Приручить Сатану (СИ) - Бекас Софья Страница 18

— Как это — «ударился камнем о землю»?

— Ну, это значит, что он упал.

— Упал с крыши дома? Как же он не разбился?

— Ну так он специально это сделал, чтобы превратиться в старца.

— А почему он превратился в старика? Разве он был старый?

— Нет, журавль был вовсе не старый, иначе бы он не преодолел свой долгий путь с севера на юг. Просто старики умные, они много чего видели в этой жизни, и люди охотнее их слушаются, когда идут за советом, поэтому журавль и превратился в него. Так вот, на чём я?.. Ах, да. Евдокия услышала молитвы, выглянула в окно и спросила у старика: «Кому ты так горячо молишься, старец?» Старик молчит, от молитвы не отрывается. Евдокия ещё раз спросила — молчит. Только когда старик закончил молиться, он повернулся к Евдокии и сказал: «Я своему Богу молюсь, чтобы он спас меня от Дьявола, который стоит на пороге твоего дома. А отрываться от молитвы грешно». Сказал, обернулся опять журавлём и улетел, а Евдокия в тот же вечер пошла и раздала все свои богатства нищим и обездоленным.

— Что же? Взяла и всё отдала?

— Да.

— Прямо всё-всё? Копейки не осталось?

— Ни гроша. Так вот. Семь ночей не выходила из дома Евдокия, и все семь ночей каялась в своих грехах, а Дьявол всё стоял у её дверей и ждал, когда же она выйдет. В седьмую ночь прилетел к Евдокии орёл и говорит: «Покаявшемуся грешнику рады мы не меньше, чем истинному праведнику. Верен твой путь, Евдокия, иди по нему и ничего не бойся: Бог с тобой». Сказал это и улетел. Только вот под окном стоял Дьявол и слышал эти слова. Злоба перекосила его лицо. «Семь грехов скушено, десять заповедей нарушено, Рая тебе не сужено, теперь лишь почить осталось…» — подумал Дьявол и обернулся Филостратом.

— Кто такой Филострат?

— Её друг, но так как Евдокия стала праведницей, он теперь был её врагом.

— А как это Дьявол им обернулся?

— Ну, он в него вселился. «Открывай, Евдокия, Филострат пришёл!» — сказал Дьявол. «Нет здесь больше Евдокии, только страшная грешница! Уходи, Филострат, тебе здесь не рады!» — услышал он в ответ. «Что ж плохого в деньгах, Евдокия? На них живут, и каждый достаёт их, как может», — продолжал Дьявол, как вдруг Евдокия выглянула в окно, и он упал замертво.

— Как это? Дьявол упал замертво?

— Нет, не Дьявол, а Филострат, в которого он вселился. Выполз Дьявол из-под камня чёрным змеем и около груди мёртвого в клубок свернулся, думает, как бы ему Евдокию обратно на грешный путь вернуть. Тут он вдруг услышал, как молится Евдокия у мёртвого тела. Глядь — а Филострат встал и прочь пошёл, будто и не умирал. Решил тогда Дьявол письмо императору написать…

— Отчего же Дьявол сам не пошёл к императору?

— Да ведь к правителям только по особо важным случаям пускают, да и скажи Дьявол сам, император, глядишь, не поверил бы чужаку, а так в письме зерно сомнения посеял. Червячок мнительности юркий, он впивается в затылок, ты его не видишь, не знаешь о нём, а он уж полголовы изъел. Вот… Написал, значит, Дьявол письмо императору. Давно слухи ходили, что у Евдокии богатств больше, чем в царской казне, только вот сам царь их не видел. Прочитал император, что Евдокия свои богатства утаить от него решила, и послал отряд воинов к её дому, а Дьявол обернулся вороном и сел на крышу в ожидании расправы. Только вот не дошли воины до её дома: все, как есть, замертво по дороге упали.

— Почему же они все умерли?

— А кто знает! Может, сила какая на защиту Евдокии встала… Разозлился Дьявол не на шутку, но времени терять не стал: полетел к императору и первым сказал ему о гибели всех его воинов, а заодно окрестил Евдокию ведьмой. Послал тогда император новый отряд, а в его главе — своего сына, но той же ночью царский наследник упал с лошади и умер, так и не доехав до дома Евдокии. Опечалился император. Тут пришёл к нему воскрешённый Филострат и говорит…

— А как же Дьявол?

— Что — Дьявол?

— Он не стал ничего делать?

— Ну… Он отвлёкся, наверное. Пришёл, значит, Филострат и говорит: «Не ведьма Евдокия, не грешница, а великая святая. Обратись к Богу, попроси у Евдокии прощения, и твой сын придёт к тебе живой и здоровый». Велико было горе императора, и сделал он всё так, как сказал ему Филострат: обратился к Богу, написал письмо Евдокии, в котором молил о прощении, и перед тем, как отдать его посланнику, положил на грудь умершего сына. Каково же было его изумление, когда сын вдруг открыл глаза и встал перед отцом, живой и здоровый. Счастью императора не было конца, только Дьяволу, который увидел всё это, было не до радости, и полетел он обратно к дому Евдокии. Глядь — а на окне орёл сидит, да не просто орёл, а сам архангел Михаил, и Евдокию с собой уводит. «Семь грехов скушено, десять заповедей нарушено, Рая ей не сужено, теперь только почить осталось…» — сказал Дьявол архангелу Михаилу, но тот подхватил Евдокию к себе на спину и улетел в небо, а Дьявол так и остался ни с чем.

