Челси Ярбро - Костры Тосканы Страница 102

Площадь заполнялась людьми, Христовы воители цепью рассыпались вдоль заграждения, ибо горожане стали перелезать через щиты, чтобы подобраться поближе к кострам. Зрелище обещало быть редкостным: книги, картины и дорогостоящие безделушки жгли тут не каждый день.

Выйдя на площадь, монахи возвысили голоса. Наиболее набожные флорентийцы попадали на колени, громкими криками призывая к себе милость небес. Доминиканцы в своих черных накидках поверх белых сутан смешались с толпой, собравшиеся начали ритмично хлопать в ладоши. Над площадью прокатился шум, подобный грохоту листового железа.

Внезапно все смолкло. Савонарола, появившийся на ступенях Санта-Мария дель Фьоре, выждал с минуту и обратился к пастве:

— Радуйтесь, флорентийцы! Сегодня Господь дает вам возможность искоренить главный ваш грех!

Он воздел над толпой обе руки, чтобы унять бурю восторженных возгласов и рукоплесканий. Восклицания, сорвавшиеся с уст многих тысяч объединенных восторженным порывом людей, стихли: Флоренция обратилась в слух.

— Здесь! Сегодня! Сейчас! Буквально через мгновение мы с вами выкажем нашу готовность следовать Господним велениям. Мы навсегда избавимся от вещей, тешащих наше тщеславие и ввергающих город в пучину порока! — Доминиканец показал на Христовых воителей. — Эти молодые бойцы, верные Господу, уже наготове. В их ясных глазах пылает огонь истинной веры, им и доверяется честь воспламенить эти костры, назначенные уничтожить всю скверну во имя нашего очищения!

Монахи продолжали приплясывать, люди, стоящие у заграждений, начинали им подражать.

Над кучами хвороста появился дымок. Христовы воители, ободренные словами вождя, заторопились. Первый огромный костер, разложенный на южной стороне площади, занялся быстро. Второй, поменьше, не хотел разгораться, хотя внимание публики привлекал к себе в большей степени именно он. Именно в его пламени знаменитый Сандро Боттичелли собирался уничтожить свои полотна, и молодой Иезекиль Аурелиано со своими приспешниками уже хлопотал возле него.

— Сандро, позвольте мне взять одну или две картины. — В тихом, спокойном голосе говорящего явственно слышался чужеземный акцент.

Боттичелли стремительно обернулся.

— Франческо?

— Жермен, — с улыбкой поправил Ракоци. — Всего два холста. У вас их тут более двадцати. Уверяю, недостачу никто не заметит.

Глаза живописца сделались жесткими.

— Я не могу.

— Господи, почему? Сандро, отдайте мне «Персефону».[57] Эта легенда всегда привлекала меня. Живопись не греховна. Думать иначе могут только безумцы. — Ракоци говорил очень тихо, но Боттичелли казалось, что его собеседник кричит.

— Нет. Я дал клятву.

— Так нарушьте ее. Ради своих картин. Это ведь не куски ткани, покрытые красками, это частицы вашей души. — Внезапно он взял Боттичелли за плечи и посмотрел ему прямо в глаза. — Сандро, да понимаете ли вы, что творите?

На другом конце площади Савонарола возносил хвалу Христовым воителям, раскрасневшиеся юнцы сияли от гордости.

Боттичелли пытался вырваться, но не сумел. Сила удерживавшего его человека была воистину фантастической. Дернувшись раз-другой, Сандро промямлил:

— Мне больно. Оставьте меня.

Ракоци опустил руки. Краем глаза он видел, что юнцы из Христова воинства приближаются к ним.

— Одумайтесь, Сандро. В сравнении с ними, — Ракоци указал на картины, — ни вы, ни я ничего не значим, равно и как затеявший весь этот ужас бесноватый монах. В этих полотнах больше жизни и человечности, чем во всех тех, кто пришел поглазеть на их гибель. Пожалуйста, Сандро. Еще не поздно. Я вас прошу.

— Я полагаю, синьор Ракоци, вам лучше уйти.

Боттичелли отвернулся от собеседника и обратился к Иезекилю Аурелиано.

— Я готов. Помогите мне поднести картины к костру.

Тот ухмыльнулся.

— Нет, синьор Филипепи. Вы должны это сделать сами. Иначе жертва будет неполной.

Глаза Сандро вспыхнули и погасли. Он пристально поглядел на юнца и, пожав плечами, сказал:

— Хорошо. Тогда скажите, каков порядок этого ритуала? — Живописец боком прошел к картинам, опасаясь, что Ракоци преградит ему путь. Но тот, как видно, уже ушел, и дорога была свободной.

— Вначале следует сжечь все небольшое, — ответил Аурелиано, получивший соответствующие инструкции еще накануне. — Самое большое и непристойное пойдет на закуску. — Ухмылка на лице юноши сделалась шире. — Оставьте здесь «Диану и Актеона»,[58] — снисходительно посоветовал он, — а «Юпитер и Ио»[59] отправится к Савонароле.

— К Савонароле? — переспросил Сандро в недоумении.

— Ну да!

Взгляд вожака Христовых воителей сделался ласковым, даже елейным.

— Наш добрый приор покажет ее всей пастве и обличит в ней все человеческие заблуждения, навлекающие на смертных гнев Божий.

Боттичелли зажал рот ладонью, пытаясь справиться с приступом тошноты. Он приказал себе успокоиться, затем опустил руки:

— Мне кажется, это уже чересчур.

— Вы ошибаетесь, — нагло усмехнулся Аурелиано. — Раскаяние должно быть глубоким и искренним. Если вы его не проявите, чего же ждать от других? Двусмысленность, свойственную языческой живописи, следует заклеймить. — Он явно повторял чужие слова. Мальчишка заткнул руки за пояс и принялся раскачиваться на каблуках.

Сандро, ища сочувствия, огляделся по сторонам, но обнаружил вокруг лишь глумливые физиономии Христовых воителей. Двое-трое монахов деловито перебирали картины. Он сделал к ним шаг, но юнцы встали теснее. На миг Боттичелли овладело безумное желание броситься на глазах у всех флорентийцев в костер. О, как переполошились бы эти святоши! Монахи продолжали копаться в полотнах. Один из них, отличавшийся властной осанкой, вдруг сунул под накидку «Семелу»,[60] потом — «Персефону». Художник открыл было рот, чтобы изобличить вора, и тут же его закрыл. Из-под сутаны доминиканца выглядывали носки синих венгерских сапожек. Боттичелли подавил истерический смех, поражаясь смелости Ракоци, и сердце его омыла волна восторга.

— Пора начинать, — заметил Аурелиано. — Добрый приор Сан-Марко дает нам знак.

Сандро еще раз покосился на мнимого доминиканца и кивнул:

— Прекрасно. Пусть будет «Юпитер». — Он сдвинул брови. — Чего же вы ждете? Несите эту картину ему.

— Вы должны отнести ее сами. — Углы губ подростка презрительно искривились.

Похоже, его хотят растоптать окончательно. Художник мысленно досчитал до десяти и усмехнулся.

— Что ж, почему бы и нет?