Роман Дих - Песни с темной стороны Страница 15

Из пасти вытекла длинная струйка жёлтой слюны. Он поднял голову, завыл, но не тревожно, как в прошлый раз… Мы с вами, услышав этот вой, назвали бы его скорее злорадным.

Пёс потрусил по улице, сознание животного уже полностью вытеснено было сознанием того, кто пришёл из тумана, и нехитрые собачьи мысли: что пожрать, в частности, заменены были мыслями…

— Вероника…

Девушка что-то пробормотала и перевернулась на другой бок.

— Вставай, на работу тебе! — Пашка снова потряс любимую за плечо.

— Ща-а-ас, ну ещё немно-о-ожко-о…

— Вставай, давай! — молодой муж был непреклонен. Вероника приоткрыла глаз.

— Мучитель, тебе-то не на работу…

— Мне в ночную смену сегодня, пробираться сквозь мерзкие лужи, постоянно слушая уханье филина, вздрагивая от каждого шороха… — Паша нарочито жалобным голосом вещал.

— Ой, филина, ну ты… хм-м-м…

Не зря кто-то из знаменитых французов выразился: «Нет лучшего средства заткнуть женщине рот, чем поцелуй» — что Пашка и сделал, прыгнув на их широченную тахту и слившись с любимой губами…

Впрочем, мы тут не затем, чтобы подглядывать, что же там вытворяют молодые супруги.

В подъезде дома, где снимали квартиру Паша с Вероникой, заскрипела дверь, в неё протиснулся наш знакомец — пёс. Он по-хозяйски огляделся, разум, уже не собачий, приказал ему прилечь около лестницы. Паша с Вероникой спускались вниз, к машине во дворе.

— Паша, смотри, собачка! Бедненький… — Вероника с жалостью глянула на бездомного пса, она вообще животных любила.

— Аккуратно, смотри, может больной, какой.

Пёс лежал с полуприкрытыми глазами, чтобы ЭТИ не видели какие у него глаза, чтобы не испугались, пока…

— Да он голодный, погоди, сейчас поднимусь, хоть котлету ему вынесу.

— Верка, опоздаешь!

— Да подожди ты уже!.. — Вера кинулась по лестнице, вверх, в квартиру.

Пашка присел около пса:

— Ну что, мохнатый, пожалели тебя? — он протянул, было руку, чтобы приласкать их неожиданную «находку»…

И через секунду бешено взвыл, не хуже чем пёс недавно. Потому что собачьи зубы впились в его руку, он увидел то, что было вместо глаз у собаки… И замолчал, пока пёс с минуту ещё тряс его кисть, словно силясь оторвать, в него через плоть входило нечто, растекаясь по крови и наполняя всё тело сыростью предутреннего тумана, холодной ненавистью ко всему живому, и глаза заволокло туманом… Пёс отцепился от его руки и кинулся прочь из подъезда, расхлябанная дверь только хлопнула.

— Паш… Что случилось?.. Па-а-аш! — Вероника, спустившаяся вниз, уронила свёрток с двумя котлетами, что несла, чтобы побаловать их утреннюю «находку».

Парень немного пришёл в себя, поднял руку к глазам — кровь… «Ну ничего, ничего» — человеческое билось в его сознании с…

— Пашенька… — Вероника захныкала, вытянула платок из кармана, и, ухватив Пашкину руку, принялась промачивать кровь. — Сейчас в «скорую» позвоню, ага?.. Бешеный, может… или больной какой был, а, Паш?…

Приложила руку ко лбу — нет, холодный. Ледяной прямо…

— Ну, давай в «скорую» — Паше действительно было не очень хорошо: холодно как-то. И почему-то… Страшно, очень страшно.

Они поднялись к себе наверх, Вероника вначале на работу позвонила, слёзно попросила начальницу отдела отпустить её до обеда, мол, с мужем несчастье, потом только набрала номер скорой…

— Вера… Вер… — позади неё раздался голос Паши… Какой-то… холодный голос.

— Сейчас, погоди ты! — она досадливо отмахнулась. В трубке раздался голос диспетчера:

— Алло, скорая, «восьмая». Слушаю.

— Девушка… — начала, было, Вероника, когда удар по руке выбил трубку, а мощные руки развернули её к себе, и она закричала, увидев то, что у Паши вместо глаз.

Он грубо насиловал её прямо на полу, затыкая ей рот рукой, покусанной псом, а она, обмершая от страха и неожиданности, закрыв глаза, сглатывая его кровь, почему-то холодную, она ещё подумала.

Он, наконец, оторвавшись от тела жены, опрометью кинулся в кухню, сорвал со стенки, где висел набор кухонных ножей, самый большой, остальные вместе с дощечкой, на которой висели, бабахнулись на пол. Вероника как раз поднималась с пола — словно пустота и грязь кругом…

— Любимая, закрой глазки… — прошелестел его ледяной голос, и остро наточенное лезвие ударило её в живот, в солнечное сплетение, и он, поднатужившись, обеими руками надавил вперёд и вниз, и она упала. Из разреза на животе хлынули кишки.

Пашу всего затрясло, но не от страха, от нестерпимого холода, и затошнило. Он упал на колени перед Вероникой, та, умирая, ещё пыталась шевелиться, повернул её так, чтобы разрез на животе был вверху, и принялся блевать в распоротый живот. Вначале туда упали остатки завтрака, затем… Затем фонтаном ударила тугая струя молочно-белого, словно туман, вещества. Изо рта Паши вместе со струёй рвоты выходили клубы пара.

Обессилевший, он прилёг рядом с телом… жены? Ему больше ничего не хотелось, холод не проходил, холод усиливался, Паша дрожал всем телом, полностью ослабевший. И наблюдал, как из вспоротого живота Вероники, заполненного его блевотиной, поднимается белый аморфный силуэт. Нечто вроде туманного столба в человеческий рост с минуту постояло над трупом, потом бешено стало закручиваться, словно маленький смерч, втягивая в себя внутренности Вероники, с такой силой, что из её распоротого чрева летели и липли к стенам мелкие кровавые ошмётки.

Минут через десять из брюшной полости трупа вышагнул человек, голый, весь в крови, с бесцветными глазами. Он равнодушно огляделся, перешагнул через скорчившегося на полу Пашку, прошёлся по их квартире, вернулся. Открылась дверца платяного шкафа, и одежда полетела на пол. Человек выбрал из пёстрого вороха тряпья рубаху, свитер, брюки Паши, натянул это всё на себя и вышел из комнаты. Пашка слышал, как тот чем-то негромко шумит в прихожей, наверное, обувь его, Пашкину, на себя натягивал. Потом скрипнул замок. Ушёл. Паша закрыл глаза, ему было всё равно уже. Только струи ледяного тумана ещё переливались в его крови, временами, было ощущение, что мозг охватывало что-то сырое.

Ступень Знания

Солнце пробилось сквозь уголок окна, не прикрытый красной занавесью, бледное, как вялое яблоко, осеннее солнце. Я поднялся со своего ложа-топчана из голых неструганых досок, на котором сплю потому, что мне так угодно. Подошёл к узкому вытянутому окну своей комнаты под самой крышей башни. Ничего не изменилось снаружи, всё так же желтеет трава вечной осени у обрыва, всё так же несётся поток по дну ущелья… Так же прозрачный осенний ветер воет снаружи. Всё потому, что мне нравится именно так. Ощущая голод, я уставился на стол, и волей моей мысли он стал заполняться тем, что я сейчас хотел. А я продолжил раздумья, шагая по комнате…