Чак Хоган - Штамм Закат Страница 15

— А чего еще вы ожидали?

Мы не имеем к этому отношения. Перед тобой стоят существа, являющие собой образцы чести и благоразумия. Та зараза — не что иное, как нарушение перемирия, или равновесия, которое длилось веками. Для нас это смертельное оскорбление.

Гус отступил на десяток сантиметров. Ему представилось, что он и впрямь начал кое-что понимать.

— Ага. Значит, кто-то пытается рулить в вашем квартале, так? — перевел он услышанное на свой язык.

Мы не размножаемся столь бессистемно и хаотично, как это делаете вы. Для нас процесс продолжения рода — это вопрос, требующий тщательного рассмотрения.

— То есть вы разборчивы в еде.

Мы едим, что хотим. Пища — это пища. Когда мы насыщаемся, мы избавляется от нее.

Гуса начало распирать от смеха, он чуть не задохнулся. Эти твари говорят о людях, словно покупают их по три штуки за доллар в лавке за углом.

Ты находишь это забавным?

— Нет. Как раз наоборот. Потому и смеюсь.

Когда ты ешь яблоко, ты выбрасываешь сердцевину? Или ты сохраняешь семена, чтобы посадить новые деревья?

— Полагаю, все же выбрасываю.

А пластиковый контейнер? Что ты делаешь с ним, когда опустошаешь его, поглотив содержимое?

— Ясно, я понял. Вы опрокидываете несколько литров крови, а затем выбрасываете человеческую бутылку. Но вот что я хочу теперь узнать. Почему выбор пал на меня?

Потому что ты кажешься нам наделенным некоторыми способностями.

— Откуда вы это взяли?

В частности, из твоего полицейского досье — перечня приводов и судимостей. Ты привлек наше внимание, после того как тебя арестовали за убийство на Манхзттене.

Ясно, подумал Гус, это они о том голом жирном парне, что безумствовал на Таймс-сквер. Парень напал на семейство, мирно стоявшее на островке безопасности, и Гус тогда подумал, типа, «только не в моем городе, урод!». Теперь он, конечно, жалел, что не остался в стороне, как все остальные.

Затем ты убежал из-под стражи и, спасаясь, убил еще несколько нечистых.

Гус нахмурился.

— Один из тех нечистых был моим друганом. Откуда вы все знаете, если сидите здесь под землей, в этой сраной дыре?

Будь уверен, мы связаны с миром людей на самом высоком уровне. Но, коль скоро равновесие должно быть сохранено, мы не можем допустить, чтобы нас раскрыли, — между тем именно разоблачением угрожает нам сейчас это отродье, штамм нечистых. И вот здесь в игру вступаешь ты.

— Типа войны группировок. Это я могу понять. Но вы упустили кое-что супер-бля-важное. Типа, с какого хера я должен вам помогать?

По трем причинам.

— Начинаю загибать пальцы. А они мне дороги, так что причины должны стоить того.

Первая. Ты выйдешь из этой комнаты живым.

— Годится.

Вторая. Если преуспеешь в нашем деле, это обогатит тебя так, как ты даже в мечтах не мог вообразить.

— Хм-м-м. Ну, не знаю. Вообще, у меня довольно богатое воображение.

Третья причина… Она прямо за твоей спиной.

Гус повернулся. Сначала он увидел охотника — одного из тех говнючих вампов, которые схватили его на улице. Голову вампира скрывал черный капюшон, но все равно было видно, что под ним пылают красные глаза.

Возле охотника стояла вампирша, всем своим видом выражавшая глубинный позыв голода — того голода, который нынешнему Гусу был уже очень хорошо знаком. Невысокого роста, грузная, со спутанными черными волосами, в рваном домашнем платье. Вздутие на шее явственно указывало на внутреннее устройство ее горла — там сидело жало.

Над грудью, в основании обметанного мыска платья, виднелось довольно грубо выполненное черно-красное распятие — татуировка, которую она сделала в молодости и о которой впоследствии, по ее словам, очень жалела; как бы то ни было, в свое время это тату смотрелось очень круто, и, что бы она ни говорила, на маленького Густо, сколько он себя помнил, рисунок производил очень сильное впечатление.

Эта вампирша была мамой Гуса. Ее глаза скрывала повязка из какой-то грязной тряпки. Гус видел, как ходит ходуном ее горло — жало требовало пищи.

Она чувствует тебя. Но ее глаза должны оставаться закрытыми. Внутри нее живет воля нашего врага. Он видит ее глазами. Слышит ее ушами. Мы не можем долго держать ее в этом помещении.

