Александр Чамеев - История с призраком Страница 17

Мое уныние как рукой сняло: любому ребенку известно, что столь добродушная внешность никак не совместима со злобными умыслами. Я немедля воспрял духом, и в знак согласия со мной газовый светильник вспыхнул ярче прежнего. Ни один изгнанник, истомившийся по обществу, не ликовал так при встрече с компаньоном,{35} как я при появлении этого дружелюбно настроенного великана.

— Так это ты? — вскричал я. — А знаешь, час-другой тому назад я чуть со страху концы не отдал! Душевно рад тебя видеть! Вот жалость, что подходящего сиденья у меня нет… Постой-постой, не садись туда!

Но спохватился я поздно. Не успел я и глазом моргнуть, как посетитель растянулся на полу: мне еще не доводилось видеть, чтобы кресло разлеталось в такие мелкие дребезги.

— Погоди-погоди, да ты мне тут все…

Опять прозевал! Еще одно крушение — и второе кресло распалось на составные части.

— Чтоб тебя!.. В своем ли ты уме? Всю мебель хочешь мне переломать? Иди отсюда, идиот ископаемый!

Все без толку. Стоило промедлить секунду — и гость бухнулся на постель: от кровати, конечно, остались одни щепки.

— Да что ж это такое, в самом деле?! Сперва вламываешься ко мне в дом, целой оравой бродячей нечисти пугаешь меня до смерти, а потом, когда я закрываю глаза на неприличие твоего костюма, который в порядочном обществе не потерпят нигде, разве что в каком-нибудь достойном уважения театре, да и то лишь в том случае, если нагота будет представлена прекрасным полом, ты отплачиваешь мне тем, что превращаешь в труху всю мою обстановку. И чего, собственно, ради? Наносишь ущерб не только мне, но и себе тоже. Расшиб себе крестец, усеял весь пол обломками рук, будто здесь не жилье, а каменоломня. И не стыдно тебе? Вон какой детина вымахал: пора бы научиться хотя бы самую малость соображать.

— Ладно-ладно, за мебель можешь больше не волноваться. Но что поделаешь? — По щекам великана покатились слезы. — За сто лет мне ни разу не выпало случая присесть.

— Бедняга, — смягчился я. — Я, наверное, слишком сурово к тебе придираюсь. К тому же ты, несомненно, сирота. Садись-ка на пол: никакая другая опора твой вес не выдержит. Кроме того, не очень-то приятно вести беседу, если приходится задирать голову: давай-ка я влезу вот на этот высокий конторский стул; тогда мы сможем потолковать лицом к лицу.

Великан, устроившись на полу в удобной живописной позе, задымил предложенной мною трубкой, накинул на плечи мое красное одеяло и нахлобучил на голову, наподобие шлема, мой тазик для умывания.{36} Я растопил камин, и он, скрестив ноги, с удовольствием придвинул поближе к огню громадные потрескавшиеся подошвы.

— Что это у тебя с подошвами и с голенями: они все в трещинах, прямо-таки живого места нет.

— Проклятые цыпки — пока я там, под фермой Ньюэлла, под землей валялся, и ноги, и всю спину себе отлежал. Но местечко там славное: мне оно по нраву, точно дом родной. Только там душой и отдыхаю.

Мы проболтали добрых полчаса, и тут я заметил, что вид у моего собеседника утомленный, о чем я ему и сказал.

— Утомленный? — переспросил он. — Еще бы не утомленный. Раз уж ты со мной по-приятельски обошелся, давай-ка я выложу тебе все начистоту. Я — дух того Окаменелого Человека, который лежит в музее на противоположной стороне улицы.{37} Призрак Кардиффского Великана — вот кто я такой. Но не знать мне ни отдыха, ни покоя до тех пор, пока мое разнесчастное тело обратно не закопают. А как мне проще всего добиться своего — чтобы мое желание исполнили? Донять людишек страхом! Являться привидением туда, где уложили мое тело. И вот я ночь за ночью, не пропуская ни одной, разгуливал по музею. Позвал на подмогу и других духов. Но вышел из этого один пшик: кто же посещает музеи в полночь? Тогда мне стукнула в голову мысль перебраться сюда и немного тут побуянить. Помстилось мне, что если меня толком выслушают, то дело будет сделано: компания у меня как на подбор, лучше ни в одной истории о призраках не сыщешь. Еженощно мы тут просачивались сквозь трухлявые стены, волочили за собой цепи, испускали стоны, перешептывались, сновали с топотом по лестницам туда-сюда — и, честно тебе признаюсь, выдохся я вконец. А сегодня вечером вижу: у тебя в комнате свет горит; ну, поднатужился еще разок покуролесить — и давай опять за старое. Но мочи нет больше — с ног валюсь. Умоляю — хотя бы ты меня не разочаруй!

