Б. Олшеври - Семья вампиров Страница 12

Также мужчин очень занимал вопрос, почему в таком специфическом здании, как Охотничий домик, оказались жилые покои, да еще прекрасной молодой женщины. В том, что она была молода и прекрасна, как-то никто не сомневался. Это казалось очевидным!

— Эта дама была родом из чужой земли, — вмешался староста.

— А вы откуда это знаете? Кто вам сказал?

— Моя бабушка говорила, что заморская красавица умерла от тоски по родине. Что она была очень красива, но не нашей веры и умерла без покаяния, оттого ее душа и бродит по дому, не зная покоя, и просит от людей молитв своему Богу.

— Но отчего она жила здесь, а не в городе или не в замке?

— Этого бабушка не говорила.

— Карл Иванович, быть может, вы сможете что-либо сказать на этот счет. Вы разбирали сегодня церковный архив?

Оба управляющих и Карл Иванович сидели на дальнем конце стола и не вмешивались в разговоры почетных гостей.

— Нет, мистер Гарри, ризница еще закрыта, и только завтра я получу от нее ключ.

— Это верно, — подтвердил и староста.

— Вот, если вам угодно, я приготовил к чтению письма, — предложил Карл Иванович.

— Да, да, пожалуйста! — вскричала молодежь.

— Вина и сигар, — распорядился лакеям хозяин.

Когда приказание было исполнено, слушатели разместились Поудобнее и закурили. Карл Иванович начал.

Письмо восьмое.

«Извини, Альф, что после последнего письма я сделал такой большой перерыв. Все эти дни я был сильно занят, так как искал подарок, достойный моей милой невесты. Ты, конечно, думаешь, что это нетрудно сделать в таком городе, как Венеция. Да, найти достойную оправу для такого бриллианта, как Рита, трудно, но, возможно, я нашел.

Один старый еврей, торговец старинными вещами, предложил мне шкатулку, по его словам, принадлежавшую какой-то римской императрице. Он клянется мне богом Адонаем в верности своих слов. Это, понятно, не важно, но вещь и правда из ряда вон выходящая…

Уже сама шкатулка — чудо искусства. Ее перламутровые цветы и золотые птицы напоминают что-то сказочное. Наружного замка нет, а внутренние застежки делают честь своему изобретателю.

На крышке с левой стороны есть птица, готовая схватить яблоко. Нужно вдвинуть это яблоко ей в клюв, и застежки откроются.

В шкатулке несколько отделений, и все они заполнены дамскими украшениями. Почти все великолепной старинной работы, но главную красоту представляет большой черепаховый гребень, украшенный золотом и желтым жемчугом. Как бы он был красив в черных кудрях Риты.

Хороша была также булавка из родового сердолика с острым золотым концом, но что рассказывать! Купить этого сокровища я не смог… Средства, посылаемые мне из дома, казались мне вполне достаточными для одинокого студента, а теперь я чувствую всю их мизерность.

Вместо шкатулки императрицы пришлось купить тряпки: кружева, — материи, ленты и т. д.

Рита, когда открыли сундуки, была в неописуемом восторге. Она то разбирала вещи, то примеряла их на себя, то бросалась мне на шею, мечтала сшить себе такие платья, как видала на старинных портретах в галерее.

Радость ее порадовала и меня, но все же я чувствовал себя уязвленным, что оказался забыт ради атласа и бархата!

«О женщины, кокетство имя вам», — сказал поэт.

Мне ничего не оставалось, как проститься с ней и пораньше отправляться домой. А потому займусь окончанием моих воспоминаний.

Итак, до сих пор, если не считать ночного припадка матери и исчезновения собаки, все было просто и естественно. Теперь же наступает какой-то сумбур. Но слушай.

Жизнь в замке после того случая текла мирно. Мать почти совершенно поправилась, только боялась оставаться одна. Первые ночи после припадка в ногах ее кровати всю ночь сидел отец, теперь его место заняла наша старая служанка Пепа, которая с давних пор занимала должность экономки в нашем замке.

Днем мать также не оставалась одна: отец, мы — дети, старик доктор и посетители не давали ей времени тосковать и задумываться. После обеда она выходила на площадку в саду и там ложилась на кушетку.

Площадка — лучшее место в нашем саду. Она лежит над обрывом, и вид с нее превосходный, от людских взглядов и заходящего солнца она защищена непроницаемой стеной зеленого душистого хмеля.

Тут же мы с Люси играли в разбойников и строили песчаные пирамиды.

Мать порозовела, но прежняя живость к ней так и не вернулась. Она по большей части лежала тихо, устремив глаза вдаль. Первые дни она скучала о Нетти, судьба которой так и осталась неизвестна, но взять себе другую собаку мать наотрез отказалась.

Однажды, играя с Люси в разбойники, я спрятался в хмеле и подслушал часть разговора отца с доктором, конечно, относившуюся к ночному приключению.

— …У малокровных, а тем более нервных людей это часто бывает, — говорил врач. — Наверное, она положила футляр на ночной столик и ночью, не отдавая себе отчета, вздумала надеть ожерелье и, конечно, со сна сильно уколола шею острой застежкой. А уже от боли ей явилась вся эта галлюцинация, змеи и все такое. Единственное, что меня беспокоит, — то, что раны на шее заживают с большим трудом, — прибавил задумчиво доктор.

— Все это так, доктор, но как попало ожерелье в постель? Мы нашли его на складках одеяла?

— Да говорю вам, она сама его надела!

— Так-то оно так, только странно, что футляр оказался на туалете в соседней комнате…

Доктор молчал.

— Теперь я принял меры, — продолжал отец, — больше она не увидит этого проклятого ожерелья, я запер его к себе в бюро.

— Поймала, поймала, — залепетала Люси, таща меня из хмеля, и окончания разговора я не слышал.

Однако насколько у нас на горе в эти дни было тихо, настолько же в долине, в деревне, нарастала тревога. Там объявилась какая-то невиданная эпидемия, которая уносила молодых девушек и девочек. Не проходило недели, чтобы смерть не забрала одну или даже две жертвы. Все девушки умирали скоропостижно. Накануне веселые, жизнерадостные, наутро они были холодными трупами. Внешних знаков насилия на них не было, и трупы не вскрывали.

Вначале на случаи смерти не обращали особого внимания, но частая их повторяемость при одинаковых условиях взволновала умы. Всюду зажигались лампадки и загорались ночники, а те, у кого были девочки-подростки, ложились спать в их комнатах или же девочек клали с собою в кровать.

И как ни странно, болезнь приутихла, точно испугалась. Но вот пропала дочка старосты, девочка лет тринадцати, и в деревне поднялась тревога. Подруги сказали, что она пошла в соседнее поле за васильками. Бросились туда — и у самой межи нашли труп ребенка. Васильки были еще зажаты в ее ручке. Лицо ее было испуганным, а на шее заметили две небольшие ранки. По просьбе отца труп также не вскрывали.