Эдвина Нун - Темный кипарис Страница 13

— У них разные версии… у чиновников. Переутомление, судорога, возможно, или даже какой-то внезапный припадок. Что было на самом деле, не имеет сейчас значения. Факт остается фактом: Оливер умер в бассейне.

Стелла сдержала рвущийся из груди поток по-женски сентиментальных слов. Сказывалось странное воздействие самого мужчины. Даже в моменты слабости, когда он кажется беззащитным, она должна воздерживаться от жалости к нему. Он не потерпел бы этого. Она совершенно ясно поняла это, у нее не возникло ни малейших сомнений относительно своего странного работодателя.

— Тодд, наверное, очень любил его.

— Все любили Оливера.

— Каким он был, мистер Хок?

Ее хозяин внимательно изучал ее, как будто не хотел быть неправильно понятым относительно того, что собирался сказать.

— Каким он был? — переспросил он, и какое-то неясное уважение проскользнуло в эхом повторенном вопросе. — Оливер был очень красив, я не видел таких красивых мужчин, женщин или детей. Он был молодым Аполлоном, Давидом. Величайшие художники мира посчитали бы его воплощением их идеализированного воображения.

— Существуют ли его фотографии? Сознаюсь, мне хотелось бы знать, как он выглядел.

В библиотеке возникла атмосфера умиротворенной торжественности. Даже дрова, пылавшие в камине, притихли и негромко потрескивали. Это была атмосфера церкви во время заупокойной Мессы. Стелла ощущала в воздухе ауру благоговейного трепета.

— Когда Оливер умер, мисс Оуэнз, все, что имело отношение к нему, было предано огню. Его книги, его картины, его письма. Я опустошил его комнату наверху, и дверь была заперта с того дня, как он умер. Как вы слышали накануне, я уничтожил даже лошадей, на которых он ездил.

Стелла вздрогнула, болезненность такого абсурдно великолепного жеста обдала ее холодом.

— Не похоже, что это помогло вам забыть его, мистер Хок.

— О таких, как Оливер, нелегко забыть, мисс Оуэнз. — В этом замечании ощущались усталость и беспомощность.

— Он, должно быть, был совсем ребенком.

— Да-да. — Поникшие плечи Хока распрямились. — Даже когда Оливер был маленьким, он не проходил через все эти беспокойные стадии, присущие младенцам… Вы, должно быть, понимаете, что я имею в виду. Когда они не говорят, кожа шелушится, а сами они удивительно неуклюжие.

Решительность Стеллы затрещала по швам.

— Тогда я думаю, что именно потеря брата, должно быть, так расстроила Тодда.

Мистер Хок не сразу ответил ей. Он снова замкнулся, его движения, когда он поднял пресс-папье, выполненное в форме Трех Мудрых Обезьянок, были не вполне уверенными.

— Вы полагаете, что Тодда что-то беспокоит, мисс Оуэнз?

— А вы — нет?

— Что заставляет вас говорить так лаконично?

Стелла едва сдержала свои эмоции:

— Тодд временами бывает такой угрюмый. Не непослушный — хотела бы добавить. Но он, кажется, впадает в меланхолию. Вы понимаете… он слишком серьезен для своего возраста.

Мистер Хок, услышав ее ответ, казалось, почти успокоился. Он даже изобразил слабую улыбку:

— Мисс Оуэнз, вы принимаете все слишком близко к сердцу. Каждый, кто входил в контакт с Оливером, становился другим благодаря этому. Тодд, я думаю, безусловно, воспринимает тяжело эту утрату, но я верю, что он нормальный, здоровый мальчик и, как все маленькие мальчики, он создал в мечтах свой призрачный идеал. Своего идола, если хотите. Оливер является таким идолом. Я рассчитываю, что, подрастая, он избавится от этого, как случилось с корью, косноязычием и другими детскими недугами.

— Но Оливер не должен быть его идолом, мистер Хок. Вы должны быть им. Вы, его отец.

Великая печаль, казалось, окутала влиятельного человека, сидевшего перед ней. Он пожал плечами, и на красивом загадочном лице появилось грустное выражение.

— Нет. Не в случае с Тоддом.

— Но Оливер мертв…

— Люди всегда боготворили Оливера; — тихо произнес ее работодатель. — Так и Тодд. Возможно, это неправильно, ненормально для маленького мальчика — лепить себя по… по мертвому идолу. Я хочу, чтобы Тодд вырос как Тодд, а не как сомнительная имитация его брата. Он удаляется от реальности. От всех — ради этого. Мне не удается добраться до него.

— Но вы должны сделать это, мистер Хок…

— Я надеюсь, что вы добьетесь большего успеха, мисс Оуэнз. Действительно, вы должны это сделать. Кроме того, в его подготовке к школе не может быть неудачи. Смерть Оливера была сокрушительной трагедией. Я не хочу, чтобы что-то случилось с Тоддом.

— Возможно, если бы вы уделяли ему немного больше времени, разговаривали бы с ним…

Стелла едва ли сознавала, что в ее интонации появились почти умоляющие потки в защиту ее маленького странного ученика.

Артур Карлтон Хок явно почувствовал ее отношение и потихоньку оттаял, будто подошел в холодную ночь к ярко горящему костру.

— Я делал это, мисс Оуэнз. Испробовал разные приемы. Делал все возможное. Только я способен осознать, какое, к несчастью, я потерпел поражение. Верю, что вы добьетесь больших успехов, чем я.

Стелла кивнула:

— Я намерена сделать это, мистер Хок.

— Хорошо. Больше всего мне хотелось бы услышать именно такой ответ. — Его большая красивая голова склонилась в знак одобрения. — Теперь, мне кажется, вам следует вернуться к нему и к очень важному делу его учебы. Самая прекрасная цель познания — осветить темные закоулки разума.

Стелла поднялась, понимая по его топу, что разговор окончен. Мистер Хок склонился к внушительной пачке бумаг на его столе. Он коротко кивнул, а Стелла поднялась и направилась к двери.

И только тогда она впервые заметила большой овальный портрет, висевший на западной стене кабинета. Как странно, что она не видела его раньше, так как, очевидно, он висел здесь не один год. Особый эффект утреннего света сделал портрет наиболее заметным, так как солнце омывало его своими лучами, вливавшимися через французские окна.

Ошеломляющая, достигшая полного расцвета красота женского лица заставила Стеллу замереть на месте, вызвав еле слышный вздох из глубины души. Черты лица, изображенного на портрете, принадлежали цветущей Диане, пеннорожденной Афродите, вечной женственности. Драгоценная тиара пересекала царственный лоб, а атлас и кружево костюма более старого, более благородного века придавали портрету ни с чем не сравнимое изящество великолепной камеи.

Художник, кто бы он ни был, должно быть, превзошел саму природу.

— Да, мисс Оуэнз? — Голос ее хозяина глухо донесся до нее из его уединения за письменным столом.

— Простите меня, мистер Хок, я просто поражена красотой этого портрета…