Ева в каком-то странном состоянии открыла глаза и посмотрела перед собой: ей чудилось, будто в окружающей её темноте растут большие раскидистые деревья, а на их ветвях созревают яркие алмазные звёзды. Подул ветер, и светящийся тяжёлый шар сорвался с дерева, рассекая иссиня-чёрный небосвод белой тонкой линией, исполняя на земле чьё-то заветное желание. Ева хотела было потянуться к усыпанной гроздьями звёзд ветке, сорвать ещё один волшебный плод, но тело её не слушалось: она вдруг стала вся какая-то лёгкая-лёгкая, совсем бестелесная, как будто ничего не весила, и в тоже время неимоверно тяжёлая, такая тяжёлая, что каждое движение давалось ей с трудом. Где-то на окраинах сознания плыл голос Саваофа Теодоровича.

— Говорят, и по сей день Евдокия искупает свои грехи… А большой орёл прилетает к ней из-за моря, чтобы проведать её.

По широкому тёмному саду длинными размашистыми скачками бежал, перепрыгивая с облака на облако, огненный лев, и шерсть из его густой пламенной гривы падала на землю солнечными лучами, разбиваясь о стекло моря на мириады бликов. Море… Высоко-высоко вверху парила какая-то большая птица: то ли журавль, то ли орёл, и мрачная тень от её силуэта скрывала собой чёрного зеленоглазого змея, недовольно шипящего где-то в ущелье на мир вокруг. Стемнело. Из-за горизонта послышался волчий вой ветра, и огненный лев, рыкнув напоследок на небо и показав свою кроваво-красную пасть, утонул в бездонном чёрном море, уступая место одинокому полярному волку. Еве казалось, что она растворилась: она забыла имена всех, кого когда-либо знала в этой жизни, а затем и своё собственное, осталась только суть, да и то полупрозрачная, едва видная простому человеческому глазу. Ей было ни хорошо, ни плохо: казалось, что её вообще не было, а на её месте остался только лёгкий невесомый воздух, развеянный над бездонным океаном шумным звериным дыханием медведя. Этот большой мохнатый медведь, обросший за тысячи лет сосновым бором и каменными уступами, когда-то пришёл из далёких северных земель в поисках покоя и опустился у самого берега, убаюканный монотонной песней моря, да так и остался, склонив свою тяжёлую вытянутую голову прямо к его волнам. Полярный волк-одиночка неспешно взобрался на потемневший ночной небосвод и грустно завыл на опустевший звёздный сад, и, будто по его зову, на иссиня-чёрных деревьях начали распускаться ослепительно-белые цветы, слабо мерцая на невидимых ветвях, словно светляки, или это маленькие земные жучки лучились подобно плодам небесного сада. На берег вышла девушка: она была необыкновенной красоты, её рыжие волосы, как языки неукротимого пламени, плясали в потоках сонного медвежьего дыхания, а синие ультрамариновые глаза сверкали в ночной тишине, отражая круглый силуэт одинокого белого волка, который всё шёл и шёл вслед за огненным львом, редко, но всё же встречаясь с ним на одной дороге. Девушка взглянула на небо, и полная луна показала невыплаканные слёзы в её глазах; наверное, она плакала о содеянном, ведь о чём ещё ей было плакать? Совсем недалеко стоял большой белый дом, такой белый, что, кажется, он светился в темноте, словно жемчужина, поймавшая взгляд небесного волка в тёмную ночь. На пороге дома, прислонившись плечом к остывшей за вечер каменной стене, стоял длинноволосый крылатый юноша с зелёными глазами и задумчиво смотрел на пламенную девушку у берега моря; наверное, это был Дьявол. В руках он держал венок из белых засохших роз и длинную рваную фату, местами проеденную молью, как будто в нём ещё тлела тёмная, злая надежда. Но девушка не возвращалась: она стояла на большом скользком камне, и дикие волны, как голодные бешеные псы, кидались на неё, пытаясь разорвать на части древнюю скалу, помнившую ещё то время, когда буйный нрав земли вырывался на поверхность вязким огнём. Дьявол вздохнул и, заметив в небе громадного зоркого орла, парящего большими кругами над одиноким домом, положил у двух едва тлеющих свечей рваную фату и завядший венок. Свечи были старые, сальные, горевшие, очевидно, уже очень давно; Дьявол затушил их, и по воздуху поползла тонкая струйка серо-белого дыма. Его становилось всё больше и больше, пока дым окончательно не превратился в седой туман и не похоронил в себе горы, море и берег, а вместе с ним и рыжую синеглазую девушку. Дьявол сел на крыльцо и, свернувшись толстым чёрным нагом на прогнивших ступеньках, задумчиво положил голову на хвост, вглядываясь в белёсую мглу. «Прошли былые дни, погасли и огни, не видно ничего за шалью дыма, и только в ещё тлеющий туман уходит лет неспешный караван…» — подумал Дьявол и устало прикрыл глаза.