еще. Еще!..

А получилось! Вниз смотреть по-прежнему нельзя, но можно медленно опустить руки, сначала в стороны, потом — вниз. Теперь представить, что всплываешь. Вокруг вода, серая прозрачная вода… Это очень просто, с каждой секундой все проще, легче.

Уже третий этаж? Да, третий… четвертый. Медленно, конечно. А чего я хотел? С земли, да еще осенью!

Пятый этаж… Поглядеть вниз? Нет, рано, но оглянуться можно. Верхушка тополя совсем рядом, рука легко дотрагивается до старого пустого гнезда. Туда! Едва не касаясь тонких веток, над самой кроной. Медленно, медленно… Ничего, это пока медленно, надо лишь подняться выше — еще чуток, еще самую малость.

[…………………………..]

А бабочка где? Нет, потом погляжу.

Ветки совсем близко, мокрые, кора набухла, от нее несет сыростью. Дерево старое, очень старое.

Но все-таки оно еще стоит. «Там», в неспящем мире, его спилили лет двадцать назад. И то, ползущее над самой землей, тоже. И все остальные.

[…………………………..]

Все! Крона внизу, и двор внизу, и дом, и черная крыша. Вокруг только небо. Посветлело? Ну конечно! Я уже наверху.

Нет, еще нет. А вот сейчас… Смотреть в зенит, руки на бедра. Вперед!

Вверх!!!

Ветер в ушах, ветер в глаза, белый огонь впереди. Вверх, вверх, рассекая воздух, разрезая пространство! Сегодня получилось, сегодня я снова ушел, меня не поймали, и я могу больше не думать о гибнущем доме, о разоренном дворе.

А могу и подумать — не страшно. Могу и вниз поглядеть.

Высоко! Это замечательно, что так высоко. Я-неспящий очень боюсь высоты, бедняга. Наверное, потому, что «там» я никогда не летаю.

Ямы исчезли? И крыша целая? Ну конечно, я же взлетел, я сумел оторваться. Сейчас и солнце появится… Появилось — прямо из-за туч. Да и не тучи — так, облачка.

А скоро их тоже не будет! Останется небо. Мое небо.

[…………………………..]

И никакой бабочки! Только маленькое пятнышко — слева, у самого зенита.

10. ПОСЕЛОК

(Arie: 5'31)

— В магазин сходить, бабушка?

— А не жарко? Может, ближе к вечеру?

Жарко? Ну, бабушка, ну, сказала! Это разве солнце? Вот в Херсонесе, когда стоишь в яме, под ногами хлюпает — а сверху огонь! Когда под закрытыми веками печет! Тогда действительно жарко. Мы копали в Цитадели, там стены вокруг, воздух не движется, давит…

— У них перерыв с часу…

— Помню, бабушка!

Цветы… Всюду цветы — маленькая аллейка слева от меня обсажена флоксами, чуть дальше — тюльпаны и розовые кусты. Розы — гордость деда. Красные, белые, чайные, чуть ли не ультрамариновые. Дальше — гладиолусы, сирень…

…Сирень? Сирень расцветает весной, как раз на 9 Мая, а розы…

Дед сидит на табуретке возле открытого контейнера и мастерит. Это его любимое занятие — здесь, в нашем поселке, куда мы выбираемся на лето. На лето — и на редкие выходные. Некогда. Бабушка и дед читают лекции, она — в высшей школе профдвижения, он — в авиационном. Я хожу в школу.

В школу?! Да будь она неладна, школа эта! Не хожу туда и ходить не собираюсь!..

— Кошелек на комоде.

— Помню…

Конечно, помню! Комод в дальней комнате — той, что прямо по коридору. Там ночуем мы с дедом, а бабушка спит на втором этаже, в «фонарике». До сих пор не знаю, как правильно назвать это чудо архитектуры. То ли лоджия, то ли застекленный балкон. Оттуда виден весь сад, видна дорога за забором, решетчатая ограда соседской дачи…

Взбегаю по ступенькам, пересекаю веранду. Справа картина — Айвазовский «После бури». Копия, конечно, но мне очень нравится. А в коридоре — гравюры, виды нашего города. Это бабушке художник подарил, они знакомы чуть ли не с довоенных времен.

