Александр Варго - Корень зла Страница 16

– На деньги Евросоюза. Павел усмехнулся.

– Не о том думаешь.

– Не хочу о ТОМ думать, – процедил Артем и повернул голову. Ослаблять контроль никто не собирался. Гурвич размеренной поступью удалялся к магазину – видимо, кончились сигареты. Анюта, набросив на плечи черную куртку, расставив ноги в зауженных брюках, стояла над обрывом, созерцая веселую игру мальков на перекате. Кряжистый шофер и безволосый Джерри сидели на косогоре и не спускали глаз с пленников. Джерри курил, а шофер, наверное, был спортсменом – грыз травинку.

– Ты меня не понял, – понизил голос Фельдман и повернулся спиной к обоим надзирателям. Бледное лицо сделалось каким-то загадочным.

– Предлагаешь побег на рывок? – насторожился Артем. – Глупо, Пашка. Рано гнать гусей.

– Знаю, глупо, – зашептал Фельдман, – у этих гавриков стволы под прикидом, срежут на первых шагах… Я о другом. Ты проспал что-то важное. Женька приказал шоферу остановить у этой деревеньки. Сигареты кончились. Десять минут привал, подышать свежим воздухом, и «этих двоих», то есть нас с тобой, выпустить подышать. Гурвич сразу ушел. За ним шофер вытряхнулся, потом лысый. Мы остались с Анютой. Ну ты еще спящий, но это не в счет… Тут Анюта и говорит человеческим голосом: «Медленно выходи и слушай. Вы с приятелем попали. Наши люди в курсе, на кого вы работаете. Не знаю, где прокололись ваши работодатели, но, возможно, в их структуре окопался осведомитель Ватяну. Вас не убили, и вряд ли убьют, пока не выяснят, действительно ли в сейфе швейцарского банка лежит картина Брейгеля. У Карра имеются основания полагать, что насчет картины вы не соврали, и приманка подлинная. Но живыми из Горошан вас не выпустят в любом случае. Через три часа мы остановимся на ночлег в придорожном мотеле у Кишту. Там вы должны бежать, спрятаться в горах и пробираться к шестидесятому километру трассы Мадь-Ваду – Крутояны. Внимание наших я отвлеку. А там уж рассчитывайте на свои ноги. У шестидесятого километра вас заберут…» Как тебе, Артем, такой поворотец?

Сердце бешено забилось. Анюта неподвижно стояла на краю обрыва. Она не шевелилась, словно чувствовала кожей, о ком говорят.

– Пашка, это же залипуха… – зашептал Артем, стараясь не выдавать волнения, – нас же провоцируют…

– Я тоже так подумал, Артем. А потом начал размышлять. А вдруг эта девка действительно местный Штирлиц? Свой среди чужих. Потряси мозгами. Она могла бы замочить своих друзей из пистолета. У нее бы вышло, подлови она обстоятельства. Но ей не хочется проваливаться из-за такого пустяка, как мы с тобой. Посуди сам, зачем им нас провоцировать? Они и так понимают, что при удобном случае мы охотно сделаем ноги. Нелогично. А в Сибири она с тобой не могла вести себя иначе – она же работала в команде…

– Черт… – условия «работы» не давали сосредоточиться. Мысли разбегались. Анюта и сейчас работает в команде… Из магазина, деликатно пропустив худую женщину и покосившись на ее ноги, вышел Гурвич. Закурил на крыльце, спустился и направился твердой поступью к дороге. Джерри и шофер, заметив приближение босса, стали подниматься с косогора. Беспокойно повела плечом Анюта.

– Думай, Артем, думай, – трескучим шепотом умолял Павел, – и хорошенько наблюдай. Следи за мыслями – они становятся словами. И ради бога не подавай вида, что нам открылось какое-то сокровенное знание…

В этой женщине была непостижимая загадка. Она смотрела на него насмешливо, спокойно, но спокойствие было напускным. В ней дрожала сжатая пружина, нерв. Она вгрызалась в него, как червяк вгрызается в мокрую землю. В иной ситуации он не преминул бы призвать эту интересную женщину на любовное ложе и не уронил бы чести россиянина в груде подушек и простыней. Но сейчас ему было не до эротики. Он закрывал глаза, но знал, что она смотрит, вертелся, испытывая чудовищные неудобства. Открывал глаза, сжимая зубы, и снова видел эту бездонную кареглазую падь, маленький серебристый пистолет на острых коленях, аккуратные тонкие пальчики, постукивающие по рифленой рукоятке.

Джерри дремал, откинув голову – его черед расслабиться. Гудел мотор. Уснул, устав бороться с напряжением, Павел. Временами отгибалась шторка, и начальник службы безопасности таинственного Ватяну придирчиво осматривал салон. Он не видел, как чернявая миниатюрная женщина буравит Артема взглядом. Она не просто хотела ему что-то сказать, она говорила, вот только языка он этого не понимал…

В густеющих сумерках проплыла деревня. Католическая церковь на отшибе – в круге раскидистых столетних дубов. «Deo Optimo Maximo…» – шептали одеревенелые губы.

