Жан Рэ - Мистер Глесс меняет курс

Жан Рэ

Мистер Глесс меняет курс

В день своего пятидесятилетия Дэвид Глесс отдался воспоминаниям о людях и событиях, так сказать, возвратился в прошлое.

Это нельзя было назвать праздником в прямом смысле: никто ему не подарил ни цветка, ни торта, ни комплимента, да и сам он не позволил себе даже лишнего глотка пива. Недолгие воспоминания резюмировались одной фразой: «Какое все–таки свинство – жизнь!»

Тут в лавку влетела мисс Троссет и напустилась на мистера Глесса: зачем он ей продал красную фасоль, которая никак не желает поджариваться?

Обычно Дэвид Глесс не имел ничего против мисс Троссет – покупательницы скаредной и вечно недовольной, но в этот день, да, как раз в этот среди стольких других, она ему не понравилась. Между тем, вздорная злобная трещотка и не собиралась останавливаться.

– Мне надо купить полфунта риса, но ведь ясно, что он будет весь заплесневелый и в мышином помете! А уж как вы меня обжулите на унции перца!

Бакалейная лавка Дэвида Глесса располагалась между Лавендер Хилл и Клапхэм Коммон на углу кривой улочки, уходящей в мрачный захламленный пустырь. По необъяснимой причине «смог» – этот тяжелый, черный туман Лондона – оседал именно в здешних краях.

И в данный момент безобразная рваная пелена цвета сажи развернулась перед окном: стены старой транспортной конторы на той стороне померкли и пропали из поля зрения.

Дэвид Глесс мягко вступил в монолог:

– Анабелла Троссет, подите вы к дьяволу.

– Что?… Как?… Вы сказали…

Мисс Троссет закрыла руками живот, словно ожидая немедленного удара.

– Мало вам еще? Хотите слушать дальше, пожалуйста: вы грязная потаскуха… любовница старого ножовщика, прогнившего от блуда и экземы, вы, любезная… воруете в больших магазинах!

– Праведный Боже! – взвыла мисс Троссет, которая в свое время была одной из самых ярых прозелиток Армии Спасения. – Небо, защити меня… Пьяница… Сумасшедший…

– Фасоль в моей лавке первосортная, и я в жизни никого не обвесил, – змеиным шепотом продолжал Дэвид, – и должен вам сказать, балованное дитятко сточной канавы…

Он заговорил совсем тихо, прислушиваясь к шуму, который пробивался сквозь плотную завесу тумана…

– Должен вам сказать…

– Не желаю ничего слушать, – завопила мисс Троссет и заткнула уши.

– Отлично, – усмехнулся бакалейщик, – это лучшее, что вы могли придумать.

Шум постепенно определялся: грр… грр…

Покупательница настежь распахнула дверь и несколько помедлила перед черной рыхлой стеной.

Дэвиду Глессу нарастающий шум был хорошо знаком.

– Ступайте к дьяволу, Анабелла Троссет! Если не ошибаюсь, вы сейчас туда попадете.

И он сильно толкнул ее в спину.

Мисс Троссет поневоле ускорила шаг и растянулась на мостовой в ту секунду, когда из тумана появился… грр… грр… огромный грузовик, забитый тюками с хлопком для завода компании «Бразилиа».

Возможно, в мире и есть места, где о мертвых говорят хорошо. Лавка Дэвида Глесса к ним, безусловно, не относилась, особенно когда собирались окрестные кумушки.

На улице «смог» рассеялся после внезапного утреннего ливня и проглянуло смутное солнышко; дождевая вода смыла очерченный мелом контур, где лежал труп мисс Троссет.

Отпуская муку, маринованную лососину и патоку, Дэвид внимал поучительной беседе добросердечных покупательниц.

– Упокой Господь ее бедную душу!… Однако, представьте, эта тварь носила шляпу и кастрюлю святых дам из Армии Спасения и в то же время служила… подстилкой этому старому подонку – лудильщику Слайку.

– Так, – соображал мистер Глесс. – Это не ножовщик, а лудильщик. Ладно.

– У нее нашли кучу вещей, пропавших из магазина бижутерии миссис Хук, куда она устроилась якобы подметать полы.

– Еще лучше, – прикидывал бакалейщик. – Правда, магазин миссис Хук нельзя назвать большим, но мерзавка воровала… воровала!

– В конце концов, – добавила очередная мегера, – тело досталось земле, а душа дьяволу!

Последнее замечание насторожило мистера Глесса:

«Дьявол? А ведь я сам ее отправил к дьяволу. Надо бы все это обмозговать».

Размышления не привели ни к чему, однако ночью Дэвид был побеспокоен весьма неожиданным образом.

Ему не приснилась мисс Троссет, но зато привиделись странные, кошмарные, надоедливые люди и события, так что он с радостью пробудился… в полной темноте. Ночник, похоже, давно погас.

Неопределенный силуэт, источающий бледный свет, недвижно стоит у окна.

Мебель принялась визжать и скрипеть, хотя раньше ничего подобного не замечалось. Застонав почти человеческим голосом, открылась дверь зеркального шкапа, хотя аккуратный Дэвид запер ее накануне на ключ.

Раздались три удара в стену, потом, чуть позже, три удара в потолок.

Освещенный силуэт медленно потемнел и пропал.

Перед тем как снова заснуть, Дэвид додумался до следующей мысли:

«Анабелла Троссет… Выходит, я сделал дьяволу подарок… В таком случае, он, возможно, меня отблагодарит…»

Утром, когда он распахнул ставни, то получил прямо в физиономию порцию хорошо разжеванной chewing–gum[1]. Озорной голос издевательски пропел:

– Вот тебе подарок, старая сосиска… дожуй…

Хэнк Хоппер – мальчишка–рассыльный компании «Бразилиа» – никогда не забывал преподнести сюрприз мистеру Глессу, равно как всегда удостаивал благосклонным своим вниманием мешок орехов, стоявший в лавке на полу возле входной двери. Обычно этот оголец обзывал Дэвида «ногастой сосиской». Сие нелестное сравнение отличалось, однако, правдоподобием.

– Ладно, сынок, – проворчал Дэвид, – все уладится, вот увидишь.

Попивая чай с поджаренным хлебом, он проглядывал полицейскую хронику в газете. О несчастном случае с мисс Троссет – всего две строчки: три четверти страницы посвящалось последнему преступлению «нового Джека–Потрошителя».

В течение месяца ночной убийца орудовал в основном в портовых кварталах, но время от времени оставлял след – кровавый след – в менее пустынных районах столицы.

В первый раз в жизни Дэвид Глесс читал эти сжатые, тревожные новости – ранее он ограничивался лишь политической и театральной хроникой.

Правда, здесь не было специального умысла – он ощущал только некоторое изменение атмосферы. Еще смутно все это было, проплывало намеком, неопределенным очертанием, словно тот силуэт, что ему привиделся в ночи.

«Какое все–таки свинство – жизнь!» В памятный день своего юбилея он в известном смысле прозондировал прошлое в поисках резона, оправдывающего сию сакраментальную фразу, и резон, наконец, обрел имя: Энтон Брук. Мистер Глесс отнюдь не всю сознательную жизнь вешал муку и лососину, расписывал приход и расход жалкой бакалейной лавки на Лавендер Хилл.