Андрей Звонков - Закон сохранения Страница 18

Лариса Ивановна умерла через два дня в ночь под понедельник. Еще днем она спокойно попрощалась и с дочерьми, и с зятем, и сестрой, что по телеграмме примчалась из Иваново. Отец Григорий проводивший у Кабановых каждую ночь, негромко читал псалтырь, потрескивала свеча. В квартире кроме него и Виталия Васильевича оставалась сестра Ларисы, которой некуда было ехать. Юля с мужем забрали младшую дочь и уехали к себе. Завтра рабочий день, кому в школу, кому на работу…

Около полуночи сильно ослабевшая Лариса что-то прошептала. Виталий Васильевич уловив шелест, наклонился над ней:

— Что, Лариса?

— Сходи к отцу Владимиру на… — чуть слышно прошептала она и уронила голову.

Кабанов пощупал пульс, тихие редкие толчки исчезали под пальцами… он схватил с журнального столика фонендоскоп, приложил к груди… тишина… дыхание останавливалось, Лариса последний раз судорожно вздохнула и медленно протяжно выдохнула. Все.

Все остальное проходило как во сне. Зять и сестра Ларисы, ездили с ним по всем инстанциям, и уже к полудню следующего дня в освободившейся комнате на двух табуретках стоял гроб, в котором обряженная в ею же приготовленное бельё лежала Лариса Ивановна.

Кабанов все воспринимал будто через стекло, слова до него доходили не сразу, люди, какие-то люди приходили и уходили… что-то происходило, он куда-то ездил, где-то расписывался, платил, если б его спросили — Что ты делаешь? Он затруднился бы ответить. А что он делает? И лишь когда в мерзлую землю опустился гроб, и комья глины застучали по крышке, Кабанов, кинув горсть в яму, вдруг остро, до боли осознал, что он вдовец. Рыжие пятна следов на снегу, венки, всхлипы дочерей, причитания и какое-то неискреннее подвывание сестры… Все вдруг навалилось разом. Захотелось закрыть глаза, зажать уши, до боли, до звона. И умереть.

Зять подошел, взял за локоть.

— Пойдемте, Виталий Васильевич. Надо ехать. Ее не вернешь.

Он пошел. Поминки. Потом девять дней. Он работал, дел накопилось немеряно, да еще и Главный врач вдруг захандрил. Вздумал заболеть и с инфарктом обосновался в кардиологии, бывшем отделении Кабанова. Воз пришлось тащить вдвоем с замшей по хирургии, но от дурных и тоскливых мыслей спасало изобилие работы. Маринкой занимался зять. Он и отвозил ее в школу и забирал к себе домой после занятий. Юлька кормила кабановского внука — Ваську. Тот — копия отца, пережив два месяца вступал в третий. Виталий Васильевич, уже спокойно перенес сорок дней, сестра Ларисы не приезжала. Она уехала после девяти дней. Были друзья и подруги Ларисы. И жизнь пошла своим чередом. Неделя за неделей, месяц за месяцем. Последние слова Ларисы "Сходи к отцу Владимиру…" он помнил, но уходя в восемь вечера из больницы, никак не мог принудить себя заехать в храм к Свешникову, хотя до церкви было рукой подать. Да и зачем?

Он иногда вспоминал и о Нике, не скучал, но и не забывал. Вспоминал лишь как курьезное и неожиданное приключение, стараясь не вспоминать свои мысли и свое покаяние. Какая связь может быть между его женой и Никой? Вроде бы, чего в жизни не случается? Прошло несколько месяцев после смерти жены, Виталий Васильевич втянулся в работу, приезжая к Юльке, ужинал, и возвращался домой, только чтоб погладить свежую рубашку и выспаться перед новым рабочим днем. И он бы пребывал в таком же состоянии и дальше, если б однажды в середине апреля, она сама не появилась в его кабинете.