Слава Богу Всевидящему… Она читала по его губам – усмехнулась хищной иезуитской усмешкой. Кто она такая, эта дьяволица? Демон-искуситель и ангел-хранитель в одном флаконе?..

Их заботливо оберегали от общения с экзотическими гражданами бывшей социалистической страны. Когда подъехали к мотелю, темнота навалилась окончательно. Очертания гор с трудом угадывались. Проснулся Джерри, потянулся к пистолету, вопросительно глянув на Анюту. Девица кивнула – в Багдаде все спокойно. Гурвич вышел из машины, прикрыв дверцу, пропадал где-то несколько минут, вернулся, что-то тихо сказал водителю. Бугай свернул машину с дороги, проехал между приземистыми строениями, заглушил мотор у блеклого фонаря, озаряющего простенькое крыльцо, поленницу сосновых чурок, заштукатуренную стену, разрисованную подробностями интимной жизни румын – то ли наивное искусство, то ли элементы наскальной живописи каменного века.

– Ну и как наши дела, доктор? – пробормотал, очнувшись, Фельдман.

– Сдвиги есть, профессор, – постучал Артем кулаком по лбу.

– Обзаводимся житейской мудростью, господа? – ехидно спросила Анюта.

– Воистину, барышня, – вздохнул Павел, – источник нашей мудрости – опыт. Источник опыта – глупость. Мы уже приехали?

– Ты слишком торопишься, Павел, – подал голос Гурвич, – мы проехали чуть более половины пути. Установка следующая, господа. Назовем данный приют в пути мотелем. К вашим услугам уютный домик со всеми удобствами, мягкие постели, злая служанка… – Гурвич невольно усмехнулся. – Надеюсь, излишне говорить, что выходить из дома ночью не надо, поскольку это может обернуться кровавыми неприятностями? Охрана из числа местных работников, свирепая собака…

– Расчудесно, – пробормотал Павел, – злая служанка, злая охрана, злая собака. Надеюсь, нас накормят?

– Вас накормят, – мрачно подтвердила Анюта, – постараюсь проследить за этим.

– Проследите, девушка, – оживился Фельдман, – последний раз нас кормили в самолете. И желательно убедиться, что пища не злая, что нам не предложат бифштекс из прежних постояльцев этого славного местечка.

Нервы звенели, натянувшись до предела. Артем охотно вверил бы Фельдману текущие неприятности, но тому было не легче. Прогнулись половицы на крыльце, дверь со скрипом, узкие сенки, пропахшие мастикой, тусклая лампа, комната с двумя кроватями, белье под байковыми покрывалами, вязаные половички, столик, облупленное окно, закрытое ставнями с улицы. Сомнительная какая-то экзотика. Щадящий вариант тюремной камеры.

Возник угрюмый мужик в грязной толстовке и наброшенной сверху ватной жилетке – «служащий» мотеля. Обозрел «постояльцев» из-под косматых бровей, недобро поиграл челюстью, удалился. За ушельцем появилась зрелая особа с пышными формами в откровенном сарафане, уперла кулаки в бока, насмешливо обозрела одного, второго, тоже не стала задерживаться.

Хлопнула дверь, скрипнул металл с обратной стороны.

– Мотель «У погибшего живописца», – вынес мрачный вердикт Фельдман и полез проверять, что ставни действительно заперты снаружи. Потом критически посмотрел на ободранный потолок, навострил ухо, когда снаружи гавкнула собака (судя по голосу, не мопс). Надавил на дверь, но это уже было лишнее движение.

– А почему сразу я? – злобно спросил Артем. – На себя-то посмотри.

В комнате не было ни одного зеркала. Действительно, зачем потенциальным покойникам зеркала?

– Хорошо, – прорычал Фельдман, заваливаясь на кровать, – не будем обвинять ни себя, ни окружающих. Мы очень самокритичны, но любим только себя. А еще у нас куча нераскрытых талантов, и мы ничего не делаем, чтобы их раскрыть. Ждем, Артем?

– Ждем, – Артем рухнул на кровать.

Им принесли еду. Вошел угрюмый мужик в толстовке, важно скрестил мозолистые руки на груди, привалился к косяку. Боком протиснулась пышная особа в откровенном наряде. Перед собой она держала деревянный поднос с глиняными плошками (которые были закрыты другими плошками), тут же была резаная краюха серого хлеба, две кружки.

– О мэм, вы так любезны, – Фельдман сполз с кровати, устремился, как истинный джентльмен, на перехват, но угрюмый абориген предупредительно качнулся, и Фельдман встал. Особа, зыркнув на него с любопытством, молча поставила поднос на стул и, покачивая объемистыми телесами, выскользнула из комнаты. За ней удалился абориген, процедив на прощание что-то неласковое – видимо, пожелал приятного аппетита.