…Картина так и осталась там, в брошенном доме под острой крышей. А гравюры у меня, вынутые из рамок, пожелтевшие…

О чем я? Они «здесь», я их вижу!

Комод — полированный, бурый, чуть ли не позапрошлого века. На нем кошелек, рядом «Вечерка», развернутая там, где программка. А телевизор? Да вот он, у окна! Не очень новый, конечно, «КВН», но два канала берет. То есть в городе берет, здесь же только один — первый, московский. Что поделаешь, это же не «Березка», всего лишь «КВН». Как говорит дедушка: «Купил, включил — не работает».

На моей кровати — книжка. Что читаю? Ну конечно! Василий Ключевский, том второй. Остальные тома в соседней комнате, на полках. Там еще много чего есть, до самой осени хватит. И на следующий год останется.

…Из восьми томов уцелели только пять. Остальные пришлось докупать, переплачивать.

[…………………………..]

— Я пойду, бабушка?

— Купи себе шоколада. Того, что тебе нравится.

Ох, бабушка! Сколько тебе сейчас лет? Чуть за шестьдесят, наверное. Ты молодец, до сих пор работаешь, студенты тебя побаиваются, знаю. А дед (я его дразнил «дед-медвед») на пенсии, ему скоро семьдесят. Деду очень трудно ходить. Контузия, та, что он получил на Сандомирском плацдарме, все-таки догнала…

— Я не ем шоколада, бабушка. Уже много лет не ем. И сладкого не ем.

Она удивляется, но не слишком. Бабушка привыкла к капризам любимого внука. То он не ест суп, то не желает шоколаду, то мечтает поступить именно на истфак, где конкурс — восемь человек на место, то не хочет распределяться на кафедру истории КПСС.

— На велосипеде поедешь?

Оборачиваюсь. Мой «Спорт-шоссе» на веранде, у самого входа. Но мне надо к магазину, значит, спускаться вниз. Спускаться — ничего, а вот обратно… Да и сколько той дороги?

— Пробегусь. Вечером покатаюсь — до Мерефы и обратно.

— Ты все-таки осторожней.

Осторожней? Ох, бабушка! Залитый солнцем поселок, пустая улица, зелень садов. И цветы, всюду цветы…

И я слышу все, слышу даже свое имя! Не нужно угадывать слова, ловить смысл, переспрашивать. Дед и бабушка… Как редко я их вижу вместе, вдвоем!

[…………………………..]

— Я прочел твою диссертацию, дедушка. Не так давно прочел… Ты писал о коллективизации — у нас, в нашей области. И ни разу — ни разу! — даже не упомянул о голоде. О голоде, о депортациях. Понимаю, ты защищался еще в 1952-м, но мог хотя бы намекнуть…

— В последней главе. Разве ты не заметил? Где я рассказываю о помощи голодающим. Если есть помощь, значит, есть и голодающие.

— Помню. Но там нет такого слова — «голодающие».

— Там есть «продовольственная помощь». А зачем продовольственная помощь в деревне? Умному — достаточно. А в приложении — цифры. Стоит лишь взять карандаш, бумагу, сложить все вместе…

— У тебя часы за коллективизацию, дед. Серебряный «Буре» от ЦК КП(б)У. За что? Что ты делал?

— Я был в особой группе Центрального Комитета. Главная задача — предотвращение эмиграции из пограничных районов. Любыми средствами… Разве ты не знал?

— Узнал. Не так давно… Дедушка, ты расскажешь мне про пустыню? Как ты в Ташкент на верблюде ехал?

— Эх, солдат Яшка! Это я тебе маленькому рассказывал. Тебе очень нравилось.

— Еще бы! Пустыня, львы, тигры, жирафы еще, да? А я ее видел, пустыню эту. Причем именно под Ташкентом, правда, зимой.

— Я тоже там был зимой. В феврале 1942-го, всего пару дней. Отвез в Ташкент твою бабушку и твоего папу и уехал на Урал. Там наш корпус формировался.

— Гвардейский Уральский орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого? Дед, почему ты так мало рассказывал о войне? И не только о войне? Я тебя все время спрашивал, а ты…

— А ты бы о ТАКОМ рассказывал? Ты вырос, внук, вон — седина на висках. Неужели до сих пор не понял, почему мы — все! — молчали? Эх ты, солдат Яшка!