Челси Ярбро - Костры Тосканы Страница 100

За стеной зазвучали шаги, потом они стихли, дверь заскрипела. Дрожащий свет факела упал на стену, два монаха втолкнули узницу в келью.

— Поднимите руки, — приказал один из них.

— Не могу.

Ее голос был тихим и очень усталым. Первый тюремщик просипел что-то второму, тот покорно кивнул, потом, шаркая ногами, подошел к Деметриче и, вздохнув, закрепил на ее запястьях оковы с помощью отвратительного вида клещей. Грузно шагая, монахи вышли из кельи. Дверь закрылась, щелкнул наружный засов. Келья погрузилась во тьму.

Только когда звуки их тяжелых шагов окончательно замерли в отдалении, Деметриче позволила себе разрыдаться.

Ракоци медленно поднялся. Мокрая ткань одежды, пробитой дождем, липла к его телу, он не обращал на это внимания:

— Деметриче. — Шепот его походил на шелест дождя за окном. — О, Деметриче.

Она подавила рыдания.

— Сан-Джермано?

— Да.

Он подошел ближе, ожидая, когда ее глаза приспособятся к темноте, — он знал, что сейчас она ничего не видит.

— Они причинили вам боль?

Деметриче вздрогнула:

— Нет. — Ее голос дрожал, но она старалась держаться. — Я боюсь. Я умираю от страха.

Он взял ее за руки и нежно привлек к себе. Он поцеловал ее — в лоб, в глаза, потом в губы. Так они стояли какое-то время, пока ее дыхание не сделалось ровным. Ракоци отступил, втайне обрадованный, что Деметриче потянулась за ним.

— Радость моя, подождите немного. — Он указал на оковы — Сначала освободимся от них.

Но она спрятала руки за спину.

— Нет. В прошлый раз они увидели, что железо разогнуто, и решили, что это работа дьявола. А еще их перепугало окно. Я сказала, что доски вырвало ветром, но они не поверили мне… — Она опустила голову, глаза ее были полны слез, — Нет, нет.

Ракоци выругал себя за оплошность. После его ухода монахи не должны были найти в положении узницы перемен.

— Но… я вижу, тут все осталось как было. Вы что, дали им обещание вести себя смирно?

Деметриче улыбнулась сквозь слезы.

— О нет. Они посовещались и все тут освятили. И сказали, что, если я опять… опять выкину что-то такое, они окончательно уверятся, что мне помогает сам сатана. — Она внезапно умолкла, охваченная новым приступом страха.

— О, Деметриче. — Сердце Ракоци сжалось. — Обещаю, что утром эти цепи вновь будут на вас. Они ничего не узнают. Дайте мне ваши руки.

— Я не могу их поднять.

Ужасная мысль мелькнула в его голове.

— Пытка? Они вас все же пытали?

Она затрясла головой.

— Нет. Пока еще нет. Сегодня они лишь связали мне руки и вздернули их к перекладине. Мне пришлось стоять на носках. Через какое-то время боль притупилась, и мне все сделалось безразлично, а они… они искали на моей коже сатанинские метки и рассказывали, что меня ждет. — В глазах ее вспыхнуло отвращение — Я думаю, это вовсе и не монахи. Они получали огромное удовольствие, унижая меня.

Ракоци промолчал. Он знал, и не понаслышке, о мерзостях, которые творили доминиканцы, издеваясь над беззащитными жертвами, но сейчас не стоило развивать эту тему. Сейчас надо было дать Деметриче выговориться, чтобы ужас, в ней накопившийся, выплеснулся наружу и не отравлял ей впоследствии жизнь.

— Они задавали вопросы. Одни и те же, нелогичные и бессмысленные, но они задавали их снова и снова. Потом палачи привели другую женщину, пожилую и полубезумную. Они раздели ее и стали пытать. На моих глазах. Им нужно было, чтобы я на это смотрела. Она кричала, а они всячески ее мучили, а потом раскалили железо. Этот крик, этот запах… — Деметриче умолкла и, пошатнувшись, привалилась к стене. — Когда несчастная потеряла сознание, они сказали, что проделают то же со мной, если я стану упорствовать и отрицать свою ересь. Они сказали, что заклеймят меня, а затем… — Ее ноги ослабли; содрогаясь всем телом, она опустилась на тюремное ложе. Ракоци сел рядом.

— Деметриче, карина. — Осторожно и нежно он обнял ее, — Вы столько выносите, потерпите еще чуть-чуть. Клянусь своей кровью, я не позволю им расправиться с вами. Вы верите мне? — На сей раз его поцелуй был настойчив, ее губы ответили, но без пылкости и словно сопротивляясь.

Все же порыв холодного ветра заставил ее прижаться к нему.

— Не оставляйте меня, Сан-Джермано, — шепнула она.

— О, никогда.

Он убрал с лица ее прядь волос и спросил:

— Чем мы займемся сейчас? Хотите, я вам спою колыбельную или…

— Могли бы вы просто побыть рядом со мной?

— Конечно. Я люблю вас, донна. Ложитесь, я стану оберегать ваш покой.

Его голос звучал низко и мягко. Деметриче посмотрела на кандалы, на цепи, прикрепленные к вбитой в стену скобе.

— Как я ненавижу все это, — сказала она с отвращением. — Снимите их, Сан-Джермано. Но обязательно верните на место… потом.

— Да, дорогая, — сказал он, без видимых затруднений разгибая железо. — Видите, как все просто? А сжать их еще легче. — Он притянул израненные запястья к губам и осторожно поцеловал каждую ссадину. — Улыбнитесь, карина. И подумайте, что я еще могу для вас сделать? Впрочем, пожалуй, я знаю это и сам.

Ракоци повозился с завязками и накинул на Деметриче свой плащ. Женщина вздрогнула и отшатнулась.

— Он мокрый!

— Да, мокрый, — сказал он печально. — На улице дождь. Вам неприятно? — В словах его крылся подтекст.

— О нет!

Деметриче потупилась и смущенно пробормотала:

— Просто… вы промокли до нитки и… можете заболеть.

— Это, — сухо сказал он, — невозможно.

— Правда? В таком случае… — Деметриче помедлила, потом, словно на что-то решившись, приникла к нему. — Мне все равно, мокрый вы или не мокрый. Мне нисколько не помешает, даже если вода хлынет на нас с потолка. Обнимите меня, Сан-Джермано! Крепко, как вы это умеете, обнимите меня! — Она прижалась к Ракоци и затихла, ощущая, как напряглась его грудь.

Он снова поцеловал ее — долгим, затяжным поцелуем, потом отстранился и со вздохом сказал:

— Деметриче, радость моя, вы должны меня выслушать.

Она непослушными пальцами погладила его по щеке.

— О, Сан-Джермано, одежда скоро просохнет. Не беспокойтесь, прошу вас, мне действительно хорошо.

Взгляд его сказал ей, что дело совсем не в одежде.

— Что с вами? — Деметриче выпрямилась. Она уже знала что.

— Дорогая, не надо лукавить. Вам ведь известно, кто я таков. И в вас все еще живет неприятие этого факта. — Он отмел ее возражения нетерпеливым взмахом руки. — Вы боитесь меня. Вы и раньше боялись.

— Я была не права.

Она покраснела, осознавая справедливость упрека. Он подарил ей ночь наслаждения, он стал ей близок, но зазор между ними все-таки оставался, и поделать с этим она ничего не могла.