Вера Желиховская - Майя (фантастическая повесть) Страница 19

И едва решимость эта возникла в молодой девушке, она почувствовала прилив энергии и сердечной бодрости.

Она встала, горделиво выпрямилась и даже улыбнулась. В уме ее с поразительной ясностью возникла величественная фигура Кассиния… Она видела перед собою его ободрительный взор, его довольную улыбку. Она закрыла глаза, чтоб дольше сохранить в душе своей его сиявший отблеск, и торжествующе улыбнулась.

«Сон? — мелькнуло у ней. — Ведь кому не скажи — никто не поверит!.. Для иных мои рассказы — сны; для других — ложь; для всех — невозможность и сказка!.. Никому не надо говорить о Кассинии. Никому, — ни даже отцу!.. Скажу только, что распростилась со своими видениями навеки, — пусть будет он спокоен, — я в своей душе схороню все это… Пусть все уверятся, что это был сон, обман воображения, мираж, — Майя. Такая же Майя, как я сама; как все на свете в этом видимом, обманном, скоропреходящем жизненном круговороте…»

Профессор Ринарди между тем, приехав в замок слишком рано по образу жизни его временной госпожи, нетерпеливо ходил по картинной галерее, в десятый раз осматривая портреты рыцарей и дам баронов Рейхштейн в ожидании, пока кузина его выйдет к нему.

Софья Павловна в то утро имела право подняться поздно; она слишком поздно легла накануне, несмотря на раннее возвращение домой, и вообще провела дурно ночь.

Войдя с вечера в свою спальню, она быстро разделась и, набросив пеньюар, села к письменному столу с намерением заняться своей всесветной перепиской, как вдруг ее внимание было привлечено мраморной доской камина, по которой, ей показалось, пробежал фосфорический огонек…

Орнаева вздрогнула и побледнела.

«Что еще?.. Чем еще он недоволен?» — мелькнуло у ней.

Она, как трусливый ребенок, на секунду зажмурилась, отвернулась от камина и попробовала подумать, что ей так показалось…

«Отблеск свечей… Какое-нибудь блестящее отражение!» — самое себя уверяла она, самой себе совсем не веря.

Однако, надо же посмотреть, удостовериться.

Она не ошиблась: вот оно!

К зеркальному стеклу, между башней средневековых часов и мраморной группой Лаокоона со змеями, было прислонено письмо. Странное письмо: оно светилось, будто конверт его был пропитан фосфором. Его можно было отличить между тысячью других писем и увидать даже ночью.

Затаив вздох и сдерживая беспокойное биение сердца, Софья Павловна встала, взяла письмо и порвала конверт. Письмо было написано по-французски, слогом решительным, хотя утонченным; почерком изящным и тонким, как у женщины, и вместе уверенным и твердым, как у человека, привыкшего повелевать.

«Взявшись исполнить поручение, заведомо важное, не следует его откладывать и забавляться игрой, не стоящей свеч. В последнее время служба ваша весьма неудовлетворительна; берегитесь, чтобы и награда не стала такова же. Мы щедро платим, но строго взыскиваем. Обещанный документ прилагаю. Это вы устроили хорошо, но, передав его старику — бросьте! Остальное все само сделается. Обратите все внимание на дочь. Она должна быть отвлечена. Понимаете?.. С нею задача нелегкая. Пока ее сердце молчит, голова ее не затуманится — она не забудет прошлого, а для настоящего не изменит будущему. должны так устроить, чтоб ее сердце заговорило!.. На средства — carte blanche. Время — шесть месяцев. В случае неудачи — найдем агента способнее».

Подписи, разумеется, не было, да в ней и не нуждались.

Последняя фраза письма заставила Орнаеву вскочить и забегать по комнате в злобе и тревоге. «Агента способнее»!.. Способнее? В самом деле?.. Пусть ищут!.. Уж кажется, ее служба недюжинная. Кто бы на ее месте не постоял даже закабалиться на всю зиму в этой лесной берлоге? Выбросить несколько месяцев, чуть не год из жизни. А ему, этому безжалостному Мефистофелю, все мало!

Подумав это, она опомнилась: что, если он узнает? Услышит ее негодование, — еще хуже обозлится! Ведь у него уши и прозорливость на все и везде!.. На самые мысли даже нет для него тайн. Это соображение заставило ее умерить свое раздражение, покоряясь «неизбежному року». Она считала свою многолетнюю кабалу неизбежным роком, не на себя, а на судьбу за нее пеняя. Она забыла, что шла на нее вольной волею, вполне сознательно; именно для «настоящего, — ведомого, ощутительного настоящего», забыв «о неведомом», далеком будущем. Она сама практично предпочла «воробья в руках неведомой синице в облаках», превосходно зная, что поворота нет, что отречение невозможно… Да, она это знала; но не знала, что «добродушный воробей» может в руках ее превратиться в злобного коршуна, готового, при малейшей ее оплошности, на нее обращать свой кровожадный клюв. Она опомнилась поздно. Ее предупреждали, что измена клятвенно принятой миссии влечет гибель.

«Отщепенцам — смерть!» — было одно из правил братства, в которое она вступила десять лет тому назад и теперь несла ярмо с отвращением, сгибаясь под его часто непосильной тяжестью, — но сбросить его не могла, боялась.

Она боялась исполнения над ней, в случае измены, жестокого приговора — до ужаса! До малодушной готовности все исполнять слепо и беспрекословно, лишь бы не навлечь его на себя. Ждать милосердия было немыслимо: она слишком достоверно видела и знала, как непреложно исполняются братством обеты его членов. Награды ли за службу или жестокие кары за преступление обязательству следовали быстро и неумолимо. Бдительный надзор никогда не ослабевал; это явствовало из никогда не замедлявшихся действий исполнительной власти этой сильной корпорации. Наказание, как и содействие, равно приходили в пору.

Орнаева только что собиралась известить своего принципала, — единого ей известного члена во всем братстве, того самого, от знакомства с которым она вчера, в разговоре с профессором, так торжественно отреклась, — барона Велиара, — о том, что она обещала дать Ринарди, какого рода документ ей нужен был для него; а вот, едва она вернулась, нужный ей quasi-автограф знаменитого графа-мага, Калиостро — на ее столе!.. Посмотреть, каково facsimile ее изобретения?

Она развернула грубую серую бумагу, бывшую в одном конверте с письмом. Два листа, подшитые полуистлевшей шелковинкой, исписанные выцветшими, пожелтевшими чернилами, во всем, до мельчайших подробностей, были сходны с описанием ее ею же измышленной латинской рукописи и ее перевода. Она пробежала последнюю, невольно улыбаясь и, дочитав, самой себе громко сказала:

— Прекрасно! Будто под мою диктовку писано, но я сама так искусно никогда бы не сумела!..

Она не могла не сознавать, что такое магическое содействие ей доставляет удовольствие и заставляет гордиться своими неведомыми, но, очевидно, всесильными сообщниками. Это так! Но, с другой стороны, как тут надеяться на послабление, на оплошность?.. Нет! надо быть настороже. Надо действовать усердно. Играя с такими партнерами, нельзя дремать, потому что играешь на все и поневоле сознаешь это.