Как пишут в женских романах "дверь распахнулась, на пороге стоял он". Да, в дверях стояла она. Все такая же парадоксальная, черные прямые волосы, светло-голубые глаза, необыкновенно тонкий почти неприметный макияж, серый строгий костюм. Пиджак расстегнут, под ним тонкая бязевая рубашка с кружевами и глубоким, откровенно сообщающим, что тут бюстгальтеры не признаются, вырезом в котором поблескивала плетеная золотая цепочка. Юбка чуть ниже колен, черные дорогие с отливом колготки и отороченные мехом короткие, по щиколотку, сапожки. Мужское начало Кабанова немедленно напомнило о прошлогоднем приключении. Он встал из-за стола, но выйти не мог. Начало предательски себя повело. Ника не стала мучить Кабанова, она улыбнулась, и проходя ближе, сказала:

— Здравствуйте, Виталий Васильевич. Я не помешала?

Он пожал протянутую ладошку, поцеловать галантно не решился. Ника села на стул для посетителей, Кабанов опустился в свое кресло.

— Какими судьбами? — спросил Виталий Васильевич, сдвигая на край стола кипу историй.

— Случайно, — ответила Ника, — вызвали для консультации. Вот, решила заглянуть. Слышала о вашем горе. Примите мои соболезнования. — она понизила тон и прибавила в голосе сочувственных ноток. Кабанов проникся.

— Спасибо.

Началась пауза, и ни Ника ни Виталий Васильевич не торопились ее прервать, но и тянуть чересчур долго было глупо. Наконец, Кабанов предложил:

— Может быть, чаю? — Ника усмехнулась, чуть приоткрыв верхние резцы, — кофе не предлагаю, кофе у меня, так себе, а вот чай хорош — с бергамотом!

— Ну что ж, чаю, так чаю!

Пока закипал чайник, Ника разглядывала выкрашенные водоэмульсионной краской и до середины забранные в деревянные панели стены Кабановского кабинета, кипы историй болезней, сиротливый блестящий электрический чайник, не современные быстро нагревающиеся, а еще тот, металлический с электрическим шнуром вставленным специальную фишку. Она спросила, кивая на кипы историй:

— Много работы… — вопросительная интонация поглотилась утвердительной, и Кабанов кивнул,

— Много, полторы тысячи коек. Это вам не фунт изюма.

— Да уж, — согласилась Ника. — В нашем ПНД ничего толще амбулаторных карт не бывает.

Когда чай заварился, и Виталий Васильевич разлил заварку по чашкам, себе покрепче, Нике послабее, аромат баргамота поплыл через щели в коридор. Кабанов открыл коробку дареных конфет Визит. Ника аккуратно чуть ли не ноготками взяла сыпучую конфетку. Запивая горячим чаем, стала кушать.

Кабанов обратил внимание, что ногти у нее под стать волосам покрыты черным лаком. Желая расставить точки над и, он поставил кружку и стараясь не смотреть в ее глаза, спросил:

— Ника, вот только честно, объясните, зачем я вам нужен?

Она не дрогнула, не поднимая глаз, и не ставя кружечку на стол, а наоборот держа у лица спросила негромко:

— В каком смысле?

— В самом прямом, — как можно тверже сказал Кабанов.

Ника несколько секунд прихлебывала чай, оставляя на краях чашки розовые отпечатки помады, и сказала:

— Нравитесь.

Кабанов усмехнулся.

— Разрешите не поверить. Я может и не очень хорошо разбираюсь в людях, особенно в женщинах, но я достаточно критичен к себе. — Он говорил совершенно искренне. Ему вообще очень помогал стол, то что он стоит между ним и Никой как стена, как пограничная полоса. Если б не стол, его волнение проявлялось бы ярче. Он вынужден был бы ходить или ерзать, еле еще как-то вести себя. А стол был надежной разделительной полосой. — Я не могу нравиться женщинам. Была только одна, которая честно любила меня. И я любил ее. Так что не понимаю я ваших порывов, уж извините. Тем более, что несмотря на довольно близкое знакомство, я ничего о вас не знаю.