Вера Желиховская - Майя (фантастическая повесть) Страница 17

— Ну, разумеется, у меня! — расхохоталась Орнаева.

— У вас-то хватит! Недаром зовут вас Софией… Вам, конечно, известно, что значит ваше имя?

— Да, кажется, наука, знание?

— Вот именно. «Мудрость» — небесная дева, которой поклонялись гностики и которая не раз воплощалась в образ прекрасной женщины, чтоб вдохновлять ученых. Право! Не верите? Я докажу вам.

Ринарди снял с полки своей библиотеки старинную книгу и, найдя страницу, подал ей.

— Прочтите… Это письма розенкрейцера Гихтеля[16] о его любви и духовном союзе с таинственным существом — «лучезарной красавицей Софией», долгие годы помогавшей ему в научных занятиях его. У меня есть и еще о них книга — «Древние верования, воплощенные в древних именах». Ваше имя одно из самых древнейших… Так хотите прочесть?

— Давайте. Но кто этот чудак? Как вы его назвали?

— Гихтель. Известный германский мистик, оккультист; член братства розенкрейцеров, живший в средине XVII века. Извольте послушать, что он писал вам…

— Мне? Помилосердствуйте!

— Софии! Не вам, так вашей тезке, с которой вы многим сходны… Послушайте.

И профессор прочел:

«Божественная Мудрость, во образе небесной девы Софии, явилась мне впервые воплощенной в день Рождества Христова, в 1673 году. Вид ее был величествен и прекрасен. Она сияла белизной своих одежд и осияла меня светом своих божественных знаний».

— А вот, позвольте, тут дальше:

«София — воплощение премудрости и истины в возрожденном духовном теле. О! сколько в тебе силы, и мощи, и власти в исполнении душ, тобою избранных, светом предвечной правды, блаженством чистейшей, неиссякаемой любви!..»

— Вот какие чародейки бывают Софии, Софья Павловна. Dérogeriez vous a votre nоt?.. Не думаю, чтоб вы опровергали вековечную славу вашего имени.

Орнаева очень мило смеялась. Только присутствие дочери заставляло ее несколько умерять свое кокетство с отцом.

XIV

Раз Орнаева просила Ринарди рассказать ей об увеличителе Велиара.

— Мне кажется, я слышала о чем-то подобном! — сказала она.

Профессор с готовностью исполнил ее желание и, докончив свои объяснения, спросил:

— Вы знаете, вероятно, барона? Встречались с ним?

— О, нет! Никогда. Почему вы думаете?

— Он человек такой известный. Я думал, вы встречались в Париже. Вы сказали, что слышали о его увеличителе?

— Не об его увеличителе, собственно, а о подобном изобретении; о средствах его устроить. Закалить как-то проводники надо. Каким-то особым огнем…

Ринарди посмотрел на нее в изумлении.

— Да, да!.. Позвольте… Я знала… Вспомнить бы!

Орнаева встала, сосредоточенно устремила в пространство взгляд и, будто читая перед собой невидимые слова, медленно, явственно произнесла:

— «Священный, первобытный, бесконечный, вечный, божественный огонь, который есть — оплодотворение, усовершенствование, в коем сила, жизнь, любовь — все!» Откуда это? Узнаете вы эти слова?

— Слова — не знаю, откуда! Но их отвлеченное значение мне ясно, — ответил профессор в восторженном изумлении. — Но откуда вы их знаете?

— Откуда? Да, теперь вспомнила: у меня есть целый трактат об этом огне и возможности его добывать.

— У вас? — вскричал профессор. — О, Боже мой! Откуда?

— Откуда? От самого графа Калиостро, блаженной памяти! — рассмеялась Орнаева. — Не верите? Вы забываете наших общих предков, милый братец: прадедушку нашего, сен-симониста, чародея, предсказателя — chevalier Constant d'Yzombard, казненного во время террора. Забыли?

— Нет, помню… Но, как же…

— Как его бумаги попали ко мне? Очень просто: прабабушка d'Yzombard, с своею дочерью, которая, как вам известно, была матерью моей матери, а вашей grande tante[17], успела заранее перебраться в Италию и увезла туда все бумаги мужа своего. А в них оказалась целая переписка с его другом, графом Александром Калиостро, иначе сицилийцем Джузеппе Бальзамо.

— И она цела, эта переписка?

— К несчастию, ее и следы исчезли!.. Но одну рукопись деда мать моя сохранила и мне передала. И я ей очень за нее благодарна, теперь больше, чем когда-либо, потому что могу ее передать вам. Это — руководство к добыванию именно этого таинственного огня, «первобытного, божественного», в котором и дух, и материя, и любовь, и «все во всем»… Из этой рукописи я и запомнила сказанную фразу.

— И вы мне дадите эту рукопись, Софи?

— В вечное и потомственное владение, милый мой!.. На что мне она? У меня детей нет: некому, кроме вас, в семье нашей, всегда отличавшейся духом мистицизма, его пропагандировать в потомстве. Берите ее и с ее французским переводом, приложенным к латинскому оригиналу.

— Неужели писанному самим Калиостро? Вы меня просто облагодетельствуете, кузина!

— А, право, не знаю, очень вероятно. В переводе прадеда сказано только, что он ему дал этот драгоценный документ, добытый им где-то в храмах Египта или Халдеи. Граф Калиостро относил его к учению провозвестника гностицизма, иудейскому Симону Магу[18].

— Да, это драгоценность! Это просто клад! Исторический и библиографический клад; уж не говоря о научных и оккультических тайнах, которые, быть может, в рукописи заключаются! — восторгался Ринарди. — Как это вы раньше не сказали мне об этом, Софья Павловна? Вот уж настоящая просветительница моя, премудрая София, носительница божественного огня!

Орнаева хохотала, очень довольная.

— Огонь, по указанию рукописи, точно, надо добыть божественный или, по крайней мере, небесный. Там, я помню, сказано, что каким-то образом «седьмая молния седьмой весенней грозы» должна воспламенить проводник электричества; разумеется, еще при разных условиях и всевозможных таинственных приспособлениях! — рассказывала она.

— Какое счастье, что вы не отдали никому рукописи! — воскликнул профессор.

Пришла Майя, и Ринарди стал восторженно рассказывать дочери о том, что ему сказала Софья Павловна и как она его облагодетельствует, отдав ему рукопись.

Майя, конечно, была очень довольна за отца; а гостья их казалась еще довольней, она ласково упрашивала Майю непременно на днях приехать в Рейхштейн на целый день.

— Не бойтесь, милая, — презираемых вами танцев не будет. Приезжают все серьезные люди, и между прочими Бухаров, — вы знаете, — известный живописец. Он мой большой приятель! У нас с ним маленький заговор против вас, предупреждаю.

— Насчет живых картин? — спросила Майя, которой Орнаева говорила уж о затеянных ею картинах.

— Да, и насчет живых картин также; он мне поможет их поставить. Но и кроме того. Бедный Бухаров в отчаянии, что нигде не может найти хороших типов Эдипа и Антигоны для своей исторической большой картины.