Я в волнении спрыгнул со своего насеста и воскликнул:

— Ну, уж это ни в какие ворота не лезет! Такого сроду еще никто не слыхивал. Эх ты, нескладный ты ископаемый горемыка, зря ты так усердствовал… Зря крутился вокруг гипсовой копии самого себя — ведь настоящий Кардиффский Великан находится в Олбани![22]{38} Тьфу ты, да неужто, прах его побери, тебе и собственные останки распознать невмоготу?

Я в жизни не видел лица, которое столь красноречиво выразило бы стыд, смешанный с самой жалостной пришибленностью.

Окаменелый Человек медленно встал на ноги и спросил:

— Это и вправду так, честно?

— Такая же правда, как то, что я здесь, перед тобой.

Великан вынул трубку изо рта и положил ее на каминную полку, с минуту постоял в нерешительности (машинально, по старой привычке, засунув руки в карманы отсутствовавших панталон и задумчиво повесив голову на грудь), а потом наконец проговорил:

— М-да, никогда еще я не попадал в такую нелепую переделку. Окаменелый Человек втер очки всем и каждому, а кончил этот подлый жулик тем, что околпачил собственное привидение! Сын мой, если в груди у тебя теплится хоть искра милосердия, пожалей меня — злосчастного одинокого призрака, и сохрани эту историю в тайне. Представь только, каково было бы у тебя на душе, разыграй ты этакого осла.

Великан размеренной, полной достоинства поступью спустился по ступенькам лестницы, и шаги его постепенно затихли на пустынной улице. Мне стало жаль, что бедолага ушел, но еще больше жаль, что он унес с собой мои вещи — красное одеяло и тазик для умывания.

Э. и X. Херон

Э. и X. Херон — двуединый псевдоним творивших как в соавторстве, так и порознь английских беллетристов Кейт (Кэтрин О’Брайен Райалл) Причард и ее сына Хескета Вернона Хескет-Причарда. Родившийся в Индии в семье британского офицера (который состоял в Королевском шотландском пограничном полку и умер от тифа за полтора месяца до появления на свет сына), X. Хескет-Причард был вскоре привезен матерью в Англию. Окончив среднюю школу в Эдинбурге, он изучал право в г. Хоршеме (в Западном Сассексе), однако адвокатом не стал. С юных лет он увлекался спортом и уже в школе прослыл превосходным игроком в крикет. Его первый литературный опыт — рассказ «Дуэль Таммера» — относится к лету 1896 г., которое Хескет-Причард провел в путешествиях по югу Европы и Северной Африке. По возвращении в Лондон он начал писать в соавторстве с матерью (под вышеупомянутым двойным псевдонимом) рассказы для «Корнхилл мэгэзин» и других периодических изданий, обзавелся знакомствами в столичных литературных кругах — в том числе с Артуром Конан Дойлом и драматургом Джеймсом Метью Барри. Именно последний в 1897 г. свел Хескет-Причарда с издателем Сирилом Артуром Пирсоном, который предложил начинающему автору написать несколько рассказов о призраках для своего ежемесячного журнала. Так появилась серия историй об «оккультном детективе» Флаксмане Лоу, занимающемся расследованием всевозможных паранормальных явлений в различных уголках Англии; первые шесть произведений цикла были опубликованы в «Пирсоне мансли мэгэзин» в 1898 г., другие шесть — в 1899-м. В том же году вся дюжина рассказов вышла в свет отдельной книгой, озаглавленной «Призраки: Из личного опыта Флаксмана Лоу». Образ заглавного героя, помогающего сохранить здравый рассудок жертвам того или иного сверхъестественного вторжения, стал первым в длинном ряду подобных персонажей, на полтора десятилетия опередив знаменитого Карнаки — охотника на призраков из одноименного сборника рассказов (1913) Уильяма Хоупа Ходжсона (1877–1918).