Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета Страница 17

По странному стечению обстоятельств отнюдь не собственное жилище привлекло пристальное внимание отшельника, пространство, где претворялись его грезы — владение фикции, — расположилось напротив его окон, по другую сторону улицы: двухэтажная вилла.

Мрачная изысканность дома заворожила его сразу же по приезде. В конце черной кипарисовой аллеи, двойными рядами оберегавшей вымощенную плитами дорожку, высились ступени террасы, откуда во внутренние покои вели тяжелые стильные двустворчатые двери. Маленький за, мок со всех сторон был обнесен решеткой, слева и справа от кипарисовой аллеи белели флигели. Из глубины сада просвечивали сквозь листву покрытые светло-зеленой краской, подточенные болезнью печальные лики стен. Предательская сырость, охраняемая пышной зеленью, просочилась там и здесь темными потеками. Некогда тщательно ухоженные цветочные рабатки, химерические меандры клумб утратили четкий рисунок. И лишь два старинных фонтана сочили тихие слезы из мраморных чаш, омывая бутоны роз — сочных, пунцовых. И лишь могучий тритон вечно — призывным жестом — протягивал руки к гибкой русалке, — с незапамятных времен манила она его божественной наготой, манила тщетно: навечно разделили их траурные кипарисы.

Мрачная усадьба, давно оставленная людьми, изолированная от соседних строений, влекла уединенностью: за виллой, расположенной в конце улицы, уже не было жилья; лишь сочными мазками зеленели заливные луга и поля, да вдали чернели зимой, ржавью ржавели осенью буковые леса…

Давно уже никто не жил в бледно-зеленой вилле. Владелец, богатый аристократ, много лет назад уехал за границу, оставив усадьбу на произвол судьбы.

Дом пустовал в буйно разросшемся саду, отданный во власть безжалостным дождям, злобным вихрям и зимним метелям.

Сюда, в угрюмое и зачарованное место, странно и неизбывно влекло душу Вжесьмяна: здесь находил он осязаемо-пластичный символ своих замыслов, и потому лишь здесь могло дышать его творчество.

Часами просиживал он у окна, подперев голову ладонями, задумчивым взглядом проницал глубь печального дома. Лунными ночами ему нравилось следить за сказочными эффектами света, таинственно мерцавшего в фантастической усадьбе. И не была ли ночь естественной ее стихией? Днем вилла цепенела в наркотическом сне; волшебство таинственной глубины просыпалось в ней только после захода солнца. Дом странно оживал; вздрагивали скорбные кипарисы, едва приметная мелкая рябь пробегала по обветшалым фронтонам и фризам — всем существом своим Вжесьмян ловил едва пробудившийся трепет одинокой сонной обители.

Он все видел и жил ее жизнью. Являлись образы — яркие, могучие, гармонично сливались с чарующей глубиной заброшенной усадьбы, — созидались патетические трагедии, неотвратимые, как сама смерть, неумолимые, как судьба, или брезжили неясные замыслы, подернутые патиной лунного серебра.

Любой закоулок в обители запустения становился чувственным соответствием вымысла, истинным воплощением мысли, что блуждала по карнизам, проникала в пустынные, заброшенные залы, рыдала на ступенях террасы. Зыбкие сновидения, туманные грезы дождистой завесой скитались вдоль стен в поисках неверного приюта. Вот и они как будто обрели пристанище: раздраженное их прихотями и капризами, воображение презрительно отвергло их прочь, и они в страхе, мутной струей, стекали в большой замшелый водоем неподалеку от дома, мерно сочились в его черную топь — сонные, тусклые, будто дождь в позднее осеннее ненастье. Ничтожные, разъеденные ржавью мысли-недоблески…

Вжесьмян упивался мрачной игрой фантазии, произвольно управляя ее творениями; по своему усмотрению распоряжался ими, изгонял с подмостков и тотчас вычаровывал новые сонмища…

Ему не мешали. На пустынной улице вдали от городского шума не спешил докучный прохожий, грохочущая телега не вспугивала настроение.

Так прожил он несколько лет, казалось, ничто не нарушало покойного течения жизни, но душа его за эти годы познала ужас видений.

Однажды в вилле напротив дрогнуло неуловимое — что-то переменилось, — и привычного, многолетнего забытья словно не бывало.

Прекрасным июльским вечером добровольный затворник, как обычно, сидел у открытого окна, подперев голову ладонями, и задумчиво смотрел в сад напротив. Случайно взгляд скользнул по окошку флигеля, он вздрогнул. Прильнув к стеклу, на него в упор с угрозой смотрело бледное мужское лицо. В душу закрался неопределенный страх. Вжесьмян протер глаза, прошелся по комнате и снова подошел к окну: лицо не исчезло — мужчина смотрел в его сторону.

— Не вернулся ли хозяин виллы? — неуверенно пробормотал Вжесьмян.

Мрачная маска в ответ скривилась неистово-издевательской усмешкой. Вжесьмян опустил штору и зажег свет — вынести эту немую угрозу он был не в силах.

Во что бы то ни стало отрешиться от ужасного призрака! До полуночи он читал. Около полуночи устало встал из-за стола и, не устояв перед искушением, приподнял край шторы. Беспокойство снова пронзило душу: бледный мужчина по-прежнему стоял неподвижно в окне правого флигеля, ярко освещенный магниевым светом луны, и смотрел на него. Странно встревоженный, Вжесьмян снова опустил штору и постарался заснуть.

Напрасно. Подстегнутое страхом воображение рождало мучительные фантомы. Только к утру он забылся коротким, нервным сном, полным кошмарных видений. На следующий день проснулся около полудня с головной болью и тотчас подбежал к окну. С облегчением вздохнул: страшное лицо исчезло.

День миновал спокойно. Но к вечеру в окне виллы на втором этаже появился похожий на маску женский лик — седые космы в беспорядке падали на увядшее лицо, когда-то, по-видимому, прекрасное, — безумное лицо с жестким взглядом. Глаза женщины, явно следившие за Вжесьмяном, зашлись бешенством, выражение непреклонности, угрозы — то же, что и у мужчины в правом флигеле. Похоже, оба существа не подозревали о взаимном присутствии в странном доме. Объединяло их, пожалуй, одно — враждебность к Вжесьмяну.

И снова после бессонной ночи и постоянного наблюдения за фантомами занялся день, и странные маски исчезли. Но едва сумерки сокровенно сговорились с ночью, в третьем окне появилась новая фигура и не исчезала до самого утра. За несколько дней все окна в доме заполнились зловещими личинами. Отовсюду выглядывали ожесточенные глаза, маячили овалы лиц, искаженных болью и безумием. Дом вперился в него глазами маньяков, кривился гримасой безумия, щерился смехом одержимых. Никого из этих людей он никогда не видел и все-таки всех как будто бы знал. Откуда? — вспомнить не мог. Существа в доме напротив не походили друг на друга, но все угрожали ему, видно, считали его общим врагом. Их ненависть страшила и вместе с тем магнетически влекла. Как ни странно, в душе своей он понимал их гнев и считал его справедливым…