Игорь Кром - Мемориал Страница 13

Позже я заметил, что эти своеобразные следы оставались повсюду, где человек жил, и были тем сильнее, чем большее время он проводил на этом месте, причем силу и собственную жизнь имело всякое сильное чувство. Пространство приобретало черты личности — так комната со временем всё больше и больше соответствует характеру своего хозяина, а новые жильцы долго не могут избавиться от ощущения постороннего присутствия в доме.

Не менее удивительное открытие пришло ко мне год спустя. Подобные же свойства я обнаружил у самой Земли. Внутри неё также шли жизненные процессы — свои, неслышные, медленные, но могучие… Они стали заметны для меня после того, как моё тело, растворяясь в природе, становилось всё больше и больше частью нашей планеты… У меня открылись глаза, и белое мерцание свежевыпавшего снега болью отозвалось в голове.

Я выключил пилу.

Вокруг было тихо и спокойно, местный яростный ветер, видимо, где-то спал. Большие белые пушистые хлопья падали на ровные грядки могил. На часах было десять минут третьего, и я работал один.

Чёрт возьми, почему же ребята бросили меня? Поставив пилу на снег, я огляделся по сторонам. Никого.

Моё внимание привлекло странное большое тёмное пятно под снегом на ближайшей дорожке. Ничего подобного там раньше не было, я подошёл к нему и ковырнул ногой. В стороны разлетелись красные брызги. Я остолбенел. Без сомнения, это была кровь. Ещё свежая, лишь немного присыпанная сверху снегом, чуть загустевшая. Я ковырнул ещё раз, и поддел ногой что-то плотное. Это что-то взлетело и тяжело шлёпнулось рядом с краем дорожки. Не поверив своим глазам, я наклонился над этим предметом. Но глаза меня не обманывали. Окровавленная кисть чьей-то руки словно манила меня прямиком в ад…

И тогда я закричал. Невесть откуда взявшееся эхо подхватило этот крик и понесло его по кладбищу, но вскоре закашлялось и замолчало, словно подавившись. Не сводя взгляда со страшной находки, я пятился и пятился до тех пор, пока спиной не упёрся в кучу сложенных веток.

И ощутил холодное прикосновение к ноге.

В ужасе я обернулся.

Они лежали там оба, полуобнявшись. Серёга вытянул ко мне обрубки рук, на которых ещё дрожали густые алые капли крови. Из глаз у него торчали тополиные ветки. Положив ему ладонь на плечо и прижавшись к спине, на меня многозначительно смотрел Костя. От левой скулы через его лицо шла багровая полоса, и ниже этой полосы лица не было.

— Что же это такое? — прошептал я. И, не помня себя от ужаса, бросился бежать, не разбирая дороги. Ноги сами понесли меня к тому месту, где баобаб разбил первую пилу. Я споткнулся о корень и упал, ударившись лбом о кусок гранита с надписью: «Иматов Александр». И снова наступила темнота.

Тем временем блокада закончилась, и кладбище перестало расти, как на дрожжах. Столбик из моей могилы вынули, и вместо него положили камень с высеченной на нём той же самой надписью. Теперь я жалел, что там не красовалось моё подлинное имя.

А рядом не на шутку разыгралась схватка между тополем и берёзой. Все её нюансы оказались прекрасно видимы в моём ускоренном потоке времени. И вот наступил момент, когда один из корней тополя вошёл в зону моего «я». И я перетёк в него вместе с влагой и поднялся над землёй впервые после долгого заключения в ней.

Прошли ещё годы. За это время кладбище изменилось. Вырос целый мемориальный комплекс с вечным огнём и скульптурой Родины—Матери. Холмы могил, всех, кроме братских, сровняли бульдозером, оставив ровную поверхность. Правда, когда стали вновь расстанавливать могильные плиты, многое перепутали. Так, на мою могилу лёг камень того самого влюблённого мальчишки, Александра Иматова. А мы с тополем наконец-то стали одолевать проклятую берёзу. Сам тополь здорово вырос, а его корни растянулись на многие метры в стороны. Зона моего влияния значительно увеличилась. Из новых деревьев, пытавшихся отвоевать себе место в этой зоне, выжила лишь одна берёзка, да и та выросла кривой и безобразной.

Вскоре, одной прекрасной весной, у нашей соперницы не появились новые листья. Зато появилась зарубка на стволе. Я радовался этому, словно ребёнок новогоднему подарку. Я ещё не знал, что в недалёком будущем такая же зарубка появится и на моём стволе, который уже несколько лет подтачивал изнутри короед.

А когда это случилось, я решил перебираться в другое тело. И, будь я проклят, моё новое пристанище должно уметь передвигаться! И я терпеливо ждал, ждал оказии. Но люди избегали подходить близко, словно ощущая немую угрозу, исходившую от меня. В качестве запасного варианта тополь выпустил целую сотню молодых побегов, но меня это больше не устраивало.

И всё же я дождался.

Я почувствовал приближение чего-то глобального всеми клеточками моего сохнущего тела. Что именно это было, я не могу сказать, но мир неуловимо изменился, и люди перестали меня опасаться.

Я приготовился к прыжку.

Сначала я ничего не различал в белой пелене, стелящейся перед глазами. Чуть позже сообразил, что уткнулся лбом в стекло. Я стоял в тамбуре электрички, и снежные поля мелькали за окном.

Поезд без остановки проехал Шушары. Я возвращался в город.

Что-то ритмично подёргивало мою руку. Я поднял её и увидел привязанный к запястью раскидай. Да-да, раскидай — детскую игрушку, шарик с опилками на резинке.

Откуда?

И откуда я это еду?

И когда я успел переодеться?

И — о Боже! — Серёга с Костей, ведь это был только сон?

И почему у меня ботинки и брюки снизу забрызганы чем-то бурым?

Раскидай мерно покачивался на руке. За окном появился чёрный незнакомец. Он летел рядом с поездом, и его плащ развевался, точно сатанинские крылья.

— На днях мы обязательно съездим в Павловск, сынок! — сказал он.

— Мы обязательно съездим, — повторил я. — В Павловск.

— Медленно скачешь, Консервная Банка, — прошипел он сквозь стекло. — Помнишь, как хрустнули его рёбрышки?

Резинка лопнула, и раскидай упал на заплёванный пол.

— ГОБЛИ—И–И—ИННН!!!!!

Мой крик распорол тишину вагонов, оглушая людей, разбивая окна и ломая скамейки. Чёрный ураган бушевал в моей голове, бьющейся об шершавую зелёную стену. Я закрыл руками лицо, и кровь брызнула из-под ногтей.

— ГОБЛИ—И–И—И–ИННННН!!!!!!

Двери распахнулись, и я выпрыгнул на платформу. Она была пустынной, и по ней змеился ветер.

Но может ли это быть?

Разве мог я в моём состоянии спокойно заявиться домой, забрать сына и уехать с ним в Павловск? Разве мать отпустила бы его со мной? Разве милиция не ждёт меня дома?

Абсолютно ни на что не надеясь, я нашёл в кармане монетку в пятнадцать копеек, вошёл в телефонную будку и набрал номер. Долго никто не подходил, затем трубку взяла Бабушка.