Глаза Гуса наполнились слезами дикой злобы. Страшная тоска пронизала болью его тело, захлестнула яростью. Лет с одиннадцати он не доставлял маме ничего, кроме стыда и позора. И вот теперь она стоит перед ним — чудовище, монстр, немертвая тварь.

Гус снова повернулся к тем троим. Его переполнял гнев, но Гус отчетливо понимал: здесь, в этой обстановке он бессилен.

Третья причина. Ты должен ОТПУСТИТЬ ее, дать ей волю.

Гус заплакал. Это были сухие рыдания — как сухой кашель или сухая рвота. Его тошнило от всей этой ситуации, она приводила его в ужас, и все же…

Он опять повернулся к маме. Получалось, что ее словно бы похитили. Да, похитили. Ее взял заложницей тот самый «нечистый» штамм вампиров, о котором говорили эти трое.

— Мама, — сказал Гус.

Хотя она явно слышала его, внешне это никак не проявилось.

Укокошить брата, Криспина, было легко, потому что они всегда недолюбливали друг друга. Потому что Кри-спин был наркоманом и еще большим позором, чем Гус. Убийство Криспина — всех делов-то, вогнать ему в шею тот осколок зеркала — было образцом эффективности: два в одном — семейная терапия плюс избавление от мусора. Ярость, копившаяся десятилетиями, выходила из Гуса с каждым движением осколка, перерезавшего шею брата.

Но избавить madre (Мать (исп.)) от проклятия — это совсем другое. Это будет актом любви…

Мама Гуса каким-то образом исчезла из помещения, однако тот охотник остался. Гус взглянул на троицу. Он видел их теперь гораздо лучше. Жуткие твари — еще более жуткие в своей неподвижности. За все время они даже не шевельнулись.

Мы обеспечим тебя всем необходимым для достижения цели. Материальная поддержка не представляет для нас проблемы: по ходу времени мы накопили несметные богатства человеческих сокровищ.

За многие века те, кто получил от вампиров дар вечности, заплатили за это целые состояния. В своих подвалах Древние сохранили месопотамские серебряные кольца и обручи и византийские монеты, золотые соверены и немецкие марки. Та или иная валюта сама по себе ничего не значила для них. Что деньги? Не более чем ракушки для торговли с аборигенами.

— Значит… вы хотите, чтобы я был для вас… добытчиком, так, что ли?

Господин Квинлан обеспечит тебя всем необходимым. Что бы ты ни пожелал. Он наш лучший охотник. Очень квалифицированный и очень преданный. Во многих отношениях — уникальный. Единственное ограничение — соблюдение тайны. О нашем существовании никто не должен знать — это задача первостепенной важности. Мы оставляем на твое усмотрение подобрать себе других охотников, таких же, как ты сам. Невидимых, никому не известных, но тем не менее искусных убийц.

Гус едва не взбрыкнул, как необъезженный жеребец, однако сдержался — он словно бы почувствовал, как неизвестно куда подевавшаяся мама снова возникла за его спиной и изо всех сил натянула уздечку. Искусные убийства… Вот где его гнев найдет свой выход. Возможно, это как раз то, что ему требуется.

Губы Августина Элисальде сложились в злобную ухмылку. Ему нужна рабочая сила. Ему нужны убийцы.

И он точно знал, куда за ними направиться.

Фет, ошибившись только в одном повороте, провел Эфа в тоннель, выходивший к заброшенной внутренней платформе «Южной паромной петли». Десятки станций-призраков испещряли линии МССП{3}, «Инда»{4} и БМТ{5}. Их больше нет на картах подземки, однако из окон составов, совершающих регулярные рейсы по действующим линиям, эти станции все-таки можно углядеть — если знать, куда и когда смотреть.

Подземный климат здесь более влажный, чем в других местах; под ногами сырость, стены на ощупь скользкие, по ним сочится вода, словно камни истекают слезами.

Светящийся след, образованный выделениями стригоев, совсем истончился. Фет озадаченно огляделся по сторонам. Он знал, что маршрут, пролегающий под самым началом Бродвея, составлял часть первоначального плана подземки: станция «Южный паром» начала принимать пассажиров еще в 1905 году. А три года спустя был открыт подводный тоннель, соединяющий Манхэттен с Бруклином.

Высоко на стене виднелась керамическая плитка, сохранившаяся с тех давних времен, — в мозаичный узор были вплетены первые буквы названия станции: «SF».[5] Рядом — уже современная табличка с нелепой надписью: ОСТАНОВКИ ПОЕЗДОВ НЕТ Как будто все только и делали, что по ошибке здесь останавливались. Эф заглянул в небольшую нишу, служившую техническим помещением, посветил там синей лампой.