Александр Уваротов - 1945 Страница 18

— Вполне. «Колокол» включали ранее?

— Да, множество раз. Но на полную силу и глобально – ни разу. Последний раз локально мы включали его двадцать первого июля сорок первого, когда фюрер был при смерти и спасти его было невозможно, а заговор уже распространялся вширь. Мы нашли вариант, когда фюрера прикрывает от взрыва тяжелый стол и перешли в него. Помню шок некоторых, когда они узнавали, что фюреру не оторвало ноги день назад.

Ну, а самый первый раз включали в сорок втором году, на Рюгене. Тогда было доказано все, что я только что вам наговорил: вселенная податлива и способна принимать любые, угодные нам формы. Тогда же обнаружилось, точнее, подтвердилось еще одно следствие – двоение и троение мира. Помните, я говорил о «Новой Швабии»? Это одна из земель, копия нашего мира.

— Информация, данная Высшими Неизвестными?

Шталман кивнул.

— Кто это такие? — осторожно спросил Бочкарев.

Но Шталман не ответил – к нему подошел один из пилотов и, вскинув руку в приветствии, доложил:

— Господин штандартенфюрер, мы под «Андромедой». Нас готовы принять в секцию «А».

4 апреля 1945 года

Самое паскудное было то, что он ничего не мог предпринять. И оружие у него вежливо изъяли: «здесь положено находиться без личного оружия. Исключений ни для кого нет». Хотя, помог бы семизарядный «Вальтер» в чудовищной конструкции со множеством ярусов, трапов и переходов? С летающими дисками, свободно помещавшимися в ее чреве. С многочисленной командой и множеством тех, кто готовил и обслуживал «Колокол».

События завязались в узел, оплелись коконом, в котором не пошевелиться, ни вздохнуть, только и остается, что покорно и бездеятельно наблюдать за происходящим. Идти металлическими рифлеными трапами, узкими коридорами со множеством овальных дверей и бесконечным рядом уложенных ровно проводов. Смотреть, как останавливаются и отдают честь идущие навстречу. Слушать торопливые доклады и приказы. Берлин? Да, Берлин уже запрашивал. «Колокол» готов к запуску. Да, главные операторы готовы. Фюрер снова на прямой связи – хочет лично удостоверится, что все идет по плану.

А ведь я так и не знаю, подумал Бочкарев, что должно произойти. Что изменится после того, как загадочный до умопомрачения «Колокол», натужно гудя и сыпя искрами, выйдет на рабочий режим? Хотя, почему искрами, почему гудя? Может, все будет до нереальности, до ужаса тихо и беззвучно. Тяжелая эбонитовая ручка рубильника медленно опустится, и – прощай мир, который я знал… который мы все знали.

— Лейтенант Кёллер, сюда, — сказали ему и он послушно пролез через высокий порожек в зал. Вероятно, эта часть ранее использовалась для обзора и самозащиты – у круглых массивных иллюминаторов, за которыми в мутной синеве горели яркие звезды, помещались станки для пулеметов. Теперь же тут находились раскладные металлические стулья с матерчатыми сиденьями и низкие столики.

Здесь обедали, отдыхали, работали. На столах в беспорядке лежали чашки, упаковки от галет, тарелки с остатками еды, исписанные листки бумаг. Здесь спали, положив руки и голову на столы, а кто-то даже похрапывал, разместившись сразу на двух стульях.

В конце зала они поднялись, следуя друг за другом, по узкой винтовой лестнице и попали на новый ярус. Пол пересекали толстые кабели, через которые приходилось переступать, у стен, налезая друг на друга, теснились громоздкие аппараты с циферблатами и кнопками.

Мешая операторам, задевая тех и толкаясь, они пробрались в самый конец зала, где их приняла новая дверь.

— Лейтенант, — позвала Сигрун, — нам – туда.

Бочкарев оглянулся на молчавших эсесовцев, собиравшихся проследовать дальше, нашел Шталмана.

— Да, лейтенант Кёллер, — сказал Шталман, без своей обычной улыбочки, серьезно и просто. — Да. Забудьте обо всем, что вы хотели сделать и не сделали. Просто почувствуйте мир, который покоряется вашей воле, воле человека. Поверьте, это стоит всех остального.

Штандартенфюрер повернулся и зашагал, увлекая оставшихся за собой.

Бочкарев посмотрел на Сигрун, стоящую рядом с ним. Она по-прежнему отводила взгляд, но теперь в этом чувствовалась не гордыня бесконечно родовитой немки арийской крови, а смущение и неловкость обыкновенной девушки. Красивой девушки, которая даже чуточку стыдится своей красоты.

— Вот эта дверь, — сказала, попросила она и Бочкарев, приложив усилие, оттянул массивную сталь на себя.

У него мелькнула мысль, что их оставляют вдвоем, но секундой позже по коридору загромыхали сапоги и показался кто-то торопливый, с автоматом за плечами. Коридор, значит, будет охраняться.

Им предназначалась каморка с двумя креслами, похожими на автомобильными, с подлокотниками и упорами для головы. Тусклый свет от небольших плафонов освещал прямоугольные металлические листы и массивные решетки с мелкими ячейками – на потолке, стенах и на полу.

Их ждали – мужчина, подтянутый и бодрый, возможно, под действием стимулятора, поздоровался, затем пригласил садиться.

— Прошу даму вот сюда, а вам, лейтенант, вот это кресло. Сейчас я подключу микрофон, радио уже работает.

— Который час? — спросил Бочкарев.

— Три сорок по Берлинскому времени. Обратите внимание, господа, здесь находятся транспаранты. На каждом надпись, они будут информировать вас о готовности и…

— Я знаю, — сказала Сигрун. — В объяснениях нет необходимости. Вы можете уйти, если все готово.

— Я буду в соседнем помещении. На подлокотниках кнопки вызова. Хайль! — послушно ответил мужчина и вышел.

Что-то звенело тихонько, как комар, в том месте, где находились лампы освещения, шипело помехами радио, и кто-то в нем, обстоятельный и тщательный, надиктовывал непонятное: «Отсек двадцать два – восемьдесят четыре, отсек двадцать три – тридцать девять, отсек двадцать четыре…». А еще гулко топали в коридоре и совсем неразборчиво бубнили за стеной.

Они сидели неподалеку друг от друга, смотрели на одну и ту же металлическую стену, на решетки, за которыми скрывались узкие прямоугольные лазы или трубопроводы, и молчали.

Громадный корабль тихонько подрагивал, наполнялся скрежетом и дрожью, затем успокаивался, чтобы через какое-то время вновь проявить свою таинственную внутреннюю жизнь.

— Как вас зовут? — спросила Сигрун.

— Берхард. Скажите, Сигрун, о чем вы сейчас думаете?

— О вас.

Разумеется, о чем же она еще может думать. Только о враге, сидящем рядом и только и ждущем, как бы разрушить ее будущее. С особым удовольствием и цинизмом.