Джей Стрит - Исчезновение Страница 16

— Не… — начал он и внезапно остановился.

— Что… «не»?

— Не заводите меня слишком далеко, мистер Эткинс.

— Заводить тебя далеко, Ник? — с невинным видом поинтересовался Эткинс.

— Прекратите обзывать меня Ником!

— Извините, мистер Блэйр. Извините меня. Я забыл, с кем я разговариваю. Я думал, что разговариваю со старым пьяницей, который умудрился получить временную работу…

— Прекратите!

— …на несколько недель. Оказывается, я забыл, что разговариваю с Рэндольфом Блэйром, уважаемым Рэндольфом Блэйром, величайшим выпивохой в…

— Я не пьяница! — закричал он.

— Ты пьяница, пьяница, — убежденно сказал Эткинс. — Не тебе говорить мне о пьяницах. Мой отец был таким же падшим пьяницей. Таким же кричащим, истеричным пьяницей. Я вырос с этим, Ник. Я видел, как этот старик воевал с воображаемыми чудовищами, шаг за шагом убывая мою мать. Так что не говори мне о пьяницах. Даже если бы газеты не объявили о твоем пьянстве на весь свет, я бы разглядел в тебе пропойцу.

— Зачем тогда вы наняли меня? — спросил он.

— Была вакансия, и я подумал, что ты сможешь заполнить ее.

— Вы наняли меня чтобы издеваться.

— Не будь смешным, — ответил Эткинс.

— Вы совершили ошибку. Вы дразните не того человека.

— Да? — мягко вопросил Эткинс. — Так ты из крутых пьяниц? Агрессивный? Поначалу и мой отец был крутым пьяницей. Он мог выпить кровь из любого человека в доме. Единственное, чего он не смог вылакать, была бутылка. А потом, когда со стен на него начинали ползти непонятные тени, он менялся. Он становился визжащим, плачущим ребенком, бегущим под защиту моей матери.

Так ты крутой пьяница, Ник?

— Я не пьяница! — еще раз возразил он. — Я не выпил ни капли с тех пор, как получил у вас работу. Вы прекрасно знаете!

— А почему? Боишься, что это помешает твоему представлению? — Эткинс грубо рассмеялся. — Вроде, это никогда не беспокоило тебя в старые времена.

— Времена поменялись, — сказал он. — Я хочу… я хочу возвратиться. Я… я пришел к вам, потому что… я снова захотел ощутить это чувство, чувство работы. Вы не должны дразнить меня. Вы не осознаете, что делаете.

— Мне дразнить тебя? Ну, Ник, не глупи. Я дал тебе эту работу, я. И из всех претендентов я выбрал тебя. Так зачем мне дразнить тебя? Это глупо, Ник.

— Я хорошо выполнил свою работу, — произнес он в надежде, что Эткинс найдет правильные слова, скажет то, что нужно. Он желал ему найти эти слова, которые бы сокрушили его ненависть. — Вы знаете, что я хорошо выполнил свою работу.

— Ты? — переспросил Эткинс. — Я думаю, ты отвратительно выполнил свою работу. Между прочим, я считаю, что ты всегда отвратительно делал свое дело. Я считаю, что ты был одним из самых бездарных актеров, кто когда-либо выходил на сцену.

И этим заявлением Эткинс подписал себе смертный приговор.

Весь день, сидя в кресле и выслушивая просьбы и расспросы надоедливых покупателей, наблюдая бесчисленные склоненные к нему лица, он обдумывал убийство Эткинса Он выполнял свою работу автоматически, улыбался в ответ, но голова его была занята только механикой осуществления задуманного.

Это напоминало разучивание роли.

Снова и снова он репетировал каждый шаг в уме. Магазин закроется в пять вечера Служащие будут озабочены тем, как быстрее попасть к семьям. Это были тяжелые, мучительные несколько недель, и сегодня вечером все закончится. Служащие устремятся на улицы, в подземки, а там — домой, к своим любимым. Отчаянная, стремительно бегущая волна жалости к себе нахлынула на него: «Кто мои любимые? Кто ждет меня сегодня?»

К нему обратился человек, начал что-то говорить. Он посмотрел на говорившего, кивнул.

— Да, да, — машинально подтвердил он. — А что еще?

Человек продолжал говорить. Он слушал вполуха, все время кивая и улыбаясь, улыбаясь.

В добрые старые дни было много любимых. Всех не сосчитать. Богатые женщины, молодые и увядшие, цветущие молоденькие девушки. Где был он в это время десять лет назад? В Калифорнии? Да, конечно. На съемках картины. Каким странным казалось находиться на земле, полной солнца в это время года. И он сорвал картину. Он не хотел этого, вовсе не хотел. Но он долго-долго был безнадежно пьян. А ведь невозможно снять картину, когда звезда не является на съемочную площадку.

Звезда…

Рэндольф Блэйр…

Сегодня вечером он снова будет звездой. Сегодня вечером он убьет Эткинса изящно и со вкусом. Когда прекратятся бесконечные расспросы и просьбы покупателей, когда они покинут магазин и когда закроются его двери, он отправится в кабинет Эткинса. Он даже не станет переодеваться. Он пройдет прямо в кабинет, заберет свой конверт с зарплатой и застрелит Эткинса. Потом выбежит на улицу. На улице он будет в безопасности. На улице Рэндольф Блэйр — человек, чье лицо было когда-то известно миллионам, — станет анонимом. Задумка несла в себе иронию. Она затрагивала остатки юмора где-то глубоко внутри его. Рэндольф Блэйр сегодня вечером будет играть самую важную роль в своей жизни, и играть ее он будет анонимно.

Улыбаясь и посмеиваясь, он выслушивал покупателей.

Толпа начала рассеиваться примерно в четыре тридцать. Он был измотан к этому времени. Единственное, что поддерживало его, так это мысль о том, что вскоре он убьет мистера Эткинса.

В четыре сорок пять он ответил на последний вопрос. Оставленный, наконец, в покое, тучный, хмурый человек не отводил взгляда от часов на стене. Четыре пятьдесят две. Четыре пятьдесят семь. Четыре пятьдесят девять.

Он поднялся со стула и вразвалку направился к лифту. Продавцы подсчитывали выручку, торопясь покинуть магазин. Он нажал кнопку вызова и стал ждать.

Двери распахнулись. Лифтер по привычке улыбнулся.

— Что, все кончилось? — спросил он.

— Да, все кончилось.

— Идешь за своим конвертом? Тебе в кассу?

— Мистер Эткинс платит мне лично.

— Да? С чего бы это?

— Он так пожелал, — ответил Блэйр.

— Может, он надеется, что ты не обойдешь его своим вниманием, а? — предположил лифтер и захохотал.

Он не засмеялся вместе с лифтером. Он слишком хорошо знал, почему Эткинс платил ему сам. Он делал это для того, чтобы иметь удовольствие каждую неделю вручать Рэндольфу Блэйру — человеку, который когда-то зарабатывал по пять тысяч долларов за одну неделю, — конверт с деньгами, содержащий сорок девять долларов и тридцать два цента.

— Тогда вниз, на цокольный?

— Да, на цокольный.

Когда лифт остановился, он быстро вышел и направился прямо в кабинет к Эткинсу. Секретарши ухе не было. Он мрачно улыбнулся, подошел к двери Эткинса и постучал.