Геннадий Емельянов - Пришельцы Страница 9

    - Ну, и бабище! - бухгалтер Суходолов задумчиво покачал головой. - Даже, говоришь, не заметила, что на птичку божью уселась. Таким задом, наверно, вполне можно крепостные ворота вышибать.

    - Как это - ворота вышибать? - живо заинтересовался пришелец.

    - Мы отвлеклись от темы! - Ненашев поморщился. Гришина реплика была, конечно, опять некстати. - Вы следите, пожалуйста, Федор Федорович, - за моей мыслью.

    - Пытаюсь следить. Продолжайте, только помедленней. Я, как это? ... вникаю.

    - Спать надо меньше! - с досадой и уже без дипломатической вежливости отрезал председатель. - Мы бы, допустим, с Гришкой вот к вам прилетели, так мы, наоборот, совсем не спали бы!

    . - Почему не спали? - осведомился Федор Федорович и приставил к подбородку кулак, наклонил голову, к чему-то прислушался.

    - Любопытно же - совсем другой мир! Но иду дальше. Встала, значит, та необъятная женщина, отряхнулась и ушла домой себе, а за жизнь расплющенного попугая врачи боролись, но чудес не случается. Хотя почему не случается? Сидим тут вот, беседуем. И разве это не чудо, а? Инопланетянин у нас гостях, это же здорово, Гриша! Ты как считаешь? - Гриша тоже считал, что беседовать с пришельцем - чудо из чудес он кивнул Ненашеву и широко улыбнулся. - Так вот, погибла птица, и взрослый мужчина, седой как лунь, скорбел по этому поводу неподдельно. Имею в виду Даррела, я не удивлюсь, если узнаю, что он и всплакнул. И ничего постыдного в том не вижу. Такой человек самозабвенно любит все живое, будь то бабочка-капустница или мерзкий паразит. Это - один полюс.

    - В каком смысле - полюс? - спросил товарищ с Монашки и расслабленно откинулся на спинку кресла: он, видать, устал.

    - Но не полюс, скажем так - крайность, потому что большинство людей в меру любят и в меру не любят. Кажется, я запутался, но продолжу. Итак, писатель и натуралист Даррел представляет Добро в его чистом виде. Тем не менее на Земле нашей существует, обладая, кстати, немалой силой, другой сорт людей - бездушные. Есть, Федор Федорович, страна такая - Кампучия, и вождь ее бывший, будь он трижды неладен, сожрал треть своей нации. Сожрал - это фигурально. Убил, уничтожил, уморил с голоду, закопал, утопил.

    - Зачем?

    - Он, видишь ли, задумал государство определенного типа, и в том государстве, он считал, много лишних ртов, сами они помирать не хотели, потому их срочно убирали. А эти, - председатель показал пальцем на телевизор, - убивают потому, что другие не хотят жить так, как велят им убийцы. Неясно?

    - Не совсем ясно.

    - Зайдем с другого конца. Явился я, допустим, к соседу и говорю ему: "Ты, уважаемый, ведешь себя совсем плохо: молишься не моим богам, почитаешь не моих вождей, не покупаешь мои товары. Я считаю первым светилом Луну, а ты - Солнце? Почему так? Ну, и дальше в том же духе. Покорись к прими мою веру. Не хочешь? Тогда я заставлю тебя покориться силой или сотру в порошок. Другого не дано. Вот мы бы прилетели к ваш с Гришей, Федор Федорович, и начали бы на вашей благословенной планете устанавливать свои порядки. У вас нет министерств? У нас они есть и в очень большом, понимаешь, количестве. Значит, и вы себе заводите министерства. У вас нет, допустим, пшеницы. У нас есть. Значит, сейте пшеницу. Не желаете? Тогда мы с Гришей на ваши головы атомную бомбу бросим.

    - Зачем?

    - Вот те раз! Я тут, понимаешь, интеллект напрягаю, убедительную форму изложения проблем нащупываю, а он - "зачем"? Спать меньше надо, давно бы разобрались, что к чему, и без моей помощи.

    - Мы ждем, - сказал пришелец.

    - Чего ждете, кого ждете?!

    - Сигнала. И пусть ваша цивилизация тем временем поднимется ступенью выше.

    - Про то мы читали! Они, видите ли, шибко умные, а мы пока совсем глупые. Так они будут ждать, когда мы поумнеем. У нас теперь противоборство страшного накала, а они дрыхнут, будто свадьбу отгуляли! - Ненашев посмотрел на Гришу Суходолова с укоризной, будто именно Гриша пробил в горе Монашке дыру и, полный снобизма, пережидает схватку. Бухгалтер завертелся на стуле, в глазах его появилась собачья тоска, он шмыгнул носом и отвернулся. - Мы не бросим на вас атомную бомбу, не так воспитаны, а вот они. - Председатель опять показал пальцем через плечо на телевизор. - Они могут.

    - Кто - "они"?

    - Зло. Добро над попугайчиком стенает, у Зла слез нет!

    Опять, как давеча, как полчаса назад, секретарша Галя въехала в кабинет на спине Никиты Лямкина, который нес груз свой старательно и смиренно. Наглости в Никите не было, борода его поникла, брови угрюмо хмурились. Гадя скатилась с бывшего покойника в нескольких шагах от порога и, покраснев, вышла. Лямкин огладил бороду ладонями и слегка поклонился:

    - Душа хрустит, как малосольный огурец, председатель! Душа покоя просит. Хочешь, председатель, я стих произнесу?

    Ненашев почему-то, наверно, впервые, не почувствовал к Лямкину неприязни, он его пожалел, как жалеют убогих и детей.

    - Некогда, брат, видишь, человек у меня из области.

    - Этот, што ль? - Никита с пренебрежением боднул головой в сторону пришельца, - Очки еще напялил! Подождет - не каждый день добрые люди из гроба встают и собственные поминки справляют.

    - Ты же стих хотел прочитать? - Лямкин прижал руку к сердцу и еще поклонился:

    - Извольте.

    Слово мое верное прозвенит, Буду я, наверное, знаменит. Мне поставят памятник на селе, Буду я и каменный навеселе.

    - Ироничный стих, хороший стих, - сказал председатель ласково и с оттенком снисходительности. - Сам сочинил? - Рубцов сочинил, поэт был такой.

    - Да. Рубцов, значит? Не слыхал про такого. Ладно у него получилось. Но мы тут заняты...

    - На поминки-то заглянете? Один я, старухи там у меня, мужики на работе.

    - Позже, может быть, и заглянем, уж не обессудь. Вежливость Ненашева сбила Никиту с толку, он попятился и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

3

 Закат был большой и пламенный.

    На короткое время тайга облилась густым огнем, который растекся неудержимо и достиг реки Суртаихи. Вода запылала, как жидкая сталь, побежала, кажется, быстрее, в глубине ее, на перекатной струе, свитой туго, проблескивали Красные искры.

    Когда солнце завалилось заторы, на горизонте едва заметно прокололись первые звезды.

    Председатель колхоза Ненашев выглянул из предбанника на улицу и шибко покрутил головой:

    - Темная будет ночка, братцы, разбойная будет ночка! - От головы председателя поднимался пар и голое тело курилось. - А запахи-то, запахи! Гриш, ты бы подышал: очень это полезное дело - подышать.

    Гриша Суходолов сидел на скамейке, согнувшись в три погибели, и касался руками пола: он, сильно упарился, ему не хотелось ни говорить. Ни шевелиться. Пришелец тоже был на скамейке рядом с бухгалтером, он не разделся, не стал париться, он лишь наблюдал молча сквозь черные свои очки за странными манипуляциями землян и, наверно анализировал виденное с помощью своего компьютера, пристроенного на макушке.

    - Запахи-то, запахи, ядрена феня! - Сидор Иванович закрыл дверь бани, взял со столика под скупым окошком бутылку пива, распечатал ее, - зацепив пробку за край скамьи, и жадно принялся пить, поворотясь лицом к Пришельцу, дал знак глазами: если хочешь, тебе распечатаю? Федор Федорович никак не прореагировал на это предложение, очки его, закрывающие чуть ли не все лицо, были бесстрастны и загадочно черны. Ненашев старался пореже смотреть на пришельца, потому что побаивался его. "Чужак и есть чужак, пойди разгадай, какие мысли крутятся в его башке!"

    - Вы напрасно, дорогой Федор Федорович, не паритесь, операция эта, скажу вам, имеет - великое профилактическое свойство, от всех болезней лекарство. Гениальное изобретение человечества! У вас есть баня? У вас, конечно, нет бани. Париться не всякий может - тут некоторая: удаль нужна, а вы, не сочтите за оскорбление, несколько я так понимаю, рациональны. А для баньки удаль - непременное условие, Гришка вон скис.

    - Ничего я не скис! - решительно осерчал Суходолов и, тряхнув развесистым чубом, тоже потянулся за бутылкой и тоже, запрокинув голову, начал пить пиво длинными глотками, кадык на его шее падал и поднимался, будто поплавок в момент поклевки, и нутро издавало при том громкое гавканье. - Отец мой париться мастак. Бывало, всех мужиков на полке пересиживал. На голову - шапку, на руки - верхонки брезентовые, и пошло-поехало, а потом, если зимой дело было, в прорубь - нырь. После, значит, проруби - кружка спирта следовала, потом - сон часов на двенадцать. Вставал как огурчик, радости полный. Да он и сейчас от молодых в этой области не отстает, крепкий еще старик.

    - Ты в него, значит?

    - Почему это, не в него? Азарта такого нет - верно.

    - Удали, значит, нет той.

    - Может быть.