Далия Трускиновская - Душа и дьявол Страница 17

Когда на кладбище забрел лесничий Илларион, одна только Жизель знала степень его вины перед ней. Прочие виллисы знали одно — он предал, и он повинен смерти. То есть проступок и кара в чистом виде, без подробностей.

Белое облако окружило его, а он изнемогал в танце. Кабриоль, падение… Встал, подскочил высоко… кабриоль, падение… И музыка — воплощенный страшный суд.

Но в этом ли справедливость? И есть ли в единстве «вина — кара» место для чего-то третьего?

Ведь такого же предателя Альберта Жизель пощадила и спасла. Спасла от справедливости. Собой прикрыла, рассказала беспристрастному суду повесть о своей любви к нему и тянула время до утреннего благовеста.

Как пересекаются эти две ниточки, из которых одна связывает проступок и кару, а другая — справедливость и милосердие. И может ли милосердие стать той силой света, которая исцелит нас, грешных?

Настал вторник.

Я отправилась на шабаш.

Оделась я сообразно тамошним вкусам — в единственное свое элегантное платье (купленное непонятно зачем три года назад и впервые добытое из глубин шкафа), в лаковые лодочки (а вот обувь — моя слабость, у меня шесть пар изящных туфелек, не считая босоножек, и во всех я могу танцевать без устали, такие они легкие и удобные!), волосы украсила пряжкой из искусственного жемчуга (Сонька купить заставила).

Вообще у меня есть красивые платья, даже нарядные платья, но элегантность мне противопоказана. При моей странной, если не отталкивающей физиономии и гладко зачесанных, собранных в узел волосах натягивать английский костюм равносильно самоубийству. Нет, я никого не собираюсь пленять, но нагонять холод на окружающих я тоже не хочу.

С собой я взяла покупной тортик и коробку пирожных. Мне красиво увязали их вместе, чтобы нести за бантик. Со стороны поглядеть — припозднилась элегантная женщина, стучит каблучками по асфальту, торопится в гости в приличный дом, вот же — не бутылку тащит, а сладости. А это она на ведьмовский шабаш направляется.

Анна Анатольевна встретила меня без эмоций. Одной неудачливой ведьмой за столом больше, одной меньше — какая ей разница? Лишний голос в хоре на кулинарные темы. Она была в другом, тоже весьма пристойном, даже изысканном платье с драпировками по левому боку, которые она еще могла себе позволить. И прическу сделала иную — чуть покороче, с напуском на лоб.

Другие тоже отличились туалетами — кроме бабы Стаей. Та была в домашнем фланелевом платьице самого старушечьего покроя и расцветки, что-то вроде мелких цветочков и ромбиков по коричневатому немаркому фону. Баба Стася явно пренебрегала здешним ритуалом.

— Уже? — шепотом спросила она меня, а я, естественно, села рядом с ней.

— Что — уже?

— Сбылось?

— Нет еще.

— Так что же ты сюда приперлась? — сердито спросила она.

Мне это даже понравилось.

— Бабушка, я Зелиала видела, — прошептала я ей на ухо.

— Ну! — обрадовалась моя замечательная бабуся. — А ну, на кухню, на кухню! Там все расскажешь!

Мы выбрались из-за стола.

И я ей рассказала действительно все — про поединок демонов над свежей могилой, про странные разговоры об ангеле справедливости, про договор и, наконец, про то, что я в растерянности — знала, что милиция нам с Сонькой не поможет, а сама и рада бы, но не представляю, с какого конца взяться за дело.

Баба Стася заставила меня еще раз и с подробностями рассказать всю Сонькину историю и описать место действия.

— Проще простого! — авторитетно объявила она, подумав с минуту. — Живут в том доме старухи аль нет?

— Какие старухи? — изумилась я.

— А бабкины ровесницы.

— Какой еще бабки?

— Не соскучишься с тобой, подружка, — совершенно по-молодому преподнесла мне баба Стася. — Сони твоей семья как разменялась? Добрые люди бабушку к себе век доживать взяли, а в ту квартиру Соня вселилась, ведь так?

— Поняла, поняла! — обрадовалась я. — Только как мне тех старушек допрашивать? У меня ведь такого права нет.

— Допрашивать, права нет! — передразнила меня баба Стася. — Экие у тебя слова нечеловеческие. А мы их не допрашивать, а попросту спросим. Ведь знают же они, с кем соседка встречалась, кто к ней в гости ходил, а иным часом и жил у нее. Все на квартире завязано, помяни мое слово. Соня твоя никому, пигалица, не нужна.

— Это точно, — я вспомнила следователя, внутренне сопротивлявшегося моему потоку информации. — И даже хорошо, что она в милицию идти не захотела. Как бы она там нарисовала мой вылет из окна? А? Ее бы точно в дурдом увезли!

— А что, видела она, как ты перекидывалась? — забеспокоилась Баба Стася. — Это уж вовсе ни к чему!

— Нет, я ее в комнату отпихнула, она даже на пол, кажется, села. Она уверена, что я по стенке с третьего этажа сползла!

Баба Стася хихикнула в кулачок.

— А ведь сползла бы! — давясь смехом, прошептала она. — Ох, сползла бы! Кабы я перекидываться не обучила!

— Наивная, она, Сонька, — объявила я. — Ей что угодно можно внушить.

— И такую ты в подруги выбрала?

— Да нет, это она меня выбрала…

— …и присушила? Другие-то подруги есть иль нет?

— Обхожусь.

— А мужик?

— Обхожусь.

— Да-а… — помрачнела баба Стася. — Мы все хоть детей родили, кроме Ренатки, у той бутылки с какой-то заразой в лаборатории заместо дитяти. Отказалась бы ты от этой затеи, пока не поздно. А договор Зелиал порвет или сожжет. Ты не смотри, что он нечистая сила. Он добрый.

— Это я, бабушка, уже заметила.

— Снился он мне, Зелиал, — призналась баба Стася. — Хоть и не мужик, а нечисть, нежить, непонятно как устроенная. Молодая была, тридцать аккурат стукнуло. А мой с войны не вернулся.

— Поздно мне отступаться, баба Стася, — сказала я. — Если отступлюсь, мне уже никогда покоя не будет.

— А хочешь, я все это заместо тебя сделаю? — тут у бабы Стаси даже глаза вспыхнули. — Все равно греха уже ни душу взяла, ну, еще и за твой грешок отвечу. Ты не беспокойся, я все по-умному сделаю и так твоего насильника проучу — не обрадуется. И ты будешь спать спокойно.

Я задумалась. В чем-то старуха была мудрее меня — это я уже сообразила.

— И с чего же ты, бабушка, начнешь?

Она задумалась.

— В разведку пойду! — вдруг объявила она. — Вот твое дело молодое, тебе некогда кости греть на солнышке. А состаришься, и главное у тебя удовольствие будет — все дела переделав, на солнышко к подружкам выбраться. Подружки-то — они тоже старенькие, в кино не побегут, а соберутся на скамеечке и неторопливо так беседуют, а сами все замечают. Ну, переврут чего, это случается. Ну, на детей жалуются без меры, вот этого не терплю. Что же ему, дитяти, всю жизнь за твою юбку держаться да твоим мелким умишком жить? Так ты его заодно с собой на лавочку усади и веревкой привяжи, чтобы все бабьи бредни слушал да терпел!