Энн Райс - Кровь и золото Страница 14

– Но что же все-таки произошло?

– Лестат, в то время еще относительно молодой вампир, услышав обо мне, решил со мной встретиться. Его намерения были чисты. Он хотел, чтобы я поделился с ним знаниями, и искал меня по всему миру. В конце концов наступил момент, когда он ослаб и дар бессмертия превратился для него в тягостное бремя. Он готов был покинуть мир и скрыться под землей. Вспомни, как сам ты ушел в северные земли и уснул во льдах.

Я привез его к себе. Мы долго беседовали – так же, как сейчас с тобой. Но что-то произошло, и у меня вдруг возникло любопытное ощущение: я испытал прилив глубокой привязанности к Лестату и непреодолимое желание довериться ему.

Несмотря на свою молодость, он отнюдь не был наивным невеждой. И оказался идеальным слушателем. Когда я брал на себя роль учителя, он не возражал и воспринимал это как должное. Мне отчаянно захотелось раскрыть ему секрет наших царя и царицы, поведать свои самые сокровенные тайны.

С тех пор как я делился ими с кем-либо, прошло целое столетие, и все эти долгие годы я провел в одиночестве среди смертных. Быть может, поэтому Лестат в своей беззаветной преданности показался мне достойным доверия.

Я проводил его в подземное святилище, открыл дверь и показал две сидящие фигуры.

В первые секунды он решил, что Мать и Отец – просто статуи, но вскоре понял, что они живые, что они такие же, как мы, только гораздо древнее. А главное, он увидел в них собственное будущее – то, что ждет впереди всех тех из нас, кому доведется провести в этом мире несколько тысячелетий.

Устрашающее открытие. Даже глядя на меня, юным вампирам непросто смириться с тем, что со временем и их тела станут такими же твердыми, а кожа – такой же бледной. Мать и Отец поистине внушали ужас – не удивительно, что Лестат перепугался.

Тем не менее он, обуздав страх, приблизился к царице и поцеловал ее в губы. Неслыханная дерзость! Однако, наблюдая за Лестатом, я понял, что для него такое поведение вполне естественно. Отстранившись от нее, он признался, что знает ее имя: Акаша.

Она сама назвала ему свое имя! Я не мог отрицать столь очевидный факт. Да, из глубины веков до его слуха донесся безмолвный голос, шепчущий соблазнительные признания.

Ты только представь, как молод был тогда Лестат. Он получил Темную Кровь в двадцать лет. И с момента его перерождения прошло еще лет десять, не больше.

Как я должен был поступить? Как относиться к тому поцелую и тайным откровениям?

Я полностью отрицал как свою любовь, так и ревность. Не желал признаваться в том, что испытываю горькое разочарование. «Ты слишком опытен и мудр, чтобы поддаваться слабости, – убеждал я себя. – Так извлеки урок из произошедшего. Может быть, этот юноша узнает благодаря ей нечто поистине важное и ценное. Разве она не богиня?»

Я повел Лестата в гостиную, в удобную комнату, похожую на ту, где сидим сейчас мы с тобой, но обставленную в другом стиле, и мы проговорили до рассвета. Я поведал ему повесть своей жизни, рассказал о том, как родился во Тьму, о путешествии в Египет. Всерьез приняв на себя роль учителя, я играл ее с великодушием и полной самоотдачей. Сам не пойму, ради кого я все рассказывал – ради Лестата или ради себя? Но те часы я вспоминаю с удовольствием.

Однако когда настала следующая ночь и я уехал, чтобы на другом острове встретиться со своими смертными подданными и отдать необходимые распоряжения, Лестат совершил нечто ужасное.

Достав из своего багажа скрипку – дорогой его сердцу инструмент, обладавший поразительной силой, – он спустился в святилище.

Теперь я абсолютно уверен – впрочем, я и тогда в этом не сомневался, – что он не смог бы проникнуть туда без помощи царицы. Это она, воспользовавшись своим невероятно мощным Мысленным даром, открыла все разделявшие их двери.

Лестат утверждает, что именно царица внушила ему желание сыграть ей на скрипке. Но я так не думаю. Мне кажется, она просто позвала его и убрала с дороги все преграды. А инструмент он взял с собой по собственной воле.

Решив, что дотоле незнакомое царице звучание скрипки должно непременно ей понравиться, он принялся подражать скрипачам, чьи выступления когда-то видел, ибо играть не умел.

И моя прекрасная царица поднялась с трона и направилась к Лестату, раздавив ногой скрипку, которую тот в ужасе уронил. Но судьба драгоценного инструмента в тот момент уже никого не волновала. Акаша заключила Лестата в объятия и предложила ему свою кровь. А потом... Потом случилось событие, которое потрясло меня настолько, что мне до сих пор больно о нем вспоминать: царица не только позволила моему юному подопечному пить свою кровь, но и сама отведала его крови.

Скажешь, ничего особенного? Неправда. Я ходил к ней На протяжении долгих веков я ухаживал за ней, пил ее кровь, но ее зубы ни разу не коснулись моей кожи.

Мне не довелось слышать ни об одном просителе, чью кровь царица захотела бы выпить. Да, однажды я привел для нее жертву. Царица выпила ее кровь, и жертва погибла. Но чтобы Мать брала кровь от тех, кто приходил ей поклониться? Никогда. Она была священным источником, даровала исцеление кровавым богам и своим обгоревшим детям, но сама никогда не пила.

А кровь Лестата выпила.

Что увидела она в те минуты? Не могу даже представить. Возможно, ей открылись картины жизни Лестата, тайники его души. Так или иначе, все быстро закончилось, поскольку со своего трона восстал супруг царицы Энкил – восстал, чтобы прекратить святотатство. Тут подоспел я и предпринял отчаянную – к счастью, увенчавшуюся успехом – попытку спасти Лестата, ибо Энкил хотел его уничтожить.

В испачканных кровью одеждах царь и царица вернулись на свои места и вновь погрузились в безмолвие. Однако после Энкил вновь разбушевался и до самого рассвета громил жаровни для благовоний и вазы.

То была устрашающая демонстрация силы царя. И я понял, что мне придется проститься с Лестатом – ради его же безопасности. Да и ради моей собственной. На следующую ночь мы расстались. Разлука была для меня мучительной, но другого выхода я не видел.

Мариус снова замолчал.

Торн терпеливо ждал продолжения.

– Не знаю, что было для меня больнее – потеря Лестата или ревность, – снова заговорил Мариус. – Я сам себя не понимаю. Я считал ее своей собственностью. Своей царицей. – Он понизил голос. – Показывая ему Акашу, я словно хвастался ценным приобретением! Видишь, какой я лжец! А потерять юное существо, столь близкое мне по духу... Невероятно больно. Такую пронзительную боль испытываешь иногда, слушая, как поет скрипка.

– Чем я могу помочь? Как облегчить твою печаль? – спросил Торн. – Ты так переживаешь, как будто она до сих пор здесь.