Дион Форчун - Лунная магия Страница 14

Он снова склонил голову к книге, опустив ее так низко, что она совсем перестала видеть его лицо и видела лишь густую шевелюру седеющих рыжих волос.

— Этого никогда больше не будет, даю вам честное слово, — сказал он едва слышным голосом.

Затем неожиданно он выпрямился и посмотрел ей в глаза, и смерть стояла в его взгляде, ибо ему почудилось, будто изуродованное тело его дамы-мечты лежит сейчас в руках этой женщины. Но затем, увидев ее сходство с той, которую так любил, он ослабел. Она, казалось, напомнила ему умершую — не мог он ненавидеть женщину, которая была так похожа на его возлюбленную. С минуту он поколебался, пытаясь взять себя в руки, после чего, упершись локтями в стол, закрыл лицо ладонями.

— Я был бы весьма признателен, если бы вы ушли, — сказал он почти неслышно.

Он услышал, как она встала, услышал шаги по паркету и подумал, что она выходит из кабинета, но вместо этого почувствовал ее ладонь на своем плече. Он вздрогнул всем телом, впился ногтями в кожу на лбу, но больше ничем не выдал своих чувств.

Несколько мгновений она спокойно стояла рядом, и кровь застучала в его висках с такой силой, что ему показалось, будто глазные яблоки вот-вот лопнут, и он яростно прижал к ним ладони, стремясь изгнать ее из мыслей и с глаз долой. Он оцепенел, как цепенеют люди, попав под тяжелую бомбардировку, но в то же время весь он был словно один обнаженный страдающий нерв. Он не мог двинуться с места. Он знал, что его самоконтроль рухнет, едва он попытается заговорить. Он мог только сидеть без движения и терпеть, дожидаясь, пока она уйдет.

Он услышал ее голос — глубокое низкое контральто, бархатистое, как ее глаза, и оно затронуло его так, как никогда не трогала величайшая в мире музыка. Оно походило на колокольный звон, звон по умершим. Он чувствовал, как его самоконтроль слабеет. Если еще хоть на миг она затянет игру на его чувствах, он закричит, как кричат люди на хирургическом столе, когда их терпению приходит конец.

— Вы сказали, что это больше никогда не повторится, — услышал он ее слова и чуть кивнул головой.

— А я хочу просить вас сделать что-нибудь посильнее, — продолжал тихий спокойный голос. — Я хочу просить вас сознательно продолжать со мной эксперименты в том же духе.

Он покачал головой.

— Да, вы можете это сделать, если я вам помогу, — продолжал голос. Она немного помолчала; затем ее ладонь надавила ему на плечо. — Друг мой, что с вами будет, если вы откажетесь продолжать? От вас ведь ничего не останется.

Он знал, что она говорит правду, и голова его еще ниже опустилась над столом, и он почувствовал, как все его сопротивление истаяло без следа.

— Да, мы разберемся во всем этом вместе, и к добру, а не во зло. Ничего не бойтесь. Верьте мне, это не зло. Вы будете работать со мной, Руперт Малькольм?

Бесконечно долго он сидел неподвижно, затем кивнул.

— Я чувствовала, что вы согласитесь, — сказала она. Ее рука перебралась с его левого плеча на правое, и она притянула его к себе. Внезапно расслабившись, он позволил всему телу обмякнуть и прильнуть к ней, и почувствовал, как она вся напряглась, чтобы устоять на ногах. Но ему было все равно, и всем своим весом он оперся о нее — всем весом торса, безвольного и инертного. Только такая сильная женщина, как она, могла его удержать, и ему нравилась эта сила. Больше, чем что-либо иное в ней, — больше, чем доброту, — он любил эту силу. А в глубине его души, несмотря на потрясение, нарастала странная радость, словно хором запели все утренние звезды, ибо она проникла в его мечту до самой сердцевины; она подвергла его тяжким мучениям — истязая по живому, а потом была так нежна с ним. И все так же оставалась неприступной твердыней, он никогда не смог бы ею обладать. Он и не хотел этого обладания — не в этом смысле — это бы все разрушило. Однако он не чувствовал себя неудовлетворенным, ибо она обладала им. Он не мог бы обладать ею, но она впитала его в себя. Его существо затерялось в ней, и он был совершенно счастлив.

Он чуть повернул голову, и лицо его зарылось в складки ее плаща. Она терпеливо стояла, удерживая его тяжелое тело и дожидаясь, пока кризис минует и к нему вернется самообладание.

Часы в холле пробили восемь, и он поднял голову. Она опустила глаза на его лицо, покоившееся на сгибе ее локтя. Все морщинки на нем разгладились, и появилось выражение недоумения, как у ребенка, пробудившегося ото сна в незнакомом месте. Все напряжение спало, и на смену ему пришла полная безмятежность и детская доверчивость. На глаза ее неожиданно навернулись слезы, когда она увидела это лицо, с которого начисто стерлись все двадцать тяжких лет.

Доктор Малькольм неуверенно поднялся.

— Я… я полагаю, что должен принести извинения, — сказал он.

Женщина улыбнулась.

— Не думаю, чтобы вы действительно хотели извиниться, — ответила она.

— Нет, — сказал он, — не хочу, — он поднял глаза с мимолетной улыбкой и тут же их опустил. Он был робок с ней, словно школьница, но бесконечно счастлив.

— Я отвезу вас домой, — сказала она, — у меня здесь машина. Где вы живете?

— О нет, не беспокойтесь, я возьму такси.

Он принялся безжалостно заталкивать инструменты в и без того уже забитую сумку и с силой прижал крышку. Внутри что-то треснуло, но, не обращая на это внимания, он защелкнул замки. Затем, совершенно забыв, что отказался от ее приглашения, он покорно последовал за ней в роскошное черное купе, стоявшее у входа, не замечая возмущенных взглядов сестры, которая задержалась на работе на целый час, и, будучи сама особой высокой нравственности, не одобряла того, что его отвозит домой хорошенькая женщина.

Часть 2. ЛУННАЯ ВОЗЛЮБЛЕННАЯ

Oh Thou that didst with Pitial and with Gin

Best the road I was to wander in

Thou wit not with Predestination round

Enmesh me, and impute my Fall to sin?

Глава 4

Я не знаю точно своего возраста, но думаю, что мне примерно лет сто двадцать. Во всяком случае, я прожила достаточно долго, чтобы увидеть, как воплощается в жизнь то, ради чего я трудилась. Именно по этой причине я думаю, что скоро уйду.

Было время, когда меня считали жрицей Зла. Один мудрец сказал, что каждый шаг к высокой морали всегда должен быть прежде всего аморальным. Как бы там ни было, эти времена давно ушли в прошлое, и все преступления Мартабана в глазах нынешнего Клэпхэма не несут в себе никакого порока. Я полагаю, что со временем меня станут отождествлять с тем принципом, который я воплощала своим примером и которому поклонялась как богине, ибо кто я такая, чтобы избежать общего удела Носителей Света? Во всяком случае мир, в котором я ныне живу, так же свободен от нервных недугов, как мир, в котором я некогда трудилась, был в своих цивилизованных уголках свободен от тифа, чумы и холеры. Улучшение гигиены разума привело к улучшению гигиены физической, избавляя человека от недугов, вызванных нечистотой. Даже в мое время стала общепризнанной та истина, что живя в антисанитарных условиях, человек не может быть здоровым сам и не имеет никакой надежды вырастить здоровых детей. Но в гораздо меньшей степени мы осознавали, в каких антисанитарных условиях протекала эмоциональная жизнь огромного большинства людей. Читать о них сегодня — это все равно, что читать об условиях жизни рабочего класса в Голодные Сороковые. Мы диву даемся, как это можно было выдержать. Но человеку свойственно принимать за неизбежность все, с чем он свыкается, и ему даже в голову не приходит, что причиной этому может быть невежество или скверное отношение к людям.