Роман Дих - Песни с темной стороны Страница 13

Наконец они вышли из старухиного домика. Александр, пыхтя, ждал их у машины, драповый свёрток не спуская с плеча.

— Ну, вы там чего так долго? Вспотел аж!

— Ладно тебе, своя ноша не тянет, как говорится! — Сеня аккуратно по ставил сумку с иконами на заднее сиденье, — лопаты нам не понадобятся уже, начальную еду добыли. Давай понесу до кладбища, — он принял у Александра с плеча на плечо укутанный в пальто труп.

— Толян, вперёд иди!

Тот, подсвечивая путь фонариком, двинулся вперёд, друзья следом.

Путь на кладбище лежал через рощицу. Небо безлунное, в аккурат к новолунию подгадали, только звёзды поблёскивают холодны, как… И ковш Большой Медведицы низко навис, так и кажется, зачерпнёт сейчас из бездны небесной тьму вперемешку с мелкими звёздочками и опрокинет на землю струящимся потоком. В темноте заухал, было, филин, ответом ему был дружный свист весёлой троицы, и испуганный филин, где-то неподалёку примостившийся, слышно было, захлопал крыльями, улетая прочь.

Толик пнул чудом сохранившуюся, держащуюся на соплях, что называется, калитку кладбища, сколоченную из штакетин, и первым прошёл по хрустнувшим дощечкам. Уже пыхтящий от усталости Сеня и Александр пошли за ним. Они разыскали почти чистое место на середине кладбища, чья-то видимо очень древняя, ушедшая в землю могилка с полусгнившим крестом. Александр аккуратно спустил с плеча свёрток с трупом старухи прямо на могилу, развернул драповое пальто, откуда-то вылетела пара мух и, жужжа, унеслась во тьму. На левой щеке старухи было, видимо, трупное пятно, сейчас это место провалилось, и отверстие кишело личинками мух, мелкие червячки вползали и выползали из него, подползали к приоткрытому рту и проваливались туда. Александр извлёк из кармана армейский нож и принялся срезать остатки одежды на трупе. Сеня с лёгкостью выдернул из земли крест и вновь воткнул, но уже вершиной вниз. С основания креста сыпанули комочки земли.

— Ну что, готовы все? Эх, очки надо было в машине оставить, хоть возвращайся!

Александр хмыкнул:

— «Доски» продадим — новые купишь!

— Думаешь, ценные? Хм, старые вообще-то…

Сеня перекрестился как-то странно: живот, лоб, левое плечо, затем правое. И забормотал:

Ветхое порожденье Ночи-матушки,Древнее порожденье Мары-матушкиЛюбимое порожденье Смерти-матушки — Червь!

(Александр и Толик хором вторили: «Червь!»)

Червь неумирающий,Червь ненасытныйЧервь, кости очищающийПриди и вселися в ныИ избави ныОт всякия покровы человеческия!

(Александр и Толик повторяли слова нестройно)

Время же червю шесть часовИ поработаем мы с червём на благо егоДа будет присутствие ЕГО в нас!

Сеня приумолк, чуть закрыв глаза, только очки поблёскивали при свете фонарика. Потом бросил Александру:

— Ладно, начинай, что ли?

Александр вырезал из старухиной вялой плоти три ломтя подгнивающего мяса, дал Сене и Толику по одному, и жадно зачавкал своим. Сеня аккуратно откусил, покатал во рту, явно наслаждаясь вкусом. Толик ел не торопясь, мелкими кусочками. Первым начал совершать превращение Сеня: глаза засветились красным, тело принялось, словно расти, удлиняться, он замотал головой, отбрасывая ненужные теперь очки, поднялся. Кожа на лице заходила ходуном, и сквозь лопающийся рот из тела того, что когда-то было человеком, начала протискиваться голова огромного червя. Через несколько минут мерзкая кольчатая тварь добрых двух метров длиной и толщиной с пивной бочонок поползла по кладбищу. Следом преобразились в подобные существа и его спутники.

Тела червей внедрились в кладбищенскую землю, скрываясь в ней и вновь появляясь на поверхности, вминая в землю надгробные кресты, отыскивая и пожирая куски полусгнившей мёртвой плоти… Уже через час кладбище было всё изрыто воронками, как после бомбёжки.

Лучи солнца осветили изуродованную землю на месте старого кладбища и раздутые тела трёх огромных червей. Насытившиеся за ночь, три серовато-розовых туши лежали неподвижно, и с виду никто не заподозрил бы в ЭТОМ живые существа. По телу одной из тварей пробежала дрожь… сильнее… ещё… Оно лопнуло вдоль, из отвратительного слизистого мешка, сам весь в потёках светло-зелёной слизи, начал выбираться человек — Толик. Он замычал, было, прикрывая рукой глаза от солнца, немного посидел, ожидая пока и глаза и тело после двух трансмутаций подряд вновь привыкнут к окружающей среде. Видимо привыкли — он поднялся и ещё нетвёрдой походкой, увязая в кладбищенской земле и проваливаясь в рытвины, что оставили за ночь он и его спутники, кинулся к тополям, росшим на краю кладбища. Углядев на одном из них засохший сук, подпрыгнул и повис на нём, ломая.

Шлёпнувшись на землю, вновь, сжимая сук в руке, лихорадочно бросился назад и с разбегу вонзил своё оружие в одного из огромных червей. Тот лопнул с хлопком, тот, кто был им до превращения в червя, ещё не успел вновь стать человеком. Толик с остервенением начал расшвыривать суком то, что было внутри: слизистые комки, в которых уже угадывались человеческие внутренности, полетели в разные стороны. Позади него раздался ещё один хлопок — третий участник компании вернулся в первоначальное, человеческое состояние.

Александр, также как получасом раньше и Толик, застонал, прикрывая глаза от солнечного света, поэтому удар тополиного сука пришёлся ему в костяшки пальцев. Он повалился навзничь, следующий удар попал уже прямо в глаз, и кусок дерева, на который навалился Толик, дошёл до самого мозга. Тело здоровяка забилось в конвульсиях.

Всё… всех.

Толик трусцой рванул в деревню, когда пробегал сквозь проход, ржавый гвоздь из разломанной кладбищенской калитки вонзился в босую ступню, и Толик, подвывая, покатился по земле. Поднялся, кряхтя и чертыхаясь, и похромал дальше, обнажённое тело невыносимо жгла подсохшая смесь слизи и земли.

Бочка из-под бензина возле одного из домов до краёв была полна водой. Он взбаламутил ряску и принялся ожесточённо плескаться, смывая с себя корку грязи. Немного обсохнув, Толик открыл багажник машины, извлёк запасной комплект камуфляжа и тапочки-«вьетнамки».

«.. Моё… всё… и „доски“… всё мне… и секрет Червя тоже…» — в мозгу билось, пока он выезжал из брошенной деревни.

Птицы для жертвоприношений

Грохот ружейного выстрела и ещё одна ворона шлёпается на асфальт. Стрелявший — Родька, мужик лет под сорок, вечно пьяный, перезаряжает видавшую виды «ижевку». Двустволка раздолбана основательно, но для выполнения первой части Родышных обязанностей вполне годится.