Алексей Атеев - Серебряная пуля Страница 15

Лес казался совершенно пустынным. Присутствия в нем зверей или птиц не наблюдалось, и только раз где-то вдалеке прострекотала сорока. Снег прекратился, но все равно кругом по-прежнему было сумрачно. Трудно даже было определить, какое сейчас время суток: день или ночь. Все очень устали. Костя брел явно через силу, поминутно останавливаясь и часто всхрапывая, точно чуя опасность. Отец и мать шли на лыжах, и мать явно была на пределе. Только отец по-прежнему уверенно продвигался вперед. Он молчал, молчали и остальные, понимая, что спрашивать, сколько еще осталось идти, нет смысла.

Заметно стемнело.

– Я больше не могу, – сказала Анюта и остановилась.

– Если мы перестанем идти вперед, то погибнем здесь, – спокойно произнес отец. – В темноте я не смогу найти дорогу. Поверь, осталось совсем немного.

И они снова из последних сил побрели по бескрайнему лесу.

Ночь накрыла беглецов своим черным пологом, и Сереже в полусне чудилось, что они бредут не по лесу, а по усеянному сверкающими точками бархатному небу. Он сидел на широкой спине Кости, судорожно вцепившись в какой-то мешок. То и дело голова его бессильно падала на плечи, и он бессознательным рывком вскидывал ее. Один раз он сполз с лошади, и, хотя падать в глубокий снег оказалось совсем не больно, отец отругал его и хотел привязать. Однако Сережа воспротивился и сказал, что постарается не спать. Но сон снова сморил его. Очнулся мальчик от неуверенного возгласа отца: «Кажется, пришли!» По-прежнему была непроглядная темень. Залаяла Зана.

– Где, где?! – закричала сестра.

Лошадь прошла еще немного и наконец встала возле чего-то большого и темного. Скрипнула дверь, отец подхватил Сережу и внес в помещение, в котором сильно пахло прелью и мышами. Сережу положили на что-то мягкое, и он мгновенно провалился в глубины сна.

3

Он открыл глаза и очень долго лежал без движения, не в силах понять, где же находится.

В помещении было полутемно, пахло какой-то дрянью, маленькое, подслеповатое окошко едва пропускало тусклый, пыльный свет.

Наконец он вспомнил. Ночная дорога, сумрачная громада леса, неуверенно бредущий по глубокому снегу Костя неожиданно живо встали перед глазами. Ага. Значит, они в дремучем лесу. А это?.. Неужели избушка бабы-яги? Стало страшно. Он повернул голову и, несмотря на полумрак, понял, что в комнате один. И еще Сережа почувствовал холод. Хотя спал он в одежде, даже в валенках, и был укрыт тулупом, стыль нежилого помещения пронизывала до костей. Сережа вскочил, нашел впотьмах дверь, прошел сквозь небольшие сени и, толкнув еще одну дверь, выбежал на улицу.

Дневной свет ослепил мальчика. С минуту он стоял, прикрывая ладошками глаза, но вот отнял руки и огляделся. Было по-прежнему сумрачно, но тепло. Сереже показалось, что на улице значительно теплее, чем в доме. Строение, из которого он вышел, приземистая, словно печь, изба, почти доверху оказалось завалено снегом, только проход к двери был кое-как расчищен. С пологой крыши капала вода. Снега таяли. За избой находилось еще несколько строений, связанных между собой и в целом напоминавших большую букву П. Сережа посмотрел по сторонам. Почти рядом с домом начинался лес. Громадные ели и пихты высоченным забором окружали утлые строения. Тишина повисла над этим жутковатым местом, редкий снежок падал с серого неба, и Сереже стало не по себе. Он закричал:

– Эй! Мама!!!

– Да здесь мы, – раздался где-то рядом голос отца, и он вместе с матерью и сестрой тотчас показался из-за угла дома.

– Проснулся! – воскликнул он. – А мы тут изучаем обстановку.

Сережа посмотрел на лица родных и заметил, что, хотя отец стремился казаться веселым, настроение у него далеко не радостное. Мать и сестра выглядели тоже довольно мрачными.

– Н-да, – вздохнула мать, – берлога… Впрочем, и выбирать не из чего. Я ожидала гораздо худшего. Здесь хотя бы есть дом, амбар, баня…

– Именно баня! – закричал отец. – Распаковывайте вещи, а я пойду топить баню. Она тут отменная, я уже в ней как-то парился. Сейчас, знаете, главное согреться, и не просто согреться, а так, чтобы все косточки размякли, да и дом нужно протопить. Дров, слава богу, хватает. А как согреемся, так и жизнь покажется другой.

Баня стояла поодаль от основных строений, на спуске, видимо, к замерзшему ручью. Тесная, низенькая, она, казалось, вросла в землю. Когда Сережа вместе с матерью и сестрой подошел к ней, пахнуло дымком, напомнившим дом, отчего дрогнуло сердце и защипало в носу. Внутри оказалось так жарко натоплено, что вошедших немедленно прошиб обильный пот.

– Вместе, что ли, будем мыться? – недоуменно спросила мать у стоявшего в дверях отца.

– А почему бы и нет? Мы ведь – одна семья. Чего нам друг друга стесняться.

Мать показала глазами на детей.

– Нечего стыдиться! – решительно сказал отец. – Что естественно… Раздевайтесь.

Мать хмыкнула, но промолчала.

Она неуверенно посмотрела на дверь, за которой исчез отец, и стала стаскивать с плеч полушубок.

Сережа последовал ее примеру. Сестра глядела на них, но не раздевалась.

– А тебе что, особое приглашение нужно?! – прикрикнула мать.

– Но как же вместе? – тихо пробормотала сестра. – Стыдно…

– Кого стыдиться? Отца, брата? – неожиданно вскипела мать. – Нечего тут цацу изображать. Вокруг, кроме нас, никого лет. Одни мы тут. Одни! Весь стыд остался там, – она неопределенно махнула рукой. – Это в другой жизни мы могли позволить себе манерничать, а тут мы – единый организм. И если хотим выжить, нужно делать то, что говорит отец. Давай, Женя, не тяни.

Внутри бани теплился на притолоке огарок свечи, бросая длинные тени на темные стены. Пахло распаренными березовыми вениками, какими-то травами, хвоей. Тут было попросторней, чем в предбаннике, но все равно тесно. Сережа присел на полок. Слабый огонек свечи почти не рассеивал напитанного паром мрака. Но света все же было достаточно, чтобы различить худенькую белую фигурку сестры с едва намечающимися грудями, крупное, отсвечивающее сливочным блеском тело матери, поджарого смуглого отца. И впервые за два дня Сережа почувствовал успокоение. Видимо, те же чувства охватили и остальных. Мать тихо засмеялась и шлепнула отца по спине, хихикнула и Женя. Отец плеснул воды на каменку, и облако обжигающего пара поднялось к потолку. Дыхание перехватило, и Сережа сунул голову в стоящий рядом деревянный ушат с водой. И словно ток прошел по его телу. Непонятный восторг охватил душу, он зачерпнул полный ковш воды и окатил сестру. Она пронзительно завизжала и, в свою очередь, перевернула на него ушат. Ее мокрое горячее тело прильнуло к телу мальчика, и его обдало ощущением доселе неведомого единения с этими людьми, бывшими его семьей, единой кровью.