Алексей Филиппов - Плач Агриопы Страница 16

Человек то плакал, то выл в голос. Он и не знал, что в груди может поместиться такая тоска.

Наконец, он решился.

Он подписал себе приговор, быть может, лишил себя царствия небесного, — но решился.

Он поднялся в полный рост, подошёл к камину и подбросил угля. Добавил несколько горстей соломы — для света. Помешал в камине кочергой и оставил её на углях. Сидел на корточках, уставившись на огонь, пока изогнутый конец кочерги не раскалился докрасна.

Человек достал кочергу из огня и подбросил ещё соломы. Огонь разгулялся так, что в полутёмной комнате, казалось, взошло солнце.

Человек достал из-за пояса нож. Он гордился этим ножом; нож был напоминанием о хороших временах, когда ещё не пришла чума, но уже имелась работа. Таким же напоминанием была и добротная одежда, но за неделю бдений у супружьего сметного ложа, она сделалась велика, висела на ладной фигуре человека мешком.

Человек приблизился к кровати и перевернул жену на спину. Его обдало отвратительным запахом, но он словно бы не заметил этого. Он попросил у жены прощения, сперва мысленно, потом вслух; удивился тому, насколько хриплым, вороньим, сделался его голос. Прицелился к самому крупному бубону, выпиравшему на покатости левой груди. Когда он резал бубон, его рука не дрожала. Из пореза хлынула отвратительная жидкость. Зловоние сделалось нестерпимым, ядовитым. Но человека испугало не это. Жена, вот уже больше суток проведшая в забытье и бреду, вдруг распахнула глаза. Она попыталась что-то сказать, но решимость человека пострадала бы — услышь он от неё хоть слово. Потому он закрыл ей рот рукой и опустил горячее жало кочерги на вскрытый бубон. Глаза страдалицы превратились в блюдца, едва не вывалились из глазниц; она попыталась укусить державшую её руку, но, как жалкая беззубая собака, сумела оставить на ладони мужа лишь царапину. Тело рванулось в последней попытке освободиться от боли — и обмякло.

В дверь дома застучали, заколотили чугунные кулаки. Человек подумал, что это пришли черти — тащить его живьём в ад. Он был готов их встретить.

Павел задыхался, его бил кашель. Уже проснувшись, он не мог отделаться от ощущения, что горло судорожно сжимается и не пропускает воздух в лёгкие. Случалось, управдом видел в жизни и более жуткие сны, но никогда — настолько омерзительные. Смрад средневекового города, зачумлённого дома, сгнившего заживо женского тела, казалось, подменил собою кислород. Этот смрад был как кисель, — тягучий, маркий, вездесущий. Во сне Павел не воспринимал себя как несчастного горожанина, — он всего лишь наблюдал, как кто-то ещё, кто-то посторонний, пытался спасти жену от неминуемой смерти. Кто-то доверчивый. Кто-то, кто был простаком, — добрым, в сущности, человеком, но сыном своего века. В том далёком веке уродство, страдание, грязь не вгоняли в панику, не вызывали ужас. Но тоска казалась управдому совсем такой же, как в его собственном просвещённом столетии. Почему-то во сне он сопереживал этой тоске, разделял чужую надежду, безо всяких на то оснований, но словно бы щёлкнул рубильником — отключил щепетильность, эмоции, взирал на чумные бубоны и корчившихся в молоке пауков, как на простейшую вещь. А сейчас — окатило омерзением, современная эстетика современного человека включила тревожную сигнализацию, и та начала оглушительно трезвонить.

Звон! Он не был игрой воображения.

Телефонный звонок!

Павел мешком скатился с дивана. Взглянул на часы. Стрелки стояли на без пяти минут шесть. За окном ещё не рассвело; до рассвета длинной стрелке предстояло совершить ещё, как минимум, три полных оборота. Управдом унял дурноту и доковылял до мобильника, радуясь, что вечером не выключил свет. Крысиные укусы неприятно ныли, кое-где припухли, но, в целом, было терпимо.

- Алло! — Он даже не посмотрел, какое имя высвечивалось на телефонном дисплее, а потому был удивлён, услышав в трубке голос Еленки.

- Извини, что разбудила, — Голос звучал сухо, по-деловому. Слишком по-деловому для ночного звонка. — Ты должен срочно приехать сюда. К нам домой.

- Что случилось? — Павел похолодел.

- Не по телефону, — Еленка шумно и резко выдохнула, прочистила горло — Приезжай. Пожалуйста, это очень важно. Я бы не стала звонить сейчас, если бы могла подождать до утра.

- Хорошо, собираюсь, — Павлу не понадобилось и пяти секунд, чтобы принять решение, но всё-таки на самую малость он замешкался.

- Я встречу тебя у подъезда, — Еленка прервала разговор, не попрощавшись.

Павел быстро собрался. Натянул старые джинсы, которые, как на грех, оказались тесноваты; стянули ногу на укушенном бедре и вызвали довольно сильную боль. Переодеваться не стал — спешил. Свою бывшую супругу он знал слишком хорошо, чтобы подозревать в капризах и хитростях. Еленка ни за что не устроила бы театрализованного представления с ночными звонками, если бы в том не было отчаянной нужды. Она вообще не любила театральщину в человеческих отношениях, потому неожиданным звонком по-настоящему испугала Павла. Он поспешно схватил ключи от машины, двинулся в прихожую. По дороге его взгляд упал на мушкет. Тот оставался ровно на том месте, куда с вечера поместил его управдом. Но вот стоило ли, покидая квартиру, оставлять его там, не спрятав получше? Павел обшарил обжитые квадратные метры глазами, но ни одного надёжного тайника придумать не смог. Подгоняемый тревожными размышлениями о Еленкином звонке, он плюнул на осторожность — просто не было времени осторожничать, — и, оставив антикварное оружие на виду, выбежал из дома.

Столица в столь ранний час ещё не успела толком проснуться — Москва продирала глаза и зевала. По улицам кое-где уже ездили уборочные машины, к готовому открыться метро подтягивались чьи-то сменщики и просто увлечённые трудоголики. Павел жил неподалёку от Филёвского Парка, в квартире, доставшейся ему от родителей. Вопреки протестам Павла, те выселились из старой двушки, решив преподнести свадебный подарок молодым. Сами перебрались в Саратов, где отец получил по завещанию небольшой домик, доставшийся ему от брата. Отца Павел похоронил три года назад, а вот матери, после того, как состоялся развод с Еленкой, не раз предлагал вернуться в родные пенаты. Та отнекивалась — похоже, надеялась, что без неё пресловутая «личная жизнь» у сына будет получаться лучше.

За рулём управдому предстояло добраться до Марьино. Путь не самый близкий, но, по утреннему дорожному безлюдью, и не бесконечный. Едва сдерживаясь, Павел всё же старался не лезть на рожон, не гнать от светофора до светофора, потому как остановка по мановению жезла любого гаишника совершенно не входила в его планы. Ему сопутствовала удача: добраться до района высоток на берегу Москва-реки, где Еленка жила с дочкой и родителями, удалось без проблем. Ещё издали, заезжая в Еленкин двор, Павел увидел стройную фигурку у знакомого подъезда, и его сердце забилось сильно и тревожно.