Энн Райс - Вампир Арман Страница 13

Люди здесь казались баснословно богатыми – они небрежно попивали в тавернах прозрачное красное вино, закусывали свежими мясными пирожками, поглощали сладкие пирожные с кремом.

Книготорговцы предлагали новинку – напечатанные книги. Подмастерья с восторгом рассказывали мне о чудесном изобретении – печатном станке, который лишь недавно дал людям в разных странах возможность покупать книги не только с буквами и словами, но и с самыми разными картинками.

В Венеции издатели уже открыли десятки маленьких мастерских, где день и ночь печатались книги на греческом и латинском языках, а также на местном наречии – на том мягком, певучем наречии, на котором подмастерья переговаривались между собой.

Мне разрешили остановиться и повнимательнее рассмотреть новое чудо: станки, производящие страницы для книг.

Но у Рикардо и всех остальных мальчиков были и свои дела: они должны были собрать для Мастера изготовленные на этих станках литографии и гравюры немецких художников, удивительные старинные картины Мемлинга, Ван Эйка или Иеронимуса Босха. Наш господин всегда искал их на рынке. Такие рисунки позволяли южанам познакомиться с жизнью в северных землях. Мастер был рьяным поклонником всякого рода удивительных вещей. Ему очень нравилось, что с установкой в городе более сотни печатных станков у него появилась возможность заменить примитивные, неточные копии Ливия и Вергилия текстами, которые полностью соответствовали оригиналу.

Боже, на меня обрушилась целая лавина информации!

И не менее важным, чем литература или картины, поручением был мой новый гардероб. Мы должны были заставить портных все бросить и одеть меня в соответствии с маленькими пастельными рисунками, сделанными Мастером.

Кроме того, следовало отнести в банки выписанные им аккредитивы и получить деньги – всем, в том числе и мне. Никогда в жизни мне не доводилось даже прикасаться к деньгам.

Они показались мне очень красивыми: флорентийское золото и серебро, немецкие флорины, богемские грошены, замысловатые старинные монеты, отчеканенные при дожах, как прежде называли правителей Венеции, старые экзотические монеты из Константинополя. Мне, как и другим, выдали маленький мешочек со звенящими, бренчащими деньгами, и мы привязали наши кошельки к поясам.

Заметив, что в одной из лавок я во все глаза уставился на привлекшее мое внимание маленькое чудо, один из мальчиков купил его для меня. Это были тикающие часы. Я не мог постичь их устройство, и никто толком не мог объяснить мне, что это за крошечная тикающая вещица, усыпанная драгоценными камнями. Наконец я потрясенно осознал: за странным стеклом и драгоценной, филигранно выполненной, разноцветной оправой скрываются крошечные часы!

Я сжал их в ладони, и у меня закружилась голова. До сих пор мне приходилось видеть только огромные часы на стенах колоколен и башен.

– Теперь я ношу с собой время, – прошептал я по-гречески, взглянув на своих новых друзей.

– Амадео, – сказал Рикардо, – сосчитай мне часы.

Я хотел сказать, что это невероятное открытие исполнено какого-то смысла, важного лично для меня. Это послание из другого мира, слишком поспешно и опасно забытого. Время перестало быть временем и никогда больше им не будет. День уже не день, а ночь – не ночь. Я не мог это выразить ни по-гречески, ни на любом другом языке, ни даже в моих бредовых мыслях. Я стер со лба пот. Яркое итальянское солнце заставляло щурить глаза. Высоко в небе носились огромные стаи птиц, похожих на крошечные росчерки пера, по чьей-то воле замахавшие в унисон с крыльями.

– Мы живем в огромном мире... – ни с того ни с сего прошептал я.

– Мы – в его сердце, в величайшем его городе! – прокричал Рикардо, проталкивая меня сквозь толпу. – И, черт возьми, прежде чем нам придется провести долгое время взаперти, за стенами портновской мастерской, мы полюбуемся им и насладимся!

Для начала мы решили заглянуть в кондитерскую, где нас ждали чудесные лакомства из шоколада с сахаром и приторные, липкие ярко-красные и желтые сласти, названия которых я не знал.

Один из мальчиков показал свою книжку с повергшими меня в ужас напечатанными изображениями мужчин и женщин, слившихся в плотских объятиях. Это были новеллы Боккаччо. Рикардо обещал мне их почитать и сказал, что это на самом деле отличная книжка, чтобы учить меня итальянскому языку. И он научит меня читать еще и Данте.

Боккаччо и Данте – флорентийцы, сказал один из мальчиков, но в целом они не так уж и плохи.

Мастер любит всевозможные книги, сказали мне, и посоветовали не скупясь тратить на них деньги, ибо этим он всегда доволен. А еще мальчики добавили, что приходящие учителя сведут меня с ума уроками, что все мы должны изучить studia humanitatis, куда входят история, грамматика, риторика, философия, древние авторы и еще многое другое. Значение всех этих незнакомых, поразивших меня слов я осознал только впоследствии, после того как мне пришлось неоднократно слышать их изо дня в день и на практике познать смысл каждого понятия.

Мне предстояло усвоить еще один урок: Мастер поощряет, когда мы украшаем свою внешность. Мне купили и повесили на шею золотые и серебряные цепи, ожерелья с медальонами и прочие безделушки. Требовались еще перстни, причем с камнями. Нам пришлось яростно поторговаться из-за них с ювелирами, но в результате я стал обладателем настоящего изумруда и двух перстней с рубинами и гравированными серебряными надписями, которые не умел еще прочитать.

Я не мог оторвать взгляд от своей руки с новым украшением. Как видишь, даже сейчас, пятьсот лет спустя, я питаю слабость к перстням с драгоценными камнями. Я отказался от них только в период долгого дремотного забытья и оцепенения разума – в те века в Париже, когда был кающимся грешником, одним их преданных сатане Детей Ночи. Но к этому кошмару я скоро перейду.

А в данный момент речь идет о Венеции, где я считал себя одним из сыновей Мариуса и в течение долгих лет развлекался вместе с другими его детьми.

Итак, мы отправились к портному.

Пока с меня снимали мерку, кололи булавками и одевали, мальчики рассказывали истории о богатых венецианцах, приходивших к Мастеру в стремлении заполучить хотя бы самую маленькую его картину. Однако наш господин утверждал, что его творения никуда не годятся, и почти ничего не продавал, но иногда мог написать портрет женщины или мужчины, если их внешность казалась ему достойной внимания. На этих портретах человека всегда окружали боги, богини, ангелы или святые. С языков мальчиков слетали знакомые и незнакомые мне имена. Меня словно накрыло волной, вобравшей в себя все существующие в мире святыни.