Вячеслав Рыбаков - Достоин свободы Страница 8

— Выключи. Я умоляю.

Женька не ответил. Тогда я с трудом встал — комната качалась, — подошел к экрану и переключил программу. Там тоже спорили, только другие люди, в другом месте. И я выключил. Изображение сломалось и померкло, стало очень тихо.

— Зачем ты? — спросил Женька после долгой паузы.

Там, за экраном, люди решали — решать им за нас или нет. Впрочем, почему за нас? За Женьку. Он один. И в том мире, и в этом он один-одинешенек. Теперь я мельтешу тут, делаю вид, что помогаю, возможно, ему даже кажется что я действительно ему помогаю. Но он совсем один.

— Марина устала, — объяснил я.

Марина вскинула на меня удивленный взгляд. И тут же отвернулась, спрятав лицо.

— Будь человеком, — попросил я, — свари мне кофе, если у вас есть. Я зверски устал.

Женька вскочил.

Марина поднялась и безвольно пошла за ним.

Я ученый. Я знаю: нельзя заставить творить. Неужели Чарышев не понимает? Что за бессмыслица, он же сам — один из крупнейших экологов… Творчество — это бесшабашная уверенность, раскованность, свобода…

Я очнулся от гудка вызова. Дал контакт — на экране возник Абрахамс.

— Где учитель? — спросил он, увидев меня. Словно я и должен был быть здесь, в квартире Соломина. — Понимаете, что-то забрезжило… Мне необходимо поговорить.

— Он не физик, — сказал я.

Абрахамс заморгал и судорожно улыбнулся.

— Я не могу в это поверить, — тихо ответил он.

— Энди, кофе готов! — раздался с кухни голос Женьки, и Абрахамс встрепенулся.

— Учитель! — крикнул он. — Доктор Соломин!

— Это Абрахамс? — шепотом спросил идущий мне навстречу Женька и отступил обратно в кухню, чтобы пропустить меня в дверь. Я кивнул. — Я его прогоню, — неуверенно пообещал он.

Мы остались с Мариной вдвоем.

Я вспомнил, как она потчевала меня в первое утро. Дурнота ненадолго отступила. Я ободряюще улыбнулся Марине, но она резко отвернулась, будто я ее оскорбил. Я взял чашку в обе руки и поднес к лицу. Кофе был горячий.

— Нам нужно было разойтись? — вдруг совсем беспомощно спросила она. Я не ответил. — Теперь ведь получается, что я во всем виновата, да? Втащила его в не его жизнь…

— В чем виновата? Марина, — я засмеялся, — ну честное слово! Где криминал-то?

— В том, что он… перестал. — На ее шее вспыхнули пятна. — Но он сам перестал, Энди! Сам! Сережке двух не исполнилось, я же помню тот вечер. Он сам сказал: все. Я поверить не могла, думала, это очередная хандра, у него бывает, когда что-то не получается… Я кричала: ты гений! Возьми себя в руки! А он только хихикает, как нелепый мальчишка, целоваться лезет — неинтересно, говорит, вы и так меня любите… Это — мужчина?!

Когда мы вошли в комнату, Женька внимательно слушал Абрахамса, шустро работая на невесть откуда взявшемся карманном компьютере. Абрахамс увлеченно излагал. Женька вдруг сказал: «Ого!» — и Абрахамс стал изгибаться и лезть из экрана, чтобы увидеть результат.

— Погодите, ребятки, сейчас, — пробормотал Женька не оборачиваясь. На ощупь взял со стола одну из появившихся там толстых пожелтевших тетрадей с торчащими уголками вложенных листков, стал рыться в ней. — А у меня тогда получалось… — бормотал он. — Сейчас… У меня получалось… — Нашел, всмотрелся. — Нет, это все тоже плешь собачья. — Задумался. Абрахамс ждал. Ждали и мы. У Марины подрагивали губы. — Вот что, — возвестил Женька наконец. — Плоский твой вакуум, конечно, нелепо. Но формально все преобразования верны. Попробуй представить себе эту нелепость во плоти. Когда я был ученым, — просто сказал он, — образность всегда помогала. Понял?

— Нет, — качнул головой Абрахамс.

— Вы просто устали, — нежно проговорил Женька, вдруг перейдя на «вы». — Имеется свертка по осям нашего пространства. Но это совсем не значит эн-мерной свертки. Вы же сами работали с подобными вещами, только по гравиполям. Покрутите оси!

У Абрахамса стала отвисать челюсть — ниже, ниже, потом он пробормотал едва слышно: «О боже…» — и отключился.

Женька стоял будто остолбенев. Изумление на его лице сменилось смазанным, забытым мимикой выражением гордости. Он высоко подпрыгнул и издал победный клич, восторженно хлопнув себя по голове ладонью и тетрадью.

— Работает! — заорал он. — Работает башка, Энди!

Я молчал. Стало очень тихо. Женька смотрел на нас, и во взгляде его гасло пламя. Тетрадь выпала из его руки, порхнули десятки листов, и вдруг Женька швырнул компьютер в экран. Раздался пронзительный короткий звон, по поверхностному слою экрана брызнули серебряные трещины.

— Нет!!! — крикнул Женька. — Нет! Марина, все останется!

…Наступила ночь. Я боролся со сном, накатывавшим, как обморок. Около полуночи Женька достал из какой-то коробки небольшое стереофото и протянул мне:

— Посмотри. Он звонил неделю назад, я снял с экрана. Ты ведь его так и не видел… — В голосе явно слышалось: «и не увидишь».

На фоне чахлого куста стоял длинный большеголовый парень в плавках и счастливо улыбался мне. У его ног, выставив смешные, совсем девчачьи еще коленки, сидела девушка. Она завороженно глядела вверх, на Сережку, и ей не было дела до объектива. Она вся словно светилась. Мы еще повоюем, дружище, сказал я Сережке.

— Отличный парень, — сказал я Женьке. — Очень на тебя похож. И девочка красивая, даже завидно.

Женька улыбнулся вымученно и благодарно.

— Старый греховодник, — проговорил он.

— Хотите есть, мальчишки? — спросила Марина.

Я не вбил бы в себя ни кусочка, но только повел рукой в сторону Женьки:

— Как хозяин.

— А что, — бесцветно согласился Женька, — мысль…

Они ушли на кухню. Сначала там было тихо, позвякивала посуда. Потом зазвучали приглушенные, сливающиеся голоса. Потом вышел Женька, сел, а Марина тихо заплакала там, на кухне.

— Странно, — задумчиво проговорил Женька. — Все-таки, значит, я эту штуку раздолбал там… — Он вздохнул. — Могу…

— Прекрати.

— Нет-нет, я не жалею. Просто дьявольски сложная штука. И интересная. Знаешь, в институте долго не верили, что стоит этой темой заниматься, я ее так пробивал… Очень здорово знать, что могу. Наверное, я все только для этого и делаю: узнать, могу ли.

— Можешь. Запомни. И успокойся. И езжай на свой атолл.

— Да, — ответил он почти шепотом. — Смотреть на небо и думать: я мог бы вернуть чаек. Обрабатывать Маришкины пробы и думать: я мог бы вернуть рыб. И все время бояться — как бы не вызвать переход. Опять — бояться, бояться…

Раздался вызов. Женька, глядя на меня, вопросительно поднял брови. Я пожал плечами. Он дал контакт.

Это был не Абрахамс. На экране возникли семь человек — пятеро мужчин и две женщины. Всех их я видел впервые.

— Доктор Соломин, — нерешительно сказал один из них. — Мы… тут подумали…

— Мы — это физики Канберрского центра, — вставил другой.

— Да. Собственно, никакого предложения, по сути, у нас нет. Иначе мы обратились бы к доктору Абрахамсу.

— Да будет мямлить! — прервала одна из женщин. — Мы хотим вам сказать только, чтобы вы не обращали на нас внимания. В смысле — ни на кого. Справимся. Не мучайтесь.

— Вот именно! — облегченно воскликнул первый мужчина. — Не думайте об этом. Никакой опасности нет, и это просто свинство, что они… Наш округ уже направил протест в Академию Чести и Права ООН. Живите спокойно, пожалуйста. Как вам хочется.

— Извините, что так бестактно вторглись, — робко попросила вторая женщина. И экран погас.

— Идем ужинать, — после долгого молчания сказал Женька.

Мы пошли ужинать. Едва мы вошли на кухню, Марина вышла, не глядя ни на меня, ни на мужа.

Мы не смогли есть. Молча сидели — каждый перед своей тарелкой, на которой остывала еда.

— Я ее теряю… — вдруг сказал Женька.

— Что?

— Она не понимает. А я смотрю на нее, и горло перехватывает: жива, жива… Она ведь не знает, что это только… — Он беспомощно шевельнул ладонью, не зная, как сказать.

— Горло перехватывает. Ты же ходишь мимо как чужой!

— Я глаз поднять не смею. Стыдно. И не могу правду сказать.

— Иди за ней! — прошипел я. — Быстро! Скажи, что она важнее всего!

Он замотал головой:

— Она не поверит.

— Она тебя любит.

— Она мне не верит.

— Она тебя любит!

— Не верит — и любит? Так не бывает.

— Все бывает. Иди! Ей хуже, чем всем нам!

И он пошел. Я включил окно. Сыпал косой осенний дождь. За сотни метров от меня, оглаживая слепые круглые колпаки, ветер нес острую мутную влагу.

— Ну помоги же им! — закричала Марина. — Почему отнекиваешься? Почему повинуешься Энди? Чего он хочет, ты мне можешь сказать?!

Я стиснул голову руками и, ничего не слыша и почти не видя, пошел из квартиры вон.

6