Кирилл Манаков - Хроники последнего лета Страница 14

Случаются ситуации, когда человек точно знает, что наступает момент, делящий жизнь на «до» и «после». Именно такой момент настал для Загорского. Добрый-Пролёткин поработал так интенсивно, что посторонние исчезли не только из палаты, но даже из больничного коридора. Перед дверью в полном одиночестве стояла Наташа. Она теребила в руках платочек какого-то ядовито-желтого цвета, и широко раскрытыми глазами смотрела на выскочившего из палаты Виктора Сергеевича.

— Простите… я, знаете… — Загорский смутился настолько, что не мог подобрать нужных слов.

— Ничего страшного, — сухо сказала Наташа и посторонилась.

Виктор Сергеевич, наконец, сумел справиться с неожиданной растерянностью.

— Я хотел бы сказать, что никакого отношения ко всему этому, — он кивнул в сторону палаты, — не имею. Произошла трагическая случайность. Я лично сделаю все от меня зависящее, чтобы найти виновных.

В голосе Загорского звучала такая убежденность, что он сам поверил в собственные слова. Сейчас даже самый совершенный полиграф подтвердил бы его исключительную правдивость.

И, похоже, это произвело на Наташу должное впечатление. Неуловимо изменилось выражение ее лица, исчезли неприязнь и испуг, осталась детская обида и растерянность.

— Тогда за что?

— Это преступники, — жестко сказал Виктор Сергеевич, — лично я думаю: попытка ограбления или бытовое хулиганство.

Наташа очень внимательно вгляделась в лицо Загорского.

— Честно скажу, я была уверена, что все это из-за статьи. Если все не так…

— Не так. Более того, поверьте, у меня вообще нет причины хоть как-то реагировать на подобные статьи. Я вообще не знал об их существовании до этой трагедии. И мне по-настоящему обидно, что мое имя звучит в этой истории.

— Извините, — сказала Наташа, — меня совершенно не интересуют ваши личные обстоятельства.

— Не интересуют?! — с горячностью ответил Виктор Сергеевич, — а вы представьте, каково мне выслушивать фантазии и обвинения на тему, которой просто не существует! Почему вы решили, что я могу быть причастен к такому? Ах, да, я знаю — почему! В сети сообщается как данность, будто бы я связан с женщиной, возглавляющей некий фонд. И вы, разумеется, поверили, верно?

— Почему вы мне рассказываете?

— А кому мне еще, скажите, рассказывать? Оправдываться в прессе? Выступать по телевизору? Зачем? Поэтому и говорю это вам, без камер и помпы: вопрос нападения на вашего мужа стал лично моим. Если хотите, это — дело чести.

Наташа не ожидала подобного поворота. Главный злодей — ужасный и безжалостный Загорский оказался вовсе не негодяем, а человеком искренним и достойным. Ничего не скажешь, прийти в больницу и при всех выразить сочувствие тому, кого все считают первейшим недругом — сильный поступок. Возможно, он обманывает. Возможно. Но тогда в этом человеке умер великий актер. Нельзя так притворяться. Да и зачем? Кто она такая?

И к чему, скажите, Рудакову понадобилась эта писанина? Ему же всегда была безразлична политика. Даже не то, чтобы безразлична, просто он считал абсолютно всех персонажей, жаждущих популярности, заслуживающими только насмешки. А смеяться Рудаков умеет. Да еще как! Эта дамочка из фонда — вообще идеальная мишень. Глупая, алчная и самовлюбленная особа. Какой же курицей надо быть, чтобы за счет благотворителей закупить для себя, родимой два десятка часов от Картье. Как там было у Тёмы? «С энтузиазмом маньячки-сороки она тащила в гнездышко фитюлечки и блестяшечки». Обиделась, наверное.

Рудакову стало значительно лучше, и Наташа решила не оставаться в больнице на ночь, тем более что после визита Загорского повышенное внимание персонала было обеспечено.

Дома остался трехдневный беспорядок, на кухне — стол с банкой теплых маринованных помидорчиков, на которых уже замохнатилась бело-зеленая плесень, пустой водочной бутылкой и осклизлой тарелкой нарезанной колбасы. Этот натюрморт остался с момента, когда Наташа выскочила из квартиры, услышав крик Рудакова. Интересно, как вообще можно было что-то услышать, квартира все-таки на седьмом этаже, а окна выходят в другую сторону?

Сил хватило только на то, чтобы вымыть посуду и привести кухню в божеский вид. Генеральную уборку придется отложить на завтра. Наташа распахнула окно, и порыв свежего ветра смыл затхлый запах неубранного жилья. Она закрыла глаза и вздохнула полной грудью: на удивление, ветер донес аромат трав и солоноватый привкус моря.

Наташе вдруг показалось, что кто-то пристально смотрит ей в спину. Обернуться сразу было страшно — а вдруг, и правда, она не одна. Сказав себе, что нельзя быть такой мнительной, обернулась и никого не обнаружила, но на всякий случай громко спросила:

— Кто здесь?

Ответа не последовало, и она сразу успокоилась.

Наташа прошла в ванную комнату, сбросила одежду и стояла под горячим душем, пока кожа не распарилась и не покраснела. Под потолком собрался густой туман, зеркало запотело, а кафельная плитка покрылась большими каплями, ползущими вниз, как прозрачные улитки.

И стоило намылить голову шампунем, как в дверь позвонили. Наташа засуетилась — вдруг что-то с Рудаковым — наскоро сполоснулась, накинула халат и побежала открывать.

На пороге стоял участковый — майор полиции Гасан Шарафович Мамедов.

Гасан Шарафович отличался отменным здоровьем, невысоким ростом, благостной округлостью лица, приятной для глаз упитанностью и привычкой надевать на фуражку полиэтиленовый пакет в дождливую погоду.

О причинах его позднего визита гадать не приходилось. Рудаков относился к оформлению любого рода бумажек крайне легкомысленно. Он, понимаете, предпочитал свести к минимуму общение с государством, поскольку от этого у него случались аллергические реакции. К сожалению, государство придерживалось иной позиции и придирчиво относилось к формальностям вроде правильно оформленной прописки и постановке на воинский учет. И претензии к Рудакову оно высказывало посредством визитов майора Мамедова.

— Здравствуйте, Наташа, — с сильным акцентом сказал майор Мамедов и вошел в квартиру. Наташе пришлось посторониться.

Рудаков обычно разговаривал с ним без особых церемоний — предельно вежливо, но всегда так заковыристо, что майор понимал: над ним издеваются, но как именно — разобрать не мог. От этого уважаемый сотрудник полиции злился, менял цвет лица, что-то бормотал под нос и уходил, обещая непременно вернуться. И, как следует офицеру, слово свое держал: возвращался раз за разом. Рудаков даже начал подозревать наличие у него особой формы мазохизма.