Говард Лавкрафт - Иные боги и другие истории (сборник) Страница 2

Медики расходятся во мнениях относительно того, когда впервые проявилось безумие Варда. Доктор Лайман, бостонская знаменитость, утверждает, что это произошло в 1919 или 1920 году, когда юноша закончил школу Мозеса Брауна и внезапно перешел от изучения прошлого к занятиям оккультными науками, отказавшись сдавать выпускные экзамены на том основании, что занят исследованиями, которые для него гораздо важнее. Это подтверждалось резким изменением привычек Варда – он стал проводить много времени, роясь в городских архивах и разыскивая на старых кладбищах могилу одного своего предка по имени Джозеф Карвен, погребенного в 1771 году. Кое-что из личных бумаг этого человека Вард, по его собственному признанию, случайно обнаружил в старом квартале Стемперс-Хилл, за облицовкой стены ветхого дома в Олни-Корт, где некогда обитал Карвен. Как бы то ни было, не подлежит сомнению тот факт, что зимой с 1919-го на 1920 год в характере Чарльза Варда произошла бесспорная перемена: он внезапно прекратил свои изыскания по истории колониального периода и со всей страстью погрузился в тайны мистических наук, изучая их как на родине, так и за границей, и настойчиво продолжал поиски могилы своего далекого предка.

Однако доктор Виллет ни в коей мере не разделяет мнение Лаймана, основывая собственные выводы на близком и длительном знакомстве с пациентом, а также на неких рискованных исследованиях и ужасных открытиях, которые были им сделаны за последнее время. Все это сильно отразилось на состоянии доктора: голос его прерывается, когда он говорит о тех событиях, а рука сильно дрожит, когда он пытается изложить их на бумаге. Виллет допускает, что изменения, происшедшие в 1919–1920 годах, ознаменовали начало прогрессирующего ухудшения, завершившегося в 1928 году страшной и неестественной трансформацией, но на основе личных наблюдений отмечает здесь более тонкое различие. Признавая, что Чарльз всегда отличался неуравновешенным характером и был склонен слишком бурно реагировать на окружающее, он отказывается согласиться с тем, что происшедшая ранее перемена ознаменовала переход от нормального состояния к болезни; вместо этого он склонен поверить самому Варду, утверждавшему, что он открыл или воссоздал нечто, оказывающее глубокое и удивительное воздействие на человеческую природу.

Доктор Виллет уверен, что истинное безумие началось позже, когда Вард отыскал портрет Карвена и старинные документы; после путешествия за границу, в далекие таинственные уголки света, где во время совершения неведомых обрядов были произнесены ужасные заклинания, на которые откликнулись страшные силы; после того, как при неизвестных обстоятельствах измученный и полный страха юноша написал свое отчаянное письмо. Истинное безумие Варда, полагал доктор, началось после эпидемии вампиризма и серии необъяснимых происшествий, о которых много говорили в Потаксете, когда из памяти пациента стали выпадать сведения, связанные с современностью, когда он лишился голоса и организм его претерпел на первый взгляд незначительные изменения, позднее замеченные всеми.

Виллет настаивает, что именно с этого времени Вард приобрел некоторые свойства, которые обычным людям могут привидеться разве что в кошмарном сне; по его словам, существуют достаточно солидные свидетельства, подтверждающие слова юноши о находке, которой суждено было сыграть роковую роль в его жизни. Прежде всего, двое строительных рабочих, надежные и наблюдательные люди, присутствовали при обнаружении старинных бумаг, принадлежавших Джозефу Карвену. Во-вторых, Вард, тогда еще совсем юный, однажды показал доктору эти бумаги, в том числе страничку из дневника Карвена, и подлинность их не вызывала никакого сомнения. Сохранилось отверстие в стене, где Вард, по его словам, нашел документы, и доктор Виллет навсегда запомнил тот миг, когда видел их в последний раз при обстоятельствах, реальность которых трудно осознать и невозможно доказать. К этому следует добавить полные скрытого смысла совпадения в письмах Орна и Хатчинсона; странности, связанные с почерком Карвена; сведения о некоем докторе Аллене, добытые детективами, а также послание, написанное средневековыми угловатыми буквами и обнаруженное доктором Виллетом в своем кармане, когда он очнулся от забытья после одного смертельно опасного приключения.

Но самым убедительным является результат, достигнутый доктором, когда он применил формулу, выявленную в ходе его последних изысканий, – результат, неопровержимо доказавший подлинность бумаг и их чудовищное значение, хотя сами бумаги стали навеки недоступны людям.

Чарльз Вард провел юные годы в атмосфере столь любимой им старины. Осенью 1918 года он поступил на первый курс школы Мозеса Брауна, что неподалеку от его дома, выказав похвальное рвение в обязательной для того времени военной подготовке. Старинное главное здание школы, возведенное в 1819 году, всегда привлекало юного историка; ему нравился и живописный обширный парк, окружавший школу. Мало бывая в обществе, большую часть своего времени он проводил дома, часто совершал долгие прогулки, прилежно учился и маршировал на плацу. При этом он не оставлял своих исторических и генеалогических изысканий в городском архиве, мэрии и ратуше, публичной библиотеке, Атенеуме, Историческом обществе, в библиотеке Джона Картера Брауна и Джона Хея в университете Брауна, а также в недавно открытой библиотеке Шепли на Бенефит-стрит. Это был высокий, худощавый и светловолосый юноша с серьезными глазами; он немного сутулился, одевался с легкой небрежностью и производил впечатление не очень привлекательного, неловкого, но вполне приличного молодого человека.

Его прогулки всегда представляли собой нечто вроде путешествия в прошлое, и ему удавалось из множества деталей, оставшихся от былого великолепия, воссоздавать картину ушедших веков. Варды занимали большой особняк в георгианском[3] стиле, стоявший на довольно крутом холме к востоку от реки. Из задних окон своего флигеля Чарльз мог с головокружительной высоты любоваться тесно сгруппированными шпилями, куполами и остроконечными кровлями Нижнего города, раскинувшегося на фоне пурпурных холмов и полей предместий. В этом доме он родился, и отсюда, из красивого классического портика с двойным рядом колонн, няня впервые выкатила его в колясочке, чтобы затем провезти мимо маленькой белой фермы, построенной два века тому назад и давно уже поглощенной городом, к солидным зданиям колледжей, выстроившихся вдоль респектабельной улицы, где квадратные кирпичные особняки и деревянные здания поменьше, с узкими портиками, обрамленными колоннами в дорическом стиле, дремали, отгородившись от мира щедро отмеренными пространствами садов и цветников.

Его катали в колясочке и вдоль сонной Конгдон-стрит, расположенной на крутом склоне холма, так что по ее восточной стороне дома поднимались крутыми уступами. Эти небольшие деревянные дома сохранились с тех времен, когда растущий город карабкался вверх по холму, и во время таких прогулок маленький Вард постигал колорит старого поселения времен колонизации. Няня обычно любила посидеть на скамейке у Проспект-Террас и поболтать с полицейским; одним из первых детских воспоминаний Варда было подернутое легкой туманной дымкой море крыш, куполов и шпилей, простирающееся к западу, и дальние холмы, которые он увидел однажды в зимний день с этой огромной огороженной террасы окрашенными в мистический фиолетовый цвет на фоне горящего красным, золотым и пурпурным огнем апокалипсического заката, подцвеченного странными зелеными лучами. Высокий мраморный купол ратуши выделялся сплошной темной массой, а венчавшая его статуя, на которую упал случайный солнечный луч из разрыва в облаках на пылающем небе, была окружена фантастическим ореолом.

Когда Чарльз подрос, начались его бесконечные прогулки; сначала мальчик нетерпеливо тащил за руку свою няню, а потом уже ходил один, предаваясь мечтательному созерцанию. Он устремлялся наудачу все ниже и ниже по крутому склону, каждый раз достигая все более древних и удивительных уголков старого города. Предвкушая новые открытия, он недолго колебался перед тем, как спуститься по почти отвесной Дженкс-стрит, где дома были ограждены каменными заборами, а вход затеняли навесы в колониальном стиле, до тенистого уголка Бенефит-стрит, где прямо перед ним возвышался древний дом – настоящий музейный экспонат с двумя входами, каждый из которых окружали пилястры в ионическом стиле; рядом – почти «доисторическое» строение с двускатной крышей, с остатками скотного двора и других фермерских пристроек, а чуть поодаль – грандиозный особняк судьи Дюфри в блеске былого георгианского величия. Сейчас это уже были трущобы; но гигантские тополя бросали вокруг живительную тень, и мальчик шел дальше к югу, вдоль длинных рядов зданий, возведенных еще до Революции[4], с высокими трубами в самой середине дома и классическими порталами. На восточной стороне улицы они стояли на высоких фундаментах, а к дверям вели два марша каменных ступеней, и маленький Вард мог представить себе, как выглядели эти дома, когда улица была еще совсем молодой, – он словно видел красные каблуки и пудреные парики людей, идущих по каменной мостовой, сейчас почти совсем стертой.