Николай Полунин - Край, где кончается радуга Страница 8

– Все вы пропадаете, – сказала она. – Кто где. Ты тоже пропадешь. Понесет тебя куда-нибудь… На Пустршь не ходи, – приставила она палец к Вестову носу. – Куда хочешь ходи, а на Пустошь не лезь, запомнил? Э, что с тобой, ты ж ещё теленок. Телок ты бессмысленный, ничего ты не понимаешь…

– Да, – сказал Вест, обрадованный таким поворотом дела, – я ничего не понимаю. Объясни. Мне никто не хочет объяснить. А я совсем ничего не понимаю. Совсем, правда. Я…

– Дурачок, – перебила она его. – Думаешь, я что-нибудь понимаю? Да здесь, если разбираться начнешь, облындишь в два счета, что ж я сама себе враг? Ты пей, пей лучше, бери пример с Шеллочки, она весь день просыху не знает, и ей хорошо. Тут у нас все пьют, – громко прошептала она, едва не касаясь губ Веста. Лоб у неё был потный, короткие прядки липли. – Я тебя ещё увела, ты видел бы, что там… Думаешь, я люблю голая на столе игру каблуками давить? Думаешь, да? А… тебе! Это все Абри, он, поторох проклятый, он…

Шеллочка вдруг заругалась и заплевалась, тряся кулачками. Вест не знал, как быть. Он хотел встать, но у Шеллочки все прошло, как началось, быстро, и она продолжала лишь тихонько поскуливать, размазывая по щекам черные волосы и сморкаясь в край балдахина. Вест посмотрел на свою руку, все ещё держащую бутылку без этикетки. Бутылка звякнула о металлический бок некрупного куба со множеством малюсеньких разноцветных блямбочек на стерженьках. Стерженьки торчали из пазов и были, наверное, подвижными. Потом Вест посмотрел на Шеллочку.

– Жизнь собачья, – сказала Шеллочка. – Сядь ко мне, а? Вест пересел на кровать. Плечи у женщины мелко вздрагивали.

– Я, ведь, знаешь тебя зачем утащила, я думала веселее будет. Наше бабье как помешалось – Человек! Человек! Живьем бы Кудесника в его железке испекли, не вели он Простачку тебя доставить… А мне что, мне здешних хватает, наших. Их пока всех перепробуешь, по второму разу захочется, – она опять хихикнула. – Ты поцелуй меня, а? – вдруг попросила она жалобно.

– Ну, пожалуйста…

Цепкие пальцы зашарили по нему, Шеллочка придвинулась.

– Подожди. – сказал Весь. – Подожди, слышишь.

– Ну. пожалуйста…

– Погоди, я тебе сказал! – Он оторвал от себя её пальцы. Погоди.

Глаза раскрылись.

– Чего? Чего ждать!

– Ты мне не все ещё рассказала.

– Что рассказала? – Она отодвинулась. – Что я тебе должна рассказывать?

– Насчет здешних и вообще…

– Что вообще? Что – вообще? – Она вновь бурно задышала, но уже от гнева. – Ты кто? Чего тебе от меня надо? Ты шпионить сюда явился? Ты… ты… – Ее снесло с кровати, она забегала по ковру – от стенки с гравюрами до стенки с кинжалами. Вест мысленно пожелал, чтобы ни то, ни другое не попало ей под руку. Кинжалы – это понятно, а гравюры были в тяжелых рамках.

– Ух-х, свяжешься с Кудесником, – злобно бормотала Шеллочка. – Сколько можно… Я ведь, – остановилась, постучала себя в грудь, – я ведь ещё те времена помню, когда он не то что в жестянке своей, пешком ходить боялся, все швырял, как крыса… Кто ему все это сделал, все эти хоромы чертовы, кто?

– А я причем? – сказал Вест, от неловкости вертя в руках куб со стерженьками. С обратной стороны куба была воронка.

– Ты… ты из-за этого, да? Ты думал, я… да? – Она оказалась рядом, выхватила куб, швырнула обратно на столик. – Дурачок, вот дурачок какой. Это же еда, выпивка, шмотки по мелочи… И правда теленок. Оставь его. – Она быстро легла, раскинувшись в центре своего спального заповедника. – Иди ко мне, иди…

Вест решил хоть что-то прояснить.

– А сигареты?

– Как? – переспросила Шеллочка.

– Ты говоришь – еда, выпивка, мелочь всякая, – а сигареты?

– Повтори ещё раз, пожалуйста.

– Сигареты. Си-га-ре-ты. Чтобы курить. – Он показал, как курят сигарету.

– Никогда не слыхала, – помотала она головой. – Перестань. Иди лучше, ну.

Так, подумал Вест, опять дебри. Может, напиться, а? И – к ней. А что?

– Пойду я, Шелла, – сказал он. – Не сердись.

– Ну и вали! Вали, чтоб ты…

Затворяя дверь, он увидел, что Шеллочка пьет, запрокинув белокурую головку, прямо из горлышка, и водка льется ей на грудь, растекаясь пятном по безрукавке.

Куда идти, он не знал и пошел влево, потому что там было тише. По обеим стенам до самого потолка висели картины. Их вообще было много в этом доме, но лишь теперь он мог приглядеться как следует. Вот это похоже на Дега, а вот то – почти идентичный Ван-Гог. А вот – рисунки в стиле Кокто. Но именно в стиле, не более. Подлец Ткач, ну ничего ведь не рассказал действительно стоящего. Конспиратор чертов. Но тогда у них тут все и впрямь на порохе. Не очень, правда согласуется с только что виденным, хотя… Может быть, пир во время чумы? Надо же, попал. Как хоть город называется, узнать. Постой! Они же… Они же здесь были с нормальной кожей!!! Вест остановился под очередным шедевром. Ну да, ну да. Шеллочка беленькая, тот пожилой, Мастер, он розовый, в углу, помню пьянь какая-то, тоже – нос сизый, физия буро-малиновая, затылок кровяной, апоплексический, все как полагается… Ткач, Ткач… Ну вот, ещё одно, что я без тебя узнал.

Вест поковырял ногтем полотно, под которым остановился. Чешуечка легко отскочила. Старое. Ему пришло в голову, что это может быть подлинник. Ценность. Чей бы ни был, какого мира, но подлинник, но – ценность. А я её ногтем. Кстати, в этом случае картина должна быть на подключении. Он осторожненько заглянул за холст. Там было много пыли, и болтались хвосты мочала, на котором шедевр висел. Вест отошел на шаг. вгляделся. М-да. Что ж это я живописи-то ни черта не понимаю. Отличить, скажем, Дюрера от Пикассо отличу, но чтобы понять… Ну, пейзажик и пейзажик, что он там хотел выразить, поди разберись. А если все они подлинники? Здесь-то она есть, эта сеточка, черт, как ее… Плевать, решил он. Впереди темнота сгущалась. Вдоль стены стали попадаться мягкие диванчики, а там, в конце, где было темнее всего, на диванчиках копошились. Подойдя ближе, он понял, что там делают, и поскорее свернул в первую попавшуюся боковую дверь.

В этой комнате, круглой, посредине стоял стол, тоже круглый, и тяжелые кожаные кресла обрамляли его. А вокруг были книги. Гораздо больше, чем он видел за последнюю неделю. Гораздо больше, чем он видел за всю жизнь. Он решил, что книги это самое то, что надо, и хорошо бы запереться здесь на пару суток и как следует почитать. Он опасался лишь, сумеет ли он их прочитать, все-таки разговор разговором, а чтение он мог не усвоить. Хотя безграмотный плакат на входе прочел, и можно надеяться… На дверцах шкафов поверх изящной фурнитуры были навешаны массивные замки. На всех. Вест погладил стекло, за которым стояли книги. Переплеты одинаковы, академические, безлично-незыблемые.

Весту расхотелось читать эти книги. Пройдя библиотеку насквозь, он долго искал выход, одновременно стараясь не приближаться к эпицентру жизни этого дома, путался и натыкался в темноте на предметы и пробегал освещенные места. Он не нашел ни выхода, ни лестницы на первый этаж, ни хоть какой-нибудь мелочи, нарушающей однообразие комнат, заваленных, завешенных и заставленных шедеврами и ценностями. Наконец он швырнул в викторианское, а может, елизаветинское, окно викторианским же. а может, елизаветинским, табуретом и спрыгнул в ночь.

Ему совсем некуда было идти.

Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой. Утро. (Продолжение) Ребята сидели кружком у казенника и резались в кости. Вест остался дежурить у окна. Чего у них не отнять, подумал он, так это хладнокровия. У меня все поджилки трясутся, а им хоть бы что. Они так же переругивались над ставками и бросками на явке у Мятлика, и когда ждали в засаде Гату на Двадцать восьмой, и в Квартале, ещё до того, за войлоком Наумовой норы. Дьюги ощерился, покопавшись в кармане, и метнул через стол пару «заветных» – чего так-то сидеть, мужики… Собственно, они заполняют костями весь досуг. А ну-ка Ален? Гляди, сидит со всеми, куда только спесь подевалась, оглядывается слишком часто, все-таки нервничает, ну да его тоже понять можно, кому-кому, а ему живым попадаться совсем противопоказано. Да, Гату, нам не простят…

…Я пришел к Крейну на четвертые сутки. Единственное имя, которое мне дал Наум, и я спрашивал всех встречных-поперечных. Как правило, на меня действительно пялились, тут ты мне, Наум, не соврал. Крейн оказался милой, щуплой и лопоухой тварью с добрыми глазами и сохлой ногой – из таких и получаются первостатейные книжные черви. Напоил, накормил, простым, человеческим, кашей какой-то, больше все равно ничего не было, и первый вопрос: а что за книги я видел у Абрахэма? Вы понимаете, Вест, у него есть такое, что, что… я не знаю просто. И стоит! Вы понимаете, стоит! Ему не надо! Он изредка перед гостями бахвалится, если кто понимает, вам бы тоже показал, не сбеги вы. У него есть вещи, которые невозможно найти, которых нигде нет, которых вообще нет, – а у него есть! Ну, я понимаю, там, живопись, коллекционные сервизы, мебель, но книги-то, книги!.. Он просто негодяй, вы слышите, негодяй! Это нужно всем! Всем! А он набил шкафы и повесил замки, у него там, знаете ли, замки… ах, да, вы видели…