Клайв Баркер - Галили Страница 14

Я уставился в глубь коридора.

— Что ж, тогда я сделал свой выбор.

— Я так понимаю, ты решил войти.

— Да, я решил войти.

Люмен улыбнулся.

— Ну держись, — сказал он, наклонился и поднял меня вместе с креслом. Он стал подниматься по лестнице, а я затаил дыхание, с ужасом ожидая, что он или уронит меня, или оступится и рухнет в пролет. Однако все обошлось, и мы добрались до узкой площадки, на которой была всего одна дверь.

— Здесь я тебя оставлю, — сказал Люмен.

— Ты больше не станешь мне помогать?

— Ты же умеешь сам открывать двери?

— А что будет, когда я зайду внутрь?

— Там и узнаешь. — Люмен опустил руку мне на плечо. — В случае чего позови.

— Ты будешь тут?

— Зависит от моего настроения, — сказал он и двинулся вниз по лестнице. Мне мучительно хотелось его окликнуть, но я понимал, что минутная отсрочка ничего не изменит. Если я принял решение, надо приступать к делу не откладывая.

И я покатился к двери, лишь раз обернувшись, чтобы взглянуть на Люмена. Но он уже скрылся из виду. Я остался в полном одиночестве. Глубоко вздохнув, я взялся за ручку двери. В глубине души я еще надеялся, что дверь окажется запертой и я не смогу войти. Надежда оказалась тщетной — ручка повернулась и дверь распахнулась, причем слишком легко, как будто некий радушный хозяин поджидал меня, дабы проводить в свои владения.

Я примерно представлял, что находится за дверью, по крайней мере, планировку помещения. По словам Мариетты (однажды она забралась сюда, чтобы развлечься со своей очередной подружкой), комната под куполом — или «небесная комната», как в Монтичелло назвал Джефферсон ее двойника, — отличалась некоторыми странностями, но при этом была довольно красивой. В Монтичелло эту комнату дети облюбовали для своих игр, потому что попасть в нее было довольно трудно (вследствие изъяна в проекте, который повторился и в «L'Enfant»), но в «L'Enfant», если верить Мариетте, в этой комнате в воздухе висело нечто тревожное, и ни один ребенок не смог бы беззаботно резвиться здесь. Хотя в комнате были восемь окон (как и в Монтичелло) и стеклянный люк в потолке, по утверждению Мариетты, это место заставило ее «поволноваться», впрочем, я не совсем понял, что именно она имела в виду.

Теперь мне предстояло это выяснить. Открывая дверь ногой, я опасался, что в лицо мне кинутся испуганные птицы или летучие мыши. Но комната была пуста. Ни малейшего намека на мебель, лишь девять застекленных отверстий, сквозь которые проникал лунный свет.

— Ох, Люмен, сукин ты сын, — пробормотал я.

Он нагнал на меня страху, и я был готов к чему-то страшному, к безумному бреду, который охватит меня под натиском видений, к тому, что, возможно, навсегда утрачу ясность ума. Но передо мной была лишь пустая темная комната, несколько мрачноватая, и не более того.

Я проехал пару ярдов, озираясь по сторонам в поисках чего-либо пугающего. Но там было пусто. Охваченный смешанным чувством разочарования и облегчения, я откинулся на спинку кресла. Все опасения оказались напрасными. Моему рассудку ничего не угрожало.

Если, конечно, ощущение безопасности не было уловкой. Я оглянулся на дверь. Она по-прежнему оставалась открытой. За ней виднелась площадка, на которой мы с Люменом обсуждали, имеет ли смысл мой визит сюда. Похоже, я с легкостью дал себя одурачить, как он, должно быть, потешается, наблюдая за мной. Отпустив в адрес Люмена несколько нелестных эпитетов, я отвел взгляд от двери и снова вгляделся в полумрак.

На этот раз, к своему немалому удивлению, я обнаружил, что «небесная комната» вовсе не так пуста, как мне показалось вначале. В нескольких ярдах от меня, там, где пересекались лучи света из девяти окон, в воздухе возник неясный силуэт. Я неотрывно смотрел на него, боясь моргнуть, мне казалось, что он исчезнет. Прошло несколько мгновений, но силуэт не исчезал, напротив, стал несколько отчетливее. Тогда я двинулся к нему, медленно, осторожно, словно охотник, боящийся вспугнуть добычу. Видение не исчезало, однако природа его оставалась загадочной. Движения мои стали более решительными, и вскоре я оказался в самом центре комнаты, как раз под окном в потолке. Силуэт колебался в воздухе рядом со мной, он по-прежнему был едва различим, и я не был уверен, что действительно вижу его. Подняв голову к застекленному отверстию, я увидел лишь усыпанное звездами ночное небо, наверху не было ничего, что могло бы отбрасывать причудливые подвижные тени. В поисках объяснения я принялся изучать окна одно за другим. Но безрезультатно. Из каждого окна лился тусклый свет, но ни за одним не было ни малейшего движения — ни ветки, качающейся на ветру, ни птицы на подоконнике. Источник этой таинственной тени находился здесь, в комнате. В полном недоумении я отвел взгляд от последнего окна, и тут меня охватило ощущение, что за мной наблюдают. Я резко повернулся к дверям, решив, что это Люмен решил украдкой полюбоваться моей растерянностью. Но я ошибся, лестничная площадка была пуста.

Как бы то ни было, подумал я, вряд ли имеет смысл сидеть здесь и сходить с ума. Возможно, мне стоит во всеуслышанье заявить о причинах, подвигнувших меня на этот визит, и посмотреть, не последует ли за этим ответ.

Нервно вздохнув, я заговорил.

— Я пришел сюда... Пришел, чтобы увидеть прошлое, — сообщил я, с удивлением прислушиваясь к своему голосу — неожиданно тонкому, дрожащему, почти детскому. — Меня послала Цезария, — счел я нужным добавить, решив сообщить обитателям комнаты, что осмелился на столь дерзкое вторжение отнюдь не самовольно. Если у них есть, что показать мне, то, черт возьми, пора приступать.

Какая-то моя реплика — не знаю, о прошлом или о Цезарии — действительно возымела действие. Теперь меня окружало множество силуэтов, они потемнели, и движения их стали более сложными и резкими. Некоторые из них стали двигаться, словно живые, а потом подниматься — выше, выше, почти до самого окна в потолке. Другие, отделившись от остальных, устремились к стене, рассекая полумрак, который струился вслед за ними, словно хвост за воздушным змеем. Были среди теней и такие, кто предпочел лениво растянуться на полу.

Кажется, с моих губ против воли сорвались какие-то изумленные восклицания. «Господи Боже» или что-то в этом роде. И на то были причины. Зрелище с каждой секундой становилось все более захватывающим, движения теней все убыстрялись, и количество их росло в геометрической прогрессии. Движение порождало движение, и тени порождали новые тени. Не прошло и минуты, как стены комнаты сплошь покрылись туманными абстракциями, сами серые, они отчетливо выделялись на серой поверхности, предвестники грядущих видений. Я озирался по сторонам, пораженный происходящим, переводя взгляд от одного размытого контура к другому, я ощущал, что сейчас передо мной предстанет нечто видимое. Мне казалось, я вот-вот пойму, что порождает эти